Однако, вряд ли кто-то будет отрицать его право иметь свои воззрения по различным вопросам. Особенно, если он приводит в их подтверждение достаточно разумную и вполне объемлющую аргументацию.
Подобный контроль над развитием науки не только давал значительные возможности для «культурного влияния» на человечество идеологии мирового еврейства, но и нередко шёл вразрез с потребностями общественного развития вообще и с потребностями развития науки в частности. И потому некоторые важные открытия в науке, впрочем, как и сейчас, зачастую совершались теми, кто по разным причинам не получал классического образования и даже не работал в научных центрах.
Например, всемирно известному математику «Булю удалось в конце жизни стать профессором математики во вновь открытом католическом колледже (университете) в Корке»241. Но, до данного момента своей жизни он занимался математикой в порядке личной инициативы.
И потому очень «характерно, что первая развёрнутая система формальной (символической) логики (булева логика в современной математике – прим. автора)принадлежит самоучке Булю»242. Его преимуществом было то обстоятельство, что «не закончив даже средней школы, он тем самым не был связан путами традиционных взглядов и установок»243, и «смог взглянуть на математику свежим взглядом и оценить её логический статус»244 как науки.
Впрочем, подобные исключения чрезвычайно редки, и они мало угрожают контролю глобальной синагоги над ситуацией. Аналогично для мирового еврейства или даже лучше дела обстояли и ранее.
Стимулируя научную деятельность в начале эпохи Возрождения, установившую затем её технологический и потребительский диктат, глобальная синагога сочла нужным внести в сознание европейских учёных тот факт, что мир создан Богом. Именно по такой причине «в позднем средневековье философия поддерживала убеждение в правильности и постоянстве управляющих природой механизмов, хотя и считала, что в природе всё происходит по воле божьей»245.
Постепенно эволюция научной мысли привела к тому, что «среди многих причин, способствующих превращению средневековой цивилизации в современную, самой важной, с точки зрения интересующей нас темы, было пробуждение интереса к трудам греческих авторов и вновь начавшееся изучение их»246. Как следствие, «именно из сочинений греков ведущие европейские мыслители того времени узнали, что природа устроена на математических принципах и что план творения гармоничен, эстетически привлекателен и являет собой сокровенную истину о природе»247.
Для европейцев того времени внезапно открылось, что «природа не только рациональна и упорядочена, но и действует в соответствии с неизбежными и неизменными законами»248. Стоит ли удивляться, что «европейские учёные приступили к исследованию природы как последователи древнегреческих философов»249, а «католическая доктрина, провозглашающая первостепенной обязанностью постижение божьей воли и его творений, обрела форму поиска математического плана, по которому бог создал Вселенную»250.
Возможно, для того времени кое-кому «идея о том, что законы любого движения должны следовать из небольшого числа универсальных законов, может показаться грандиозной и необычной»251. И, всё же, «религиозным математикам XVIIв. она представлялась естественной»252.
Они справедливо полагали, что «Бог сотворил Вселенную, и все явления природы не могут не подчиняться единому плану творца»253. И, «коль скоро Вселенную создавал единый разум, то весьма вероятно, что все явления в природе протекают в соответствии с одним и тем же сводом законов»254.
В результате, «математикам и естествоиспытателям XVIIв., занятым разгадыванием плана творца, поиск некоего общего, скрытого за внешним различием движений земных и небесных тел, казался вполне разумным»255. В конечном счёте, они добились своего, но, как выяснится ниже, жидомасонерия украла у них плоды труда и присвоила одному из верховных магистров Сионской общины Ньютону.
Впрочем, европейцы очень скоро пошли намного дальше греков. Проведя критический анализ их учений, прежде всего учения Аристотеля, они создали новые методики научных исследований.
И уже «в XVIIв. Декарт и Галилей как бы реформировали саму природу научной деятельности»256. Подойдя к своим начинаниям творчески, «они критически пересмотрели понятия, которыми должна оперировать наука, по-новому определили цели и задачи научной деятельности и даже изменили саму методологию науки»257.
Разумеется, «новые цели и новая методология не только придали естествознанию небывалую силу, но и провозгласили нерасторжимый союз с математикой»258. Иначе говоря, «Декарт и Галилей практически свели теоретическую физику к математике»259.
Разумеется, все подобные новаторства были не менее революционны, чем совершённые в своё время начинания в Древней Ионии. Но и здесь, несмотря на попытку тайного мирового правительства для стимулирования научной мысли «прикрыться» католической доктриной о Сотворении мира Богом, совпадающей с одним из базовых постулатов древнеарийской философии, след его невидимой руки можно обнаружить.
О влиянии глобальной синагоги на развитие науки, по мнению автора, например, может сказать тот совсем необсуждаемый факт, что в современной алгебре в качестве обозначений используются не только буквы греческого, но и еврейского алфавитов. И так поступают, несмотря на то, что, даже при полном современном засилье евреев на ключевых постах функционеров от науки, по официальному мнению, ни один из представителей мирового еврейства в древности не внёс никакого вклада в развитие науки Древнего Мира.
Безусловно, здесь не может быть случайностей. Но и ясности нет, причём не только в данном вопросе.
Например, и то, «что привело Галилея к поистине революционному пересмотру методологии науки, остаётся неясным»260. От себя автор добавит, что аналогичное замечание относится и к Декарту.
А внести ясность может только признание, аналогичное ранее сделанному замечанию для объяснения необычного взлёта философской мысли в Древней Греции, факта существования международного еврейского заговора. А иначе, многие факты просто-напросто никак не желают укладываться в единую схему.
Взять, например, убеждённость Коперника и Кеплера в своей правоте, особенно, «если учесть, сколь многочисленными, разнообразными и весьма вескими были возражения против гелиоцентрической теории»261. И потому, «приверженность ей Коперника и Кеплера нельзя не расценивать как одну из загадок истории»262.
А «возражений», действительно было очень много. В основном, они сводились к следующему263:
· если Земля движется, то, попадая в разные точки её орбиты, мы должны были бы видеть различные звёзды, поскольку тогда предполагалось, что они неподвижны относительно небосвода, но именно этого и не наблюдалось;
· для людей того времени не было понятно, каким образом была приведена в движение и поддерживалась в оном тяжёлая материя Земли;
· почему предметы не срываются с Земли и не улетают в космическое пространство, как срываются предметы с вращающейся платформы;
· почему подброшенные в воздух тела не только поднимаются и падают затем, но и вращаются вместе с Землёй;
· почему от Земли не отстаёт воздух и более лёгкие тела.
Некоторые из выдвигаемых тогда вопросов объяснялись низким знанием законов физики. На другие же, например, на возможность наблюдения одних и тех же звёзд с разных точек орбиты Земли Коперник дал правильный ответ, а на иные шокирующие возражения он ответил разрушающими их каверзными контраргументами266.
Однако, чисто научными аргументами возражения не исчерпывались. Куда непреодолимее смотрелись аргументы богословские или теологические, и они-то, учитывая особенности религиозного сознания во все времена, наложенные на духовную тенденцию Средневековья, и были решающими в деле неприятия новшества астрономии.
Дело в том, что ниспровергаемая Коперником и Кеплером «геоцентрическая теория господствовала со времён Птолемея и вошла неотъемлемой составной частью в тщательно аргументированные религиозные учения»265. Опираясь авторитет Птолемея, их апологеты «утверждали, что Земля находится в центре мироздания и род человеческий – главное действующее лицо в мире»266.
Из такого положения, разумеется, закономерно вытекало, что «именно для нас, людей, были сотворены Солнце, Луна и звёзды»267, а «гелиоцентрическая теория, отвергая эту основополагающую догму, низводила человечество до жалкой роли малозначащего пятнышка пыли на одном из многих шаров, вращающихся в бескрайних просторах Вселенной»268. Конечно же, представлялось «маловероятно, чтобы такое человечество могло стать основным предметом забот самого Творца»269.
Вдобавок, «новая астрономия разрушила небо и ад, имевший в геоцентрической картине мира вполне разумное географическое положение»270. Иначе говоря, «двинув Землю, Коперник и Кеплер выбили краеугольный камень из католической теологии, и всё её здание рухнуло»271.
Безусловно, в те времена подобные факты не способствовали адекватному признанию научных успехов Коперника и Кеплера. Но, как теперь доподлинно известно, именно их точка зрения, будучи истиной, и победила.
Необходимо, что здесь кроется великая загадка, ибо история науки наглядно показывает, что «почти каждому крупному интеллектуальному свершению предшествуют десятилетия и даже столетия подготовительной работы»272. Она «становится заметной, по крайней мере, при ретроспективном обзоре, и именно эта предварительная работа делает решающий шаг столь естественным»273.
Однако, «у Коперника же не было непосредственных предшественников в науке, и неожиданное создание им гелиоцентрической системы мира, несмотря на безраздельное господство в течение полутора тысячелетий геоцентрической картины, с нашей, современной, точки зрения представляется актом неестественным»274. Конечно же, такое виделось неестественным шагом с официальной точки зрения, тем не менее, утверждающей, что «среди других астрономов XVIв. Коперник возвышался подобно колоссу»275.
И всё же ответ на загадку имеется, и заключается он в том, что «Коперник был знаком с теми немногочисленными сочинениями греческих авторов, в которых высказывалась мысль о подвижности Земли»276. Правда, «никто из античных авторов не пытался построить на этой основе математическую теорию, тогда как геоцентрическая теория интенсивно разрабатывалась»277.
Разумеется, тот факт, что гелиоцентрическая теория не разрабатывалась, ничего не говорит, ибо изначально важна лишь идея, или, согласно древнеарийской философии, мыслеформа. Знакомство Коперника с работами древнегреческих учёных и опирающееся на здравый смысл его стремление к простоте теории, по мнению автора, объясняет всё.
Ведь «наблюдения самого Коперника также не давали ничего такого, что наводило на мысль о необходимости каких-то радикальных перемен в теории»278. Да, и
