не грозит. Под воздействием смерти рушится любое определенное, придающее жизни смысл содержание, остается же лишь качество (die Leistung) самого безусловного существования. В предельной заостренности до способности к решающей вовлеченности, реализуемой в мгновении, не зависящей от всего того, что наступит после, и, стало быть, не испытывающей угрозы смерти, как раз и заключается весь смысл человеческого бытия.
Итак, действие смерти состоит в том, что она постоянно выбивает человека из скорлупы его повседневной жизненной уверенности и наглядно демонстрирует ему сомнительность любых планов и предприятий какое-либо прочное состояние отсутствует, любая прочность есть голый обман. Смерть прежде всего ввергает жизнь в крайнюю незащищенность. Лишь посредством этого она высвобождает последнюю для задач подлинного существования. Это прежде всего ясно высказал Хайдеггер: «Опережающее высвобождение для собственной смерти избавляет от затерянности в подступающих как попало возможностях, однако таким образом, что это первоначально позволяет подлинно понять и выбрать возможности действительные, которые неминуемо предлежат прочим. Опережение открывает для существования в качестве исключительной возможности личную задачу и разрушает любое закостеневание в достигнутом каждый раз экзистенциальном существовании» (SuZ. 264) (117). Согласно двойному направлению, это означает: смерть прежде всего толкает человека к вопросу об абсолютно существенном. От него отпочковывается вопрос обо всем остальном существенном, что должен исполнить человек в жизни. Однако одновременно с этим смерть удерживает человека в жизненности (die Lebendigkeit) подлинного существования, в котором он постоянно превосходит упрочение и успокоение на некоторой уже достигнутой позиции. Любое упрямство, любая ложь, вообще любая форма поведения, посредством которой человек порой пытается уклониться от настоящего перетряхивания своей жизни, неминуемо оканчиваются для него провалом. Так, Ясперс говорит: «То, что остается перед лицом смерти существенным, выполнено в существование (II 223). Смерть становится окончательным критерием существования. И потому для экзистенциальной философии она не является темой наряду с другими, но оказывается тем окончательным решающим вопросом, исходя из которого должны определяться существенные систематические фундаментальные понятия временности и историчности. Если прежде в общем говорилось, что нахождение-в-пограничной-ситуации (das In-der-Grenzsituationstehn) и существование являются одним и тем же, то теперь это можно усилить: существование означает нахождение перед лицом смерти.
XII. ВРЕМЕННОСТЬ
1. ОБЪЕКТИВНОЕ И СУБЪЕКТИВНОЕ ВРЕМЯ
В экзистенциально-философском обсуждении вопроса о смерти отчетливо выявилось, насколько решающим образом предстоящее лишь в будущем событие может оказаться действенным в качестве формирующей силы уже в настоящий момент. Будущее понимается здесь не как нечто еще не реальное и, стало быть, нереальное, что отстояло бы от единственно реального настоящего, но в качестве чего-то вполне действенного оно содержится уже в самом настоящем. Тем самым проблема времени неизбежно приобретает для экзистенциальной философии центральное значение. На основе своего особенного жизненного опыта экзистенциальная философия открывает новый, плодотворный подход к проблеме времени, посредством которого решительным образом продвигается в ее разрешении.
И здесь вновь сказывается внутренняя замкнутость экзистенциальной философии, за счет которой любые ее отдельные стороны определяются исходя из единого центра. Первый шаг опять-таки делается на основе содержащегося в проблеме «субъективного мыслителя» основополагающего обратного соотнесения любых вопросов с их значением для переживающего человека. В вопросе о времени речь, в первую очередь, идет о человеческом к нему отношении, о тех формах, в каких время дано человеку сообразно переживанию. В этом смысле реально переживаемое субъективное время» отслаивается от измеримого часами физического, или «объективного времени». То, что переживаемое время отклоняется от «реального» объективного времени и в зависимости от вида испытываемого в том или ином случае переживания воспринимается то быстрее, то медленнее, так что радостные часы словно бы пролетают, в то время как в скуке минуты растягиваются до вечности, является настолько необычным фактом, что его до сих пор даже не могли вполне оценить. Впрочем, этот факт не рассматривался в его подлинном философском значении. При этом односторонним образом ориентировались на объективное время, в переживании же времени (das Zeiterleben) видели лишь отклонение от изначального времени (die Uhrzeit), выражение ущербности человеческого чувства времени (der Zeitsinn), полагая переживание времени как таковое философски несущественным. Потребовался лишь принципиальный поворот для того, чтобы увидеть, что вопрос о переживаемом времени ведет назад в глубинное ядро вопроса о самом человеке. И это явилось достижением исключительно экзистенциальной философии[43].
2. ВРЕМЕННАЯ СТРУКТУРА МГНОВЕНИЯ
Первая часть пути вновь совпадает с философией жизни. Если для последней вопрос возникал преимущественно периферийным образом и — за исключением своехарактерной разработки Бергсона — далее не прослеживался, то тут все же неизбежно содержатся всеобщие фундаментальные черты, однако отныне эту совместную позицию целесообразно выявлять порознь, чтобы затем на таком фоне точнее выделить то, что возникает лишь на основе своеобразных предпосылок экзистенциальной философии.
Общность философии жизни и экзистенциальной философии заключается в раскрытии временной структуры человека. Оказывается недостаточным понять отклонения переживаемого времени от изначального времени в качестве изменчивых колебаний размерности. Такой взгляд все еще остается в рамках представления о времени как развертывающемся одномерном континууме. В подобном понимании мгновение является лишенным протяжения сечением, которое отделяет еще не существующее будущее от более не существующего прошлого (118). Однако уже это положение целиком неверно. Анализ реально переживаемого никогда не способен выделить подобное непротяженное временное сечение. Если попытаться описать это чисто настоящее мгновение, то получается, что в него всегда и неизбежно входят такие составные части, которые отсылают нас за пределы мгновения в прошлое и в будущее. Когда человек планирует, надеется, опасается, ожидает, то во всем, так или иначе делающемся им в настоящем, уже содержится момент будущего. Когда человек вспоминает, то оказывается лицом к лицу с чем-то ставшим, в себе и вне себя, должен с этим разбираться, и здесь везде содержится уже момент прошлого. Стало быть, при ближайшем рассмотрении мгновение обнаруживает внутри самого себя богатую временную структуру. В силу этого факта становится шатким воспринимающееся в качестве чего-то само собой разумеющегося повседневное понимание будущего и прошлого, и потому возникает вопрос: чем вообще являются будущее и прошлое? Что вообще означает время для человека? В любом случае, будущее является не тем, что должно наступить однажды в какой-либо последующей временной точке, вследствие чего оно ничем не затрагивает человека в настоящем, но будущее изначально является направлением человеческого поведения. Будущее — это то, что оказывается действенным в надеждах и опасениях, планах и проектах, что в качестве формирующего фактора образует неотъемлемую часть настоящего. И точно так же прошлое: оно является не тем, что имело место однажды в какой-либо предыдущей временной точке и в настоящее мгновение человека более не касается, но тем, что в качестве формирования и определенности тянется из прошедшего в настоящее, определяя последнее как в хорошем, так и в плохом, как в плане несущей основы, так и в плане стесняющего предела. И наконец, настоящее, — это опять-таки не сама лишенная протяженности преходящая точка, а та связь, что объединяет все в очевидности настоящего (die Gegenwartigkeit).
Таким образом, временное мгновение содержит в самом себе богатое подразделение, в котором соседствуют три отношения — к прошлому, к будущему и к настоящему. Это — то самое подразделение, которое развивал уже Августин в том известном месте своей «Исповеди», где он понимает три формы времени в качестве направлений человеческого сознания в настоящем: «Имеется три времени: настоящее применительно к настоящему, настоящее применительно к прошлому и настоящее применительно к будущему. В нашем духе они, вероятно, наличествуют в этом тройственном числе, но в отношении какого-либо другого места я беру их неверно. Применительно к прошедшему настоящее является воспоминанием, применительно к настоящему — представлением, применительно к будущему — ожиданием»[44]. Эти мысли, развивавшиеся Августином, конечно же, еще исключительно в рамках теоретического поведения, так что восприятие (contuitus) данных во плоти предметов представало у него в качестве характерного определения настоящего, распространяются теперь в философии жизни и в экзистенциальной философии на совокупное поведение человека и оказываются плодотворными для систематического анализа человеческой временности.
При этом понятие временности обретает отчетливый и характерный для этого нового направления мысли смысл: в противоположность объективному течению времени оно обозначает внутреннюю структурную форму таких сущностей (die Wesenheiten), которые не только в некотором внешнем смысле находятся «во» времени, но которые определяются в их глубочайшей сути посредством связи со временем. Для внутренней временности будущее, прошлое и настоящее являются больше не частью одного и того же временного континуума, но теми тремя направлениями в которых простирается временное поведение человека и на основе которых конституируется настоящее мгновение. В этом смысле Хайдеггер говорит о трех, «экстазах» или же трех «измерениях» времени.
3. ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНАЯ ВРЕМЕННОСТЬ
Вплоть до такого общего образа временности экзистенциально-философское понимание, вероятно, вполне могло бы еще двигаться совместно с пониманием философии жизни. Но далее своеобразие экзистенциальной философии отделяется от этого общего основания точно таким же образом, каким ее миропонимание отмежевывалось уже от всеобщего понятия мира: за счет той особенной твердости, что возникает на основе восприятия человека в его конечности. Отсюда совершенно определенное, вообще характерное для экзистенциальной философии напряжение получает и понимание временности. Подобно тому как уже согласно христианским воззрениям временность, в качестве своеобразного недостатка, оказывается противоположной вечности, в экзистенциальной философии она также остается выражением человеческой конечности. То, что выше развивалось в целом как заброшенность в определенную ситуацию, если рассматривать более точно, само является уже звеном временной определенности человека. Поскольку мир человека есть здесь преображенный им окружающим мир, то все то, что в любое мгновение образует особенную ситуацию, всегда является уже осадком исторического становления.
Поэтому прошлое не может, подобно тому как это было в философии жизни, представать большей частью в качестве несущей подосновы, дающей текущей жизни поддержку и уверенность, но в точном соответствии с тем, что развивалось выше в общих чертах по поводу отношения к миру, прошлое выказывается прежде всего в том, что возникшее ранее суживает свободу действия человека в настоящий момент. Прошлое — это то, что в качестве гнета давит на настоящее и подступает к нему с требованиями.
За счет этого одновременно определяется и отношение к будущему. Подобно тому как посредством ситуации человек всегда оказывается ввергнут в определенные лишения, так и отношение к будущему должно быть теперь ознаменовано направленностью на преодоление этих лишений. В этом смысле направленность в
