За первой философией следует метафизика. Метафизика смотрит на мир как на явление, «в котором обнаруживается некая отличная от него самого сущность, следовательно, вещь в себе», и озабочена «наиболее точным познанием» вещи в себе, насколько она допускает таковое (там же). Метафизика распадается на метафизику природы, метафизику прекрасного и метафизику нравов.
Philosophia prima
В первом же предложении «Мира как воли и представления» Шопенгауэр заявляет, что для «всякого живого и познающего существа» имеет силу истина «мир есть мое представление» (1, 18). В своем общем виде она едва ли не самоочевидна. В самом деле, попытка представить непредставимый мир ведет к противоречию. В любом представлении можно выделить представляемое, или объект, и представляющее — субъект. Большой ошибкой прежней философии, считает Шопенгауэр, было стремление установить субординацию между субъектом и объектом. Материалисты хотели вывести субъект из объекта, идеалисты, вроде Фихте, объект из субъекта. В действительности субъект и объект коррелятивны друг другу.
Вполне в духе Рейнгольда Шопенгауэр считал, что представление есть некий пункт объединения субъекта и объекта[10] — оба они привносят в представление что?то от себя. Философия должна установить, какие именно элементы мира как представления идут от субъекта, какие от объекта. Внешний мир представляется нами в качестве материи, существующей в пространстве и времени и изменяющей свои состояния по закону причинности. Но что такое пространство и время? Отвечая на этот вопрос, Шопенгауэр присоединяется к кантовскому тезису о том, что они предшествуют опыту, являясь априорными формами способности представления мира. Подобно Канту, он доказывает это положение «совершенной невозможностью устранить из мысли время и пространство, между тем как очень легко устранить из нее все, что в них представляется» (2, 28).
Итак, «время и пространство принадлежат субъекту» (2, 28). Сущность времени исчерпывается понятием последовательности. Каждое мгновение существует лишь при условии уничтожения предыдущего мгновения. Время, таким образом, выражает самую простую форму уже упоминавшегося «закона основания» (обусловливания), рассмотренного Шопенгауэром в докторской диссертации, где он провел различие между основаниями становления, познания, бытия и действия и всячески предостерегал от их смешения. Время, как и пространство, он причислил к «основаниям бытия». Общее между ними в том, что «все их части находятся друг к другу в таком отношении, в силу которого каждая из них определяется и обусловливается другой» (3, 98). В отличие от времени с его последовательностью, «в пространстве это отношение называется положением» (там же), к примеру, наличие у треугольника прямого угла является основанием определенного расположения и соотношения его сторон[11].
Пространство отграничивается от времени еще и тем, что оно не имеет отношения к внутреннему чувству, формой которого Шопенгауэр, следуя Канту, признает исключительно время. Что же касается предметного содержания внутреннего чувства, то Шопенгауэр четко заявлял, что «единственный предмет внутреннего чувства — собственная воля познающего» (2, 31). Именно в этой сфере значим закон «основания действия», или «закон мотивации». Мотивация, по словам Шопенгауэра, «это причинность, видимая изнутри» (3, 108). Внешняя же причинность, рассматриваемая им под рубрикой «основания становления», обнаруживается при участии внешнего чувства, и для ее реализации требуется не только время, но и пространство. Собственно, она и проявляется как действенность в пространстве, приводящая к изменению состояний самотождественной материи.
Закон причинности — «всякое изменение в материальном мире может наступить лишь в том случае, если ему непосредственно предшествовало другое» (2, 34) — так же априорен, считал Шопенгауэр, как априорны пространство и время. Этот закон проистекает из рассудка и является главной и единственной функцией последнего. Дело в том, что «без применения закона причинности никогда не могло бы осуществиться созерцание объективного мира» (2, 18). Предшествуя созерцанию как условие его возможности, причинность не может быть продуктом этого созерцания, т. е. она априорна.
В приведенных формулировках опять?таки просматриваются кантовские мотивы, но в данном случае это сходство обманчиво. Кант тоже доказывал, что закон причинности составляет условие возможности эмпирического восприятия вещей. Он делал это, показывая, с одной стороны, что без понятия причины немыслима объективная последовательность представлений[12], с другой — что единство мысли о такой последовательности совпадает с одним из модусов первоначального единства самосознания. В итоге у него получалось, что вещь не может быть осознана (т. е. соотнесена нами с нашим единством самосознания) во времени, если ее воспринимаемые состояния не схватываются «продуктивным воображениеим» в каузальном соотнесении с предшествующими событиями в мире явлений.
Шопенгауэр доказывает обусловленность объективного созерцания законом причинности совершенно другим способом. Он отталкивается от различения ощущений и объективных представлений. Лучше всего его иллюстрирует зрительный опыт. Когда мы созерцаем объект в пространстве, мы убеждены в том, что непосредственно видим сам этот объект. Непосредственность и в самом деле здесь есть, но это непосредственность не чувства, а рассудка. На уровне чувства мы напрямую сталкиваемся лишь с субъективными ощущениями, возникающими вследствие воздействия лучей света, идущими от физического объекта, на сетчатку глаз. Рассудок обрабатывает этот сырой материал, относя имеющиеся ощущения к их причинам в пространстве. При этом отнесении перевернутый в глазу образ предмета принимает правильное положение, ощущения обоих глаз объединяются и т. д. В результате всех этих действий рассудка, которые происходят нерефлективно и в этом смысле являются непосредственными, мы имеем созерцание уже не ощущения, а самого предмета. Примерно так же работает рассудок и с ощущениями осязания, хотя здесь отнесение к причине ощущений может запаздывать. Что касается других чувств, то Шопенгауэр полагает, что здесь объективизация затруднена, а в ряде случаев даже невозможна[13].
Сравнивая кантовское и шопенгауэровское доказательство, можно констатировать, что если Кант доказывал не только априорность закона причинности, но и его необходимую истинность для сферы феноменов, то Шопенгауэр скорее предполагает значимость этого закона рассудка и демонстрирует лишь его прямое участие в созерцании. В самом деле, из того, что объективное созерцание предполагает отнесение ощущения к его причине, предмету, не следует, что все предметы должны быть встроены в каузальные ряды. Эти различия не случайны. Канту было очень важно совместить обе указанные задачи в свете его усилий опровергнуть фундаментальный вывод Юма о том, что закон причинности не является самоочевидным и не может быть предметом рационального доказательства. Подобно Канту, Шопенгауэр высоко ценил труды шотландского мыслителя. Он говорил даже, что «из каждой страницы Дэвида Юма можно извлечь больше, чем из полного собрания философских сочинений Гегеля, Гербарта и Шлейермахера, вместе взятых» (2, 489). Однако, в отличие от Канта, Шопенгауэр не придал значения знаменитому юмовскому доказательству мыслимости беспричинных событий, представленному в одной из глав «Трактата о человеческой природе»[14]. Поэтому он вполне традиционно считал, что беспричинные события попросту немыслимы, и в результате, по сути, опустил вопрос о доказательстве общезначимости закона причинности, сконцентрировав внимание на демонстрации априорности последней как субъективного условия объективного представления[15]. Подобный подход, кстати, позволял ему допускать исключения из закона естественной причинности (т. е. из положения, что каждое событие в мире феноменов имеет причину из этого же мира)[16], не противореча себе: если бы он проводил доказательство истинности общего закона причинности в кантовском ключе, ему пришлось бы заключить, что он истинен именно в качестве принципа естественной причиннности.
Ценой таких решений, однако, была неясность, оставленная Шопенгауэром в объяснении того, почему феноменальные события как правило все?таки подчинены закону причинности — но в любом случае он был уверен, что доказал, что рассудок, соотносящий действие с причиной, составляет необходимое условие объективного созерцания, именуемого им поэтому «интеллектуальным» (1, 26). Подобные созерцания наглядны, или интуитивны, и они, по Шопенгауэру, образуют первый класс представлений. Второй класс составляют абстрактные представления. С ними имеет дело разум. В отличие от рассудка и априорных форм созерцания, пространства и времени, которыми обладают и животные, разум — исключительно человеческая способность. Разум как таковой лишен собственных представлений. Все свое содержание он черпает из наглядных представлений, преобразуя их в понятия с помощью абстрагирования. Абстрагирование отделяет существенные признаки от несущественных. Обособленные признаки утрачивают наглядность (невозможно вообразить человека как такового, треугольник вообще и т. д.) — поэтому их приходится фиксировать специально придуманными наглядными образами, напр. словами. Но неудобства с избытком компенсируются тем, что благодаря абстракциям человек получает возможность эффективной утилизации прошлого опыта, поставляющего материал для понятий и постоянно обогащающего их, и обретает некую власть над будущим, предвидение событий: если наглядное представление по ряду признаков подходит под имеющиеся понятия, от него можно ожидать проявления других качеств, мыслимых в этих понятиях. Это позволяет человеку планировать свои действия.
Каждое абстрактное представление, или понятие, имеет содержание и объем и определенным образом соотносится с другими понятиями. Отношение между понятиями изучает логика. В этой сфере действует закон «достаточного основания познания». Истинность одного суждения, устанавливающего отношение между понятиями, может зависеть от истинности другого. Но в конечном счете все основания познания (за исключением тех случаев, когда идет речь лишь о формальной истинности, зависящей от логических законов, познаваемых чистым разумом, а именно от законов тождества, противоречия, исключенного третьего, а также от самого закона основания познания) выходят к созерцаниям, самоочевидным наглядным представлениям. Но хотя созерцания, являются, таким образом, «первым источником всякой очевидности» и даже «абсолютной истины» (1, 73), мир, данный в этих созерцаниях, далек от абсолютности. Господствующий в нем закон основания, отмечает Шопенгауэр, как раз и подчеркивает его несамодостаточность. Ведь этот закон демонстрирует обусловленность любой части мира, нуждающейся для своего существования в чем?то другом, а значит, не имеющей собственного бытия. И это касается не только частей мира. Мир в целом тоже несамостоятелен: он невозможен без субъекта и есть лишь его представление. В этом плане мир ничем принципиально не отличается от сновидения. В каком?то смысле он и есть сновидение, иллюзия, Майя, «покрывало» которой скрывает вещь в себе.
Следует отметить, что трактовка мира в качестве представления, имеющегося у субъекта, не должна приводить, настаивает Шопенгауэр, к признанию субстанциальности этого субъекта. Поддерживая кантовскую критику рациональной психологии, Шопенгауэр отмежевывается от спиритуализма. Субъект, представляющий мир, не есть некая самодостаточная сущность, душа или дух [17]. Он есть лишь коррелят мира, столь же иллюзорный и зависимый, как и сам мир.
Как уже отмечалось, субъект представления привносит в представляемое собственные априорные формы. Первой из них оказывается сама субъект — объектная структура представления. Ее дополняют пространство, время и причинность. Пространство и время являются, по Шопенгауэру, так называемыми «принципами индивидуации». Дело в том, что на сущностном уровне действует лейбницевский принцип «тождества неразличимых», но благодаря пространству и времени появляется возможность существования множества разных индивидов, тождественных по своей сущности. Поскольку субъект — объектное отношение в известном смысле независимо от пространства, времени и причинности, субъект, утверждает Шопенгауэр, в принципе может созерцать объекты и не накладывая на них эти априорные
