сих пор действие подлинной временности определялось в решимости мгновения собирающегося (zusammengerissen) cyществования, то при этом содержание и цель подобной решимости все же оставались вне поля зрения, в то время как теперь, при дальнейшем продвижении, на этом месте используется понятие историчности. Эти содержание и цель не могут происходить из самого существования, но неизбежно должны быть заданы извне, из «мира», в который человек заброшен, или точнее: из ситуации, в которой он очутился, за счет чего одновременно ситуация открывает свой истинный временной характер. В ситуации человек всегда уже оказывается определен результатами прошлого, а именно, не только посредством решений своего собственного индивидуального прошлого, но и истории конкретного сообщества, в котором и с которым он живет.
Поступающий отсюда материал, из которого решимость должна заимствовать содержательные возможности своего подлинного существования, Хайдеггер терминологически запечатлевает как «наследие» (das «Erbe»): «Решимость, в которой личное бытие возвращается к самому себе, открывает соответствующие фактические возможности подлинного существования из наследия, которое она, будучи заброшенной перенимает» (SuZ. 383) (123). Стало быть, в плане историчности заброшенность человеческого бытия более четко определяется тем, что продвигающееся в будущее совокупное поведение человека никогда не может начинаться с нулевой точки, что, стало быть, свои цель и содержание оно не может свободно выбирать или же произвольно вырабатывать из себя самой, но должна разворачивать своя достижения лишь в напряженном взаимодействии (124) с заданным наследием. Следовательно, в этом месте структура историчности выходит за рамки того, что развертывается из чистой временности. Тогда как временность может еще пониматься в качестве структурной формы отдельного особенного личного бытия (das Sonderdasein), историчность неизбежно предполагает неразрывность с сообществом, в котором живет отдельный человек, в особенности с решающим, исторически самостоятельным жизненным единством — народом. Подобно тому как человеческое бытие сущностно является бытием-в-мире и, в частности, совместным бытием с другими, наследие, которое человек обнаруживает ему переданным (125), неизбежно является общим наследием, и он, будучи связан со своими ближними посредством общей истории, оказывается внутри него.
2. ПЕРЕНЯТИЕ НАСЛЕДИЯ
Исходя из этого, задача отдельного человека в отношении к истории определяется как «перенятие» этого наследия, как «усвоение» (das «Aneignen») данного в нем духовного содержания. Речь идет о задаче, в которую человек поставлен посредством своей историчности: настолько вникнуть в данный прежде как нечто внешнее материал истории, настолько внутренне сделать его личным, что он стал бы восприниматься в качестве части самой внутренней жизни. Задача сделать истину «субъективной», поставленная для «существующего мыслителя», в первую очередь, Кьеркегором, здесь переносится на отношение к истории в целом. В этих двух понятиях «усвоения» и «перенятия» находит выражение своеобразное экзистенциально-философское отношение к истории.
При этом уже проступает специфическое различие между подачей историчности в экзистенциальной философии и в философии жизни. Обе они еще могли бы быть согласны в том пункте, что любое отдельное личное бытие включено в общий поток истории, что в каждом конкретном случае оно получает в нем свое определенное наследие, за счет чего должно с ним напряженно взаимодействовать. Однако затем оба воззрения принципиально различаются в силу того способа, как они это взаимодействие понимают. Для философии жизни решающее заключалось в творческом новообразовании (das Weiterbilden), в котором новое поколение, отдельный выдающийся человек были бы способны преумножить и изменить переходящее (uberkommen) к ним наследие. Философия жизни подчеркивала, и, со своей стороны, делала это с полным правом, что любой результат подлинного внутреннего усвоения одновременно неизбежно представляет собой творческое усовершенствование (das Fortbilden) и что последнее даже не смогло бы выдать одно лишь простое завершение предыдущего результата, одновременно не творя его изнутри вновь. Понятие творческого играет ведущую роль в жизнефилософском понимании истории, и с ним узость исторической обусловленности вновь расширяется до свободы непредвиденных возможностей.
Но этот энтузиазм творчески приумножающейся и изменяющейся жизни с точки зрения экзистенциальной философии блекнет в сравнении с безусловностью подлинного существования. До тех пор пока в творческом видят решающий момент историчности, еще верят каким-либо образом в прогресс или, по меньшей мере, в позитивный смысл развития событий в мире, при этом собственную жизнь наделяют смыслом исхода не только из ее внутреннего, а из того, что в противоположность чистому существованию, все-таки является «миром». В экзистенциальной же философии акцент полностью перемещается с «что» перенятого или самосотворенного содержания на «как» самого усвоения. Независимо от всегда все же лишь относительного содержания, исключая его, здесь говорится о процессе самого усвоения, в котором личное бытие обретает предельную решимость в безусловном схватывании передающейся возможности.
Итак, если жизнефилософское отношение к истории видит в человеке, в первую очередь, творческий источник, порождающий свою реальность из себя самого, то экзистенциальная философия обращает внимание исключительно на поведение человека в и по отношению к той или иной исторической реальности.
3. ПОВТОРЕНИЕ
В то время как в плане духовного содержания возможно большее или меньшее, такое или иное, суть существования, как предельного глубинного ядра человека, при этом состоит в том, что все содержательные различия и вместе с ними любое изменение и прогресс теряют здесь свой смысл. Что же касается любых окончательных человеческих решений, отношения к смерти, силы решимости и безусловности вовлеченности, то было бы самонадеянностью желать исполнить их совершеннее или же хотя бы иначе, чем это было возможно во время предшествующей истории. В экзистенциальном нет прогресса, эти решения и задачи с равной непосредственностью стоят перед любым поколением. Здесь задается нечто безусловное что независимо от потока истории безвременно остается равным самому себе. С предельной отчетливостью это, в первую очередь, высказано Кьеркегором: «Если одно поколение и научается чему-то у другого, то подлинно человечному (das Humane) никакое поколение от предыдущего научиться не может. В этом отношении любой род начинает просто, не имеет никакой иной задачи, чем любой предшествующий род, и не идет дальше, чем какой-либо, который не был бы верен своей задаче, обманывая сам себя.». Никакое поколение не научилось у другого любить, никакое не может начинать в этом с какой-то иной точки, нежели сначала. Никакое поколение не имеет задачи короче, чем прежнее; и если не хотят останавливаться на том, чтобы, подобно предшествующему поколению, любить, а желают «идти дальше», то это — лишь праздные и глупые разговорам (III 114). То, что имеет силу применительно к любым первоначальным жизненным отношениям, затем, в частности, относится к взятой в узком смысле «экзистенциальной» сфере, и здесь в целом имеет силу то, что Кьеркегор резче всего высказывает о страсти веры: «Никакой род не начинает здесь с какой-то иной точки, нежели предшествующий никакой не начинает иначе, чем с самого начала; никакой не идет дальше прежнего, покуда он остается верен своей задаче и не бросает ее» (III 115).
Таким образом, если в экзистенциальном прогресс сущностно исключен, то экзистенциальное отношение к наследующейся задаче определяется точнее как «повторение» переходящей по наследству возможности экзистенциального существования. Экзистенциальное усвоение — это повторение усвоенного. В данном фундаментальном понятии, выдвинутом на центральное место прежде всего Кьеркегором, конденсируется экзистенциально-философское трактование исторической задачи. В этом смысле Хайдеггер категорично устанавливаем «Повторение есть именно «предание»» (SuZ. 385) (126). В подобном же смысле Ясперс определяет экзистенциальное отношение к великим философам прошлого таким образом, что там нет более «изменения на новой основе», но имеет место лишь «возобновление («Wiederherstellung») и «повторение» (I 287).
Итак, повторение — это такая форма, в которой наличествовавшая ранее возможность экзистенциального существования осуществляется в душе отдельного человека вновь. Достижения отдельного человека заключаются не в приумножении или изменении содержания, а в интенсивности его усвоения. Поэтому подлинность этих достижений не требует для своей легитимации индивидуальной неповторимости, но с той же самой глубиной внутреннего может сохраняться и во всеобщих и типично повторяющихся формах. Одиночество единичной души не упраздняется, а достижения перенятая и внутреннего усвоения не делаются легче за счет того, что требующая усвоения возможность экзистенциального существования уже наличествует как всеобщая; напротив, лишь на почве этих экзистенциально-философских усмотрений высвобождается путь к пониманию ответственного включения отдельного человека в общее дело.
Тем самым повторение в смысле экзистенциальной философии следует строго отличать от того смысла, что имеет место у Ницше, когда он говорит о свечном возвращение («ewige Wiederkunft»). В то время как там речь идет о круговороте всех событий, при котором объективная реальность со всеми ее отдельными обстоятельствами наступает вновь, здесь говорится о результате, производимом самим человеком. В то время как там возвращение происходит через определенные промежутка сравнимые с временными циклами созвездий, здесь говорится о процессе, который в любое отдельное мгновение должен достигаться снова. Принципиально сходным образом, как у Лютера «в ежедневном раскаянии и наказании ветхий Адам должен угасать, а новый человек ежедневно воскресать вновь», в экзистенциальном повторении также подразумевается такой процесс, который остается безрезультатным в плоскости объективно происходящего, в котором существование возвращается к его изначальным возможностям.
Однако так же как существует положение, что в экзистенциальном имеется лишь повторение, имеет силу и обратное ему положение, что повторение существует только в экзистенциальном. В этом смысле уже Кьеркегор в своем сочинении «Повторение» («DieWiederhollung») обстоятельно развивал положение, что повторение имеет место лишь в экзистенциальном, но не во внешней жизни. Внешняя жизнь шагает вперед, в ней имеется изменение и развитие, и лишь в плоскости того предельного внутреннего, которое обозначается понятием существования, присутствует повторение. Впрочем, поскольку в жизни оба момента неминуемо связаны, поскольку существование реализуется в каждом конкретном случае в исторически определенных формах, постольку они оба взаимопроникают в рамках единого неделимого процесса. Повторение — это не повторение поступающего (uberkommen) содержания как такового, а совершающееся вновь пробуждение осуществляющегося в нем экзистенциального существования. Поэтому располагающееся в плоскости содержания является не существованием, а жизнью, и здесь вполне может присутствовать изменение. Повторение же имеется лишь в выказывающемся в этом содержании предельном, экзистенциальном.
Следовательно, в строгом экзистенциальном смысле повторение не исключает изменения внешнего явления, оно лишь остается к нему равнодушным и не может выводить из него свой собственный смысл. В этом плане Хайдеггер вводит понятие повторения в обширное понимание истории: «Повторение возможного — это ни возвращение «прошедшего», ни обратное привязывание «настоящего» к «пройденному». Происходя из решительного самопроектирования, повторение не позволяет «прошедшему» убедить себя позволить
