вовне его, сообщаясь всем возможным вещам, наполняющим его интеллект; и его воля, составляющая одно с самим интеллектом, не может не соглашаться с этим. Таким образом, существование конечной сущности есть не акт, сообщаемый в творении, а (согласно формуле самого Авиценны) ее спутник, из нее проистекающий или ее сопровождающий. Мы не говорим, что существование следует из сущности. Как мы видели, сама по себе сущность экзистенциально нейтральна: она ни включает, ни исключает существование; именно поэтому она в полном смысле является чистой возможностью. Но когда божественное истечение, актуализирующее все вещи, достигает сущности и проникает в нее, можно действительно говорить о том, что с ней случается существование и отныне сопровождает ее до тех пор, пока оно длится как определение существующего. Вот почему Авиценна никогда не говорит о различии конечной сущности и ее существования — различии, которого он не мог даже мыслить. Акцидентальность существования по отношению к сущности не имеет у него следствием реальное различие сущности и существования, потому что в реальной сущности акциденция, называемая существованием, по необходимости сопровождает ее в силу своей причины. У Авиценны конечное существование есть то самое возможное (вечно присутствующее в божественном уме как возможное), которое полагается в качестве существующего в силу необходимости его причины. Авиценновское существование возможного не есть акт существования, через который это возможное существует; но само возможное полагается своей причиной как существующее.
Если такое истолкование доктрины Авиценны верно, оно позволяет прояснить один исторический факт, который в противном случае представлял бы собой вопиющую аномалию. Известно, какое сильное влияние оказал Авиценна на Дунса Скота; но известно и то, что Дунс Скот решительно отверг реальное различие сущности и существования. Разумеется, Дунс Скот не всегда следовал за Авиценной, и данный пункт можно было бы рассматривать как один из тех, где он отказывался соглашаться с ним. Но именно в этом случае такая гипотеза кажется неправдоподобной: ведь для того, чтобы принять ее, пришлось бы допустить, что Дунс Скот и Авиценна разошлись в силу самого исходного принципа, т. е. пошли разными путями с самого начала.
Этим началом служит не что иное, как авиценновское понятие сущности, или общей природы, которое Дунс Скот неустанно исповедовал без каких-либо ограничений. Для него, как и для Авиценны, «природа» сама по себе не является ни всеобщей, ни единичной, но безразличной по отношению ко всеобщности и к единичности. Для того, чтобы она стала всеобщей, интеллект должен некоторым образом растянуть ее, сообщить ей универсальность; для того же, чтобы она стала единичной, некоторый дополнительный определяющий принцип должен, напротив, как бы сжать ее и тем самым сделать единичной. Так, сама по себе «лошадность» не есть ни понятие лошади, ни лошадь. Она есть лишь та общая сущность, которая равно может стать и тем, и другим. Как говорит Авиценна, equinitas est tantum equinitas (лошадность есть только лошадность)[[903] — Скот Дуне. Opus Oxoniense, lib. II, dist. 3, q. 1, η. 7.].
Что же такое эта природа? Если спросить, каким она обладает бытием, то нужно будет выделить несколько ее состояний. Вначале природа имеет только бытие в качестве объекта божественного разумения, ее порождающего. Она не является в нем чистым небытием. Будучи объектом божественного разумения, природа обладает и бытием, подобающим такому объекту, — или, если угодно, «бытием в качестве объекта», т. е. интеллигибельным бытием. Постольку, поскольку такой объект божественного разумения может быть порожден Богом в виде актуально существующего творения, он предстает в качестве «возможного». И в этом качестве он тоже обладает esse — esse возможного. Возьмем, например, человека, поскольку он замыслен Богом. Он представляет собой объект божественного разумения, который, если Бог того пожелает, может быть наделен актуальным существованием. Если бы понятие человека было противоречивым, человек не был бы возможным, потому что противоречивое не способно существовать; следовательно, он был бы чистым небытием. Однако он не является чистым небытием, так как представляет собой нечто возможное. И это возможное есть не что иное, как общая природа, или сущность, равно безразличная к универсальности понятия и единичности существующей вещи. Творение есть акт, посредством которого сущность наделяется актуальным существованием, подобающим единичному.
Отсюда очевидно, каким образом в доктрине Дунса Скота ставится проблема отношения сущности к существованию. Она всецело определяется точкой зрения сущности, потому что всякая сущность, как таковая, существует. Каждому состоянию сущности соответствует определенное esse, некоторым образом ей соразмерное. Но коль скоро это так, то не бывает сущности, лишенной некоторого соответствующего существования, — или, лучше сказать, существование есть не что иное, как модальность бытия, свойственная сущности в каждом конкретном состоянии. Реальное различение сущности и существования немыслимо в подобном учении, где сущность непосредственно обладает собственным, подобающим ей существованием. Как заявляет авторитетный комментатор Дунса Скота, «просто невозможно, чтобы какая бы то ни было сущность пребывала в возможном esse, не имея существования в возможном esse, или чтобы она пребывала в актуальном esse, не имея существования в актуальном esse»[[904] — Lychetus. In Op. Oxon., lib. II, d. 3, q. 1, η. 7; в издании Дунса Скота Wadding (Lyon, 1639), t. VI, p. 359, η. 5.]. Это значит, что определения существования следуют за определениями сущности, — или, другими словами, что сущность есть мера существования, понятого просто как модальность сущности. По крайней мере, именно такую интерпретацию скотистской онтологии нам предлагает тот же комментатор: «Как сущность человека в реальном и актуальном esse положена во времени, так и существование в реальном и актуальном esse подобает сущности человека, взятой именно в таком реальном и актуальном бытии. Поэтому просто невозможно, чтобы сущность человека в реальном и актуальном esse действительным образом отличалась от его существования, взятого в таком же реальном и актуальном esse». В самом деле, «сущность человека в реальном и актуальном esse предшествует его актуальному существованию. Это очевидно, ибо всякая вещь по природе предшествует своему внутреннему модусу. Такое существование принадлежит сущности на внутреннем основании самой сущности, ибо существование вещи показывается через ее дефиницию. Итак, в каком бы сущем мы ни полагали сущность, она всегда полагается прежде существования и в качестве его внутренней причины»[[905] — Lychetus. Loc. cit., p. 359, n. 4.].
Можно убедиться в том, что комментатор не исказил смысла комментируемого текста, ибо Дунс Скот воспользовался возможностью самому высказаться по данному пункту в связи с проблемой индивидуации. Некий доктор (между прочим, не св. Фома!) утверждал, что материальная субстанция индивидуируется своим актуальным существованием; иначе говоря (если воспользоваться техническим языком Дунса Скота), своим предельным актом — esse existentìae (бытием существования). Именно с этим Дунс Скот отказывается согласиться по той основной причине, что esse existentìae, не будучи само ни различенным, ни определенным, не может выступать в роли принципа различения и определения. Дунс Скот отстаивает здесь ту точку зрения (которая в конечном счете и заставляет его отвергнуть предлагаемый тезис), что существование не только не может определять сущность, но само определяется ею. В самом деле, нельзя представить себе иерархический порядок существований, который не был бы прежде иерархией соответствующих сущностей. Но последовательность определений сущности самодостаточна. Она обладает полнотой сама по себе и не нуждается в апелляции к существованию для того, чтобы обрести законченность, ибо отправляется от самого общего рода, нисходит через ряд видовых отличий до последнего вида и заканчивается индивидом, определяемым как «вот этот» индивид. Конечно, достигая таким образом индивида, мы неизбежно достигаем актуального существования; но это существование есть не что иное, как именно такое существование, которое подобает индивидуализированной сущности. Итак, актуальное существование добавляется к индивидуальной сущности как своего рода последнее определение, — но такое определение, которое следует из сущности. Отлично ли оно от сущности? Да, несомненно. Но отлично так же, как в доктрине Авиценны, тезис которого (сознательно или бессознательно) воспроизводит здесь Дунс Скот вместе со всеми его затруднительными моментами. По его словам, речь идет о различии, quae est aliquo modo accidentalis, licet non sit vere accidentalis (которое некоторым образом акцидентально, хотя не подлинно акцидентально)[[906] — Скот Дуне. Opus Oxoniense, lib. II, d. 3, q. 3, η. 2. Таким образом, современный скотист нисколько не исказил мысли Дунса Скота следующей формулой: «Praecise determinatur existentia ex determinatione essentiae» (существование определяется именно из определения сущности). D. de Basly, O.F.M., Scotus Docens, Paris, La France Franciscaine, 1934, p. 24.]. Формула, весьма близкая авиценновской, но почти неизбежная в силу самой постановки проблемы. Будучи просто модусом бытия индивидуальной сущности, существование не настолько отличается от сущности, чтобы быть настоящей акциденцией; но оно сопровождает сущность как соответствующая степень бытия.
Огромное влияние, которым пользовался Дунс Скот, благодаря распространению его школы значительно содействовало повсеместным полемическим выступлениям против реального различения сущности и существования. Сам Дунс Скот высказался по данному вопросу в несколько обобщенных, но решительных формулах: Simpliciler faìsum est quod esse sit aliud ab essentia (Просто ложно, что существование отлично от сущности)[[907] — Скот Дуне. Opus Oxoniense, lib. IV, d. 13, q. 1, n. 38.], или: Non capio quod aliquid sit ens extra causam suam quin habeat esseproprium (He постигаю, чтобы нечто могло быть сущим вне своей причины, не обладая собственным существованием)[[908] — Скот Дуне. Op. cit., lib. IV, d. 43, q. 1, n. 7.]. Но эта общая полемика сама опиралась на широко распространенную онтологию сущности, в которой сущность служит признаком, правилом и как бы мерой существования. Всякая сущность, какова бы она ни была, может притязать на подобающее ей существование. Так, акциденции обладают собственным esse existentiae, независимо от их субстанции; материя имеет собственное esse в составном сущем, независимо от esse формы. Более того, в одной и той же вещи сколько имеется частичных форм, столько и esse. И так и должно быть, потому что всякая сущность как бы секретирует собственное существование. Итак, мы имеем дело с антиподом онтологии, отдающей первенство существованию (каковой является онтология св. Фомы Аквинского). Ничто не свидетельствует об этом очевиднее, чем бескомпромиссная полемика Дунса Скота против томистского истолкования акта творения.
В «Сумме теологии»[[909] — Фома Аквинский. Sum. theol., I, 45, 5, Resp., et ad 3m.] св. Фома ставит вопрос о том, можно ли считать только Бога способным творить, и отвечает на него утвердительно: ведь сотворение некоторого сущего, даже конечного, предполагает бесконечную мощь, так как речь идет о сотворении самого esse данного сущего. Поэтому только Бог, будучи чистым актом существования, может быть причиной акта существования. Коль скоро само существование {esse) есть первое и самое универсальное из следствий, оно может быть порождено только первой и самой универсальной из причин,
