стала вестись не на первой полосе обороны, а за первую полосу обороны с опорой на второй и третий её эшелон.
Первая линия обороны, разумеется, достаточно быстро превращалась в лунный пейзаж, но, как только он оказывался взятым, выяснялось, что следующие линии обороны противника целы и невредимы. Начать их немедленный штурм часто оказывалось невозможно по причине силы их укреплений и трудности подтягивания по рельефу лунного пейзажа тяжёлой артиллерии на позиции, огонь с которых по оставшимся позициям противника был бы эффективным.
Да и локальный характер прорыва позволял обороняющейся стороне укреплять угрожающие места, перебрасывая туда силы с прочих участков фронта, где боевые действия, из-за узости полосы наступления, не велись. Впрочем, насколько такое позволяли обстоятельства, максимально используя все возможности продвижения вперёд и не оглядываясь на соседей, нередко удавалось преодолеть, пусть и не повсеместно, но окружая оставшихся, все старые линии укрепления противника.
Однако, за ними неизменно оказывались, поскольку время позволяло их возвести, новые оборонительные сооружения. И потому проблема превращения тактического прорыва фронта в прорыв стратегический, заставляющий противника широко отходить, бросая свои укрепления на других участках фронта не только не занятыми наступающей стороной, но даже ещё и нетронутыми огнём её артиллерии, не решалась.
Размыкая круг. Не изменило ситуацию и применение химического оружия. Оно стало прообразом иных многочисленных средств массового поражения, применение которых обладает линейным характером.
Позиционный тупик породил уныние своей бесперспективностью. Утверждалось, что для порыва позиционного фронта всегда следует иметь превосходство, как минимум, в 3 (три) раза только в живой силе.
Разумеется, такой перевес можно было достичь только путём ослабления множества иных позиций. Подобные шаги, конечно же, не могли не создавать трудности на таких участках фронта, которые обесценивали успех прорыва.
Однако, русский генерал А. А. Брусилов в 1916 г. прорвал достаточно сильные позиции австро-венгерских войск на Юго-Западном фронте протяжённостью в 450 (четыреста пятьдесят) километров148, не имея особого превосходства. Прорыв, кроме неуспеха на правом фланге, был осуществлён за неделю – по меркам позиционной войны практически мгновенно149 – хотя преимущество в живой силе над противником имелось только на 33 (тридцать три) процента150.
Вдобавок, русская армия значительно, иначе говоря, более чем в 3 (три) раза уступала австро-венгерским войскам, усиленных германцами, в тяжёлой артиллерии151. По господствующим тогда представлениям, превосходство в тяжёлой артиллерии имело не меньшее значение для осуществления прорыва, чем перевес в живой силе.
И только немного – на 36 (тридцать шесть) процентов – русские превосходили противника в лёгкой артиллерии152. Иначе говоря, согласно господствующим догматам, у русской армии не было никакого особенного превосходства в силах, позволяющего надеяться на успех, и, тем не менее, позиции противника были прорваны путём одновременного нанесения ударов в нескольких далеко отстоящих друг от друга участках.
Согласно канонам линейной формы боевого столкновения одновременные удары по всему фронту не позволяли противнику определить направление главного удара, да и латать дыры при помощи введения в бой резервов и снятия сил с других участков фронта, где обстановка пока не была столь критической, стало намного труднее.
В результате, прорыв сильно укреплённого фронта противника во всех намеченных для того местах, за исключением одного, был одновременно произведён при небольшом превосходстве в силах. Подобный успех требовал кардинального пересмотра всей существующей дотоле военной доктрины.
Собственно говоря, первоначально планировалось наносить удары по всем фронтам войны на Востоке153. Но, нерешительность генералов Куропаткина и Эверта, командующих, соответственно, Северным и Западным фронтами, не позволила до конца реализовать все открываемые такой инициативой возможности.
А они были таковы, что противникам русской армии «пришлось бы без боя отходить к своим границам»154. Но даже и в столь усечённой форме успех был феноменальным, и впоследствии опыт проведённой А. А. Брусиловым операции неоднократно изучался военной наукой.
Однако, из-за косности мышления он был принят далеко не сразу. Кстати говоря, игнорирование данного опыта является одной из причин неудач столь важных для истощённой в конце Первой Мировой войны Германии немецких наступлений на Западном фронте, проведённых весной и летом 1918 г. против войск Антанты.
Используя ранее накопленный на Западном фронте опыт, генерал А. А. Брусилов из-за отсутствия танков в русской армии, сопровождал пехоту артиллерийским огнём с помощью лёгких орудий, передвигаемых вручную. Конечно же, они снижали манёвренные возможности русской армии, но превращали имеющийся у неё недостаток в артиллерии в её преимущество, и позволяли, что немаловажно, значительно уменьшить продолжительность артподготовки.
Генерал А. А. Брусилов также применил при совершении данного прорыва ещё одно ранее применявшееся на Западном фронте новшество. Создавая на расстоянии около 250 (двухсот пятидесяти метров) метров от передового края противника плацдармы для наступления, он не стал в целом делать особого секрета относительно своих будущих планов.
Безусловно, такой шаг исключал полную внезапность наступления, но позволял минимизировать потери. К тому же, определённая конспирация соблюдалась, так как некоторые создаваемые позиции для наступления были ложными.
В дальнейшем военная теория и практика отказалась от столь явного нарушения принципа полной внезапности. Но в то время, учитывая специфические обстоятельства позиционной войны, данный подход был правильным и разумным.
Война моторов. И, всё же, новаторство А. А. Брусилова решало проблему прорыва фронта не до конца. Несмотря на явные успехи в преодолении позиционного тупика, на быстрое продвижение после тактического прорыва фронта в глубь занимаемой противником территории надеяться было ещё нельзя.
Причиной была низкая скорость передвижения основной массы войск. Как следствие, противник всегда успевал выходить из окружения, и потому в Первую Мировую войну 1914-1918 г.г., в отличие от Второй Мировой войны 1939-1945 г.г., примеров окружения крупных группировок, за исключением гарнизонов крепостей, почти не было.
Попытки решить данную проблему применением конницы, удовлетворительных результатов не дали. Единственным случаем, когда такое удалось, было участие в 1920 г. Первой Конной армии С. М. Будённого в польском походе.
Однако, тут никто не обольщался, поскольку успех во многом объяснялся уникальным стечением обстоятельств. Все знали, что камнем преткновения являются размеры всадника, представляющего собой прекрасную мишень в век начинающегося господства автоматического оружия, а также чувствительность лошадей к применению химического оружия.
Впрочем, как показала практика, конницу, обладающую свойством мобильности и не столь капризную, как и в прежние времена её безраздельного господства, к снабжению, ещё долго не следовало списывать со счетов. И, например, во Вторую Мировую войну, когда химическое оружие в больших масштабах не применялось, роль конницы в достижении окончательной победы оказалась далеко не мала и всё время непрерывно возрастала155.
Безусловно, что конные атаки стали анахронизмом. Но, конница успешно играла роль ездящей пехоты, впервые появившейся в англо-бурской войне 1899-1902 г.г., и могла выполнять боевые задачи, недоступные даже танковым войскам.
Вместе с трудностями развития успеха при прорыве не меньшую проблему представляли сложности самого прорыва фронта из-за утраты ударной силы пехотой. Окончательное решения данной проблемы было достигнуто применением танков, впервые введённых в бой англичанами в 1916 г. в сражении на Сомме.
Однако, «успех оказался местным»156. Обманув возлагающиеся на них надежды, «внезапное появление танков не привело к прорыву обороны и выходу на оперативный простор»157.
Несмотря на несомненные успехи, «могучие бронированные и двигающиеся машины не обозначили перелома операции»158. И причина была вовсе не только в том, что «танки были ещё не совершенны»159, и потому «их первый натиск вскоре ослаб»160, а потому то «использовались танки разрозненно, на широком фронте»161, и, как следствие, не происходила концентрация усилий на выбранном для удара направлении.
И всё же, «несмотря на небольшой тактический успех и на конструктивные недостатки, первые танки решительно выявили свою роль в сражении»162. Поскольку «танки разрушали укрепления, давили пулемётные гнёзда, сметали на своём пути колючую проволоку»163, то «они показали себе как перспективное новое могучее средство ведения войны»164, ибо столь эффективно до них такие задачи никто не был способен решать.
Как и предполагалось, «шумом моторов и гусениц, огнём своих пушек и пулемётов движущиеся машины производили панику среди солдат противника»165. Но наиболее полно преимущества танков раскрылись годом позже.
В сражении при Камбре в 1917 г. «основной замысел наступления… заключался в полном отказе от предварительной артиллерийской подготовки и перекладывании на танки работы по разрушению проволочных заграждений противника»166. И неожиданно, если не всех, то очень многих, глубоко эшелонированная оборона противника была прорвана без особых усилий в течение короткого светового ноябрьского дня.
Немецкой альтернативой танкам, которые ими долго игнорировались, были «ударные группы», создаваемые на время выполнения тактической задачи из инициативных бойцов, вооружённых различными видами оружия, что позволяло им оперативно решать задачи взлома вражеской обороны. В бою они были независимы друг от друга, но каждой ударной группе ставилась своя боевая задача, выполнение которой было согласовано с успехами соседей в рамках общего замысла.
Впервые подобная «групповая тактика» стала применяться в 1916 г., и сразу же получила признание из-за резкого снижения потерь наступающей стороны. Включение со временем в состав боевой группы танков создало все предпосылки для выхода из позиционного тупика.
Однако, ещё долго танки не применялись большими массами. Как следствие, отдача от них была невысокой, ибо танк, несмотря ни что, является уязвимой машиной, и в одиночку не представляет собой большой опасности для обороны.
Кстати говоря, именно по такой причине французские танки в 1940 г. и советские танки в 1941 г., несмотря на своё значительное преимущество над немецкими танками по почти всем тактико-техническим характеристикам и, мягко говоря, не меньшую численность не смогли оказать действенного сопротивления танковым дивизиям вермахта. Зачастую
