Человек против мифов. Данэм Берроуз.
«Время скрадывает много старых обманов, Но цивилизация дает заблуждениям новую пищу; Людская чаща легко вспыхивает тайным пламенем От слова крылатых идей, с которых не спросишь ответа, Внезапно, словно хвойный лес от тлеющего обломка Спички любого бродяги. Если огонь не затопчешь, Пока он не разгорелся, иль ловкими цепами не загасишь, Спалит десятилетние посадки со всеми прошлогодними скирдами. И оставит за собой черную землю».
Роберт Бриджес «Завет красоты», I, 559-607
«Вот те предрассудки, о которых я хотел здесь упомянуть. Если остались еще какие-либо в этом же роде, то они легко могут быть исправлены каждым при небольшом размышлении».
Б. Спиноза
Глава первая
«Вы философ, доктор Джонсон, – говорил Оливер Эдвардс. – В свое время я тоже пытался стать философом, но, уж не знаю как, мне всегда мешало мое жизнелюбие». Так возобновляли свое знакомство два старых приятеля по колледжу, одному из которых было 65 лет, а другому – 67. Осмелюсь заметить, что ученость доктора Джонсона мрачностью вряд ли уступала широте, а торжественностью – мрачности. Бедняга Оливер, который «так и не набрался жизненного опыта», едва ли мог отличить пессимизм от философии; да ведь и то правда, что некоторые философы всегда только и занимались тем, что объясняли, как ухитриться поладить с этим печальным миром. Надо сказать, что Джонсона нельзя причислить к философам-профессионалам, у которых совсем иные склонности и которые иногда заметно уступают ему в мудрости. И еще мне кажется, что не одно жизнелюбие помешало Оливеру Эдвардсу стать философом. Люди, носящие это все еще высокое звание, принадлежат к дивной традиции. В ее начале высится тень великого Фалеса, на ее современный период тоже легла тень… только чья? Дьюи, Рассела, Сантаяны, Витгенштейна? Язык перебирает имена – и не может их назвать. Ибо это не тень какого-то человека – это тень мира.
Тенью мира, между прочим, мы называем ночь. Не хочу слишком настаивать на моей метафоре, потому что современное состояние философии и человеческой мысли в целом – это пока еще не…сплошной беззвездный мрак, в ночи студеной ужаса стена.
Скорее это те двусмысленные сумерки, которые могут оказаться и рассветом, и закатом. Философы-профессионалы, как видно, верят в непогрешимость собственных мнений, но не слишком верят в философию. У некоторых из них не хватает даже откровенности признаться в своем незнании того, что же такое философия. Эта последняя идея сама по себе поражает гораздо меньше, чем готовность ее высказать. В самом деле, что может быть абсурднее, когда человек после целой жизни умственного труда вдруг признается, что не имеет ни малейшего представления о том, чем же он собственно всю жизнь занимался?
Одна из причин такого странного положения в том, что философия, которую можно было бы назвать «официальной», представляет собой непрерывную традицию самовоспроизведения. Каждый философ находит себе пищу в трудах предшественников и первым делом обратится сначала к Гегелю и Канту, чем к реальности. Отсюда – систематическая разработка унаследованных идей, борьба систем при осторожной игре собственного воображения. В этом процессе одни теории совершенствуются, другие гибнут. И то и другое требует от философов почти одинаковых усилий.
Вторая причина та, что философия имеет дело с широкими обобщениями, поэтому она кажется далекой и даже пугает. Если вы скажете: «За обедом я буду есть обдирный хлеб», – и поступите соответствующим образом, то речь пойдет о конкретной буханке и конкретном обеде, и всем все будет ясно. Если вы скажете еще: «За обедом я буду есть обдирный хлеб, потому что это питательно», – вас опять же легко поймут, хотя вы и перейдете в область диетики. Если же вы после этого приметесь подробно объяснять, почему обдирный хлеб питателен, вы коснетесь ряда таких наук, как химия и физиология, и понимать вас станет значительно труднее, во всяком случае, предмет разговора будет не таким знакомым. Тут, сделав небольшую паузу, вы, может быть, скажете: «Ну, так или иначе, чем питательней будет моя пища, тем я буду здоровее». Здесь к уже затронутым вами наукам прибавится медицина, и широта вашего обобщения соответственно увеличится. С таким обобщением согласится каждый – и вовсе не из желания скрыть свое невежество. Но вот предположим, что вам или кому-нибудь еще пришло на ум спросить: «Каким образом обмолоченные, просеянные, съеденные и переваренные семена растений могут превращаться в кости и ткани?» Вряд ли вы будете сознавать, что повторяете вопрос, заданный Анаксагором двадцать пять веков назад: «Как может образоваться волос из того, что не волос, или плоть из того, что не плоть?» И в самом деле, как? Факты, накопленные наукой, показывают, что это действительно происходит. Но каким образом?
Попробуем подойти к вопросу с другой стороны. Вы только что сказали: «Чем питательней будет моя пища, тем я буду здоровее». Теперь предположим, что непочтительный друг вам отвечает: «Ну и что?» В этом замечании проскальзывает то, что у почетных ораторов называется «бросить вызов». (Вот уже двадцать лет они бросают мне этот вызов все тем же баритоном, идущим из тех же чревовещательных глубин.) Надо отвечать, и, конечно же, вы ответите: «Здоровье – благо». «Благо для вас или для всех?» – продолжает неумолимый экзаменатор. «Для всех» – говорите вы, не желая занимать чисто эгоистической позиции. Но ясно, что как только вы ответили на вопрос «Ну и что?», вы обратились к этике. А когда вы сказали «Для всех», вы сделали выбор в пользу определенной этики. А так как этика является частью философии, то вы неизбежно замечаете, что начали философствовать, еще не положив куска хлеба в рот.
Если мы чуточку продолжим диалог, исчезнут и последние сомнения. «Почему, – спрашивает ваш собеседник, который, возможно, воображает себя Сократом, – почему здоровье благо для всех?» «Потому, – отвечаете вы, – что от здоровья бывает хорошее самочувствие». «Ого, – произносит ваш собеседник, обличая в себе не Сократа, а профессора американского колледжа, – я вижу, вы гедонист; а поскольку вы явно хотите максимального удовольствия для максимального числа людей, то вы и утилитарист». «А что, здесь что-нибудь не так?» – спрашиваете вы с заметным беспокойством. «Здесь много что не так; возьмите хотя бы гедонистический парадокс». Вы чувствуете, что почва уходит из-под ног; нужно срочно искать скалу для опоры. Да вот и она: «Я считаю, что сохранять здоровье – долг каждого». Но скала разлетается вдребезги.
«Дорогой мой, – говорит профессор, – вы изменили свою позицию. Теперь вы кантианец. Однако неужели вы действительно думаете, что заботу о здоровье можно дедуцировать из категорического императива?» Полный провал; ну-ка, поищем что-нибудь ненадежней. «Удовольствие это или долг, а здоровыми хотят быть все». Снежная лавина обрушивается на вас вместе со вздохом профессора: «Ох, ох, теперь вы путаете факт и оценку. Элементарнейший ляпсус». – «Профессор, возьмите еще кусочек хлеба».
Сказать вам, как надо было действовать? Главное – захватить инициативу. Когда профессор спросил: «Почему здоровье благо для всех?» – надо было ответить: «Существует предрасположенность в пользу этого мнения. Докажите, что подобный взгляд неверен». Благодаря такому маневру вы меняетесь ролями: теперь вы спрашиваете, он отвечает. Он делает паузу, изучая поле битвы, и вы можете спутать все его мысли ледяным «Ну?».
Профессору прекрасно известны все тонкости различных этических теорий, и он не хочет занять позицию, под которую легко подкопаться. Тогда он делает пробный шаг: «Знаете ли, определить значение слова «благо» нелегко». «Конечно, – отвечаете вы, – но разве это основание для того, чтобы не сделать попытки?» «Да нет, разумеется, – говорит профессор, которого вы ловко обошли. – Однако я склонен полагать, что профессор Джордж Э. Мур прав, говоря о неопределенности блага». Вы и не слышали о Джордже Э. Муре, но надо держаться избранной стратегии: «Не хотите ли вы этим сказать, что слово «благо» нечто означает, но мы не можем сказать, что именно?» – «Эта точка зрения несколько парадоксальна, – вздыхает профессор. – Скорее я склонен думать, что называя что-то благом», вы просто выражаете свое личное одобрение. Все равно как если бы вы говорили что-то определенным тоном». – «Как поросенок, одобрительно хрюкающий у корыта?» – спрашиваете вы. «Ну, грубо говоря, так, хотя я воздержался бы от такой аналогии».
Теперь вы готовы нанести coup de grace. «Так значит, когда я говорю, что здоровье благо для всех, то это простое хрюканье?» – «Да, если вы настаиваете на подобном способе выражения». «А если кто-нибудь еще думает, что здоровье или болезнь – благо, он тоже просто хрюкает?» – «Да». – «Профессор, верните мне этот кусок хлеба». – «Но ведь вы только что мне его дали». – «Простите, но я теперь хрюкаю по-другому».
Хотя вы этого не знали, профессор оказался так называемым логическим позитивистом, представителем одной из наиболее странных философских сект, учение которой мы рассмотрим позднее. Суть дела, однако, в том, что он своими вопросами поставил вас в тупик, а вы своими вопросами поставили в тупик его – довольно-таки тернистый путь к полному взаимопониманию. В конце концов выяснилось, что вы не знаете точно, что имеете в виду, а он – по собственному признанию вообще ничего не имеет в виду.
Перед нами философский процесс par excellence. Он заключается в анализе понятий. Он позволяет получить следующие результаты: 1) Мы выясняем, имеет ли термин или утверждение какое-либо значение; 2) мы выясняем, каково в конечном счете это значение; 3) мы выясняем, какие другие утверждения следует допустить, чтобы данное утверждение было истинным. Конечно, можно взяться за это дело с излишним рвением и в результате свести его к копанию в мелочах и казуистике. Однако если вы не отдадите ему все свое свободное время и все доступное вам терпение, вы неизбежно остановитесь на полдороге в познании мира и своего отношения к нему.
Скажем, то, что здоровье – благо для вас или благо для всех, в действительности не так уж очевидно, как может показаться на первый взгляд. Легко найти смысл, в котором это утверждение будет истинным, сказав, например, что здоровье – одна из многих ценностей. Но если мы скажем, что здоровье – высшая ценность, то наше утверждение, по всей вероятности, окажется ложным. Ценность здоровья явно определяется ценностями «более высокого порядка», которым оно служит. Прежде чем поздравлять человека с добрым здравием, хорошо бы указать, на что он его употребляет. Есть здоровяки, поступки которых так отвратительны, что мы можем счесть их недостойными жизни, не то что крепкого здоровья.
Таким образом, всякие усилия в пределах мыслимых возможностей выявить значение утверждений и их
