можно было бы разъяснить на примере следующего образа: подобно тому как при чересчур ярком свете глаз слепнет по отношению к окружающим краскам, сливающимся в нераздельную темь, а при ограничении доступа света зрение, наоборот, обретает остроту и красочное многообразие мира становится различимым, точно так же происходит и с переживанием существования. Подле его безусловности неизбежно исчезает любое собственное определение жизни и мира. Но это не означает, что их не существует. Никто не может жить одним лишь экзистенциальным существованием, такое бывает обычно лишь, в отдельные моменты переживающего необычайный подъем личного бытия, когда же экзистенциальное существование нисходит и человек возвращается в сеть постоянных жизненных отношений, вновь становится очевидной несущая основа и все то, что перед этим обесценилось в результате опыта экзистенциального существования в от ношении содержательных определений мира и жизни.
Для философии это означает следующее: расширение основ экзистенциальной философии могло бы совершиться не в непрерывно-последовательном развитии ее понятийного определения, чтобы такое расширение выступило бы теперь в качестве составной части более крупного целого, но лишь таким образом, что подле философии существования должна развиваться еще и другая философия жизни и мира, которая и займется теми ранее исключенными вопросами содержательной реализации. И хотя последняя должна затем постоянно соотноситься с экзистенциальной философией, сама она, по-видимому, не происходит из общего с ней истока и не должна постигаться в рамках единой, непротиворечивой целостности. Между обеими системами скорее останется неразрешимое противоречие, и напряжение между ними придется выносить как выражение неупразднимого напряжения в самом человеческом бытии.
Однако этого едва ли достаточно. Целиком отстраняясь от того, что данное отношение, выстроенное на противоположности между «голым» существованием и содержательными определениями, удовлетворяло бы лишь части выдвинутых возражений, в отношении же других возражений вопрос, наоборот, оставался бы совершенно открытым, это напряженное отношение тем не менее могло бы рассматриваться хотя бы в качестве временной меры, которой необходимо довольствоваться лишь до тех пор, покуда более глубокое видение предмета отсутствует, в течение же всего этого времени следовало бы оберегаться от ошибочных упрощений. Но между этими двумя, антиномично разорванными меж собой сторонами, существуют совершенно определенные отношения, пренебречь которыми в полной мере не может ни одна из них. С одной стороны, некоторая содержательная философия жизни и мира могла бы быть ответственно достижимой лишь в том случае, когда в ее собственное здание одновременно была бы включена за счет экзистенциального начала относительность любых ее отдельных высказываний. Но это отразится в меньшей степени на содержательном корпусе подобной философии, нежели на внутреннем отношении к тому философствующего которое здесь будет заключаться в тихой сдержанности, а также в памятовании о том, что все высказывания экзистенциальной философии все же не являются чем-то окончательным, но выражают всегда лишь совершенно определенную, исторически обусловленную точку зрения, имеющую подле себя другие, столь же возможные и принципиально равноправные с ней воззрения, и что окончательное единство исходит все же лишь из плоскости экзистенциального. С другой стороны, как это уже только что было подмечено, философия некоего в самом себе непременно чисто формального существования, если она не желает выродиться в безответственный авантюризм, не может стать независимой от конкретного содержательного смыслового наполнения.
6. ПЕРСПЕКТИВА
Таким образом, остается одна-единственная возможность: все-таки попытаться найти ту более глубокую основу, которая окажется способной сохранить добрые права экзистенциальной философии и одновременно выведет за ее роковые пределы. При этом одно лишь нащупывание очевидных границ экзистенциальной философии остается как таковое бесплодным и может, самое большее, играть роль предварительного прояснения постановки вопроса. Стало быть, это ни в коем случае не должно смешиваться с конкретной созидающей работой по преодолению. Поэтому-то, возможно, стоит не задерживаться слишком долго на подобных предварительных соображениях и, не обременяя себя чрезмерной методической осторожностью, как можно более непринужденным образом когда-либо взяться за решение поставленных здесь новых задач.
При этом в анализе необходимо исходить из тех данных в опыте человеческой жизни фундаментальных типов поведения, которые предвещают выход за пределы экзистенциально-философской изоляции глубинного одинокого Я к несущему отношению — отношению к лежащей вне человека реальности. Наряду с только что уже затронутой верой наиболее предпочтительно было бы описать любовь и признательное доверие, надежду и спокойное мужество по отношению к будущему — то есть те оказавшиеся за бортом экзистенциальной философии сферы жизни, лишь исходя из которых можно достичь новых основ. Здесь открывается широкая область исследовательских задач.
Под этим углом зрения должны быть с особой тщательностью исследованы все те признаки, за счет которых в нынешнем положении начинает выделяться (причем, по-видимому, во все более возрастающей мере) зарождающееся новое движение, выводящее в позитивном ракурсе за пределы экзистенциализма. Чтобы привести хотя бы пару особенно отчетливых примеров, стоило бы напомнить об уже упомянутом повороте позднего Рильке и о бергенгруэновском открытии некоего «святого («heilen») в своей основе мира[66], о подробных исследованиях мира любящего сознания у Бинсвангера[67] и весьма проникновенном толковании тоски у Кунца[68], об упомянутых важных начинаниях Марселя, о возврате к «средиземноморским мыслям» такого решительного экзистенциалиста, как Камю, о важности для человеческого бытия защищающего дома, как это увидел Сент-Экзюпери[69] и как это недавно столь убедительно подтвердил Хайдеггер[70]. При этом возникает чувство поразительных новых возможностей, во многом позволяющее надеяться на плодотворную дальнейшую работу. Однако все это лежит за пределами данной попытки введения в экзистенциальную философию[71]. Здесь же стоит ограничиться лишь подобным коротким указанием.
ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА
(в тексте даны в скобках)
Условные обозначения
Типы вариантов перевода термина
Уст. — «устойчивый» (часто встречающийся, определенный заранее); возможно более одного на один термин.
Сит. — «ситуативный* (нечастый, зависящий от контекста); возможно более одного на один термин.
Стр. — «строгий» (заранее определенный, неизменный).
Ед. — «единичный» (встречающийся всего один раз); также единственный случай употребления немецкого термина в тексте.
Место предложения в тексте
IX. 2.» 1,1 (-1) — глава, подглава, абзац, предложение с начала абзаца (предложение с конца абзаца).
IX. 2., 1 (-1), 1 (-1) — глава, подглава, абзац сначала подгла-вы (абзац с конца подглавы) предложение с начала абзаца (предложение с конца абзаца).
IX. 2., 1 (-1) — глава, подглава, предложение с начала подглавы (предложение с конца подглавы).
IX. 2. — глава, название подглавы.
IX. — название главы.
IX., 3,1 (-1) — глава, сноска Больнова, предложение с начала (с конца).
Прочие обозначения
Близ. — «близкий» по значению термин, выражение.
IX. 2.1… — содержание абзаца.
IX. 2…. — содержание главы.
Но (…)— «встречный» вариант перевода.
Примечания
1 «Начинание» — «der Ansatz»
«DerAnsatz» —уст.: «начинание»,1.1., -1,1 (ноуст.: «derAnfang», I-1., 2,2), «подход*, VI. 2.» 1 (ностр.: «derZugang> — III. 1„ 2).
2 В V. 3. и X. названия произведений Рильке дублируются оригинальными, в том числе и это.
3 «Философия существования» — «die Exietenzphilosophie», «экзистенциальная философия» — «die ExistentiaJphilosophie». V. 1., 2,1. «Existenzphilosophisch« — стр.: «экзистенциально-философский«. «Der Existenzphilosoph» — стр.: «экзистенциальный философ», «Existentiell» —стр.: «экзистенциальный»
Почему наименование «die Existenzphilosophie» в настоящем пере-воде представлено преимущественно как «экзистенциальная философия», в то время как «die Existenz» — «существование»? (См. прим. 4; учитывать вариант «экзистенциальное существование» здесь не имеет смысла в силу его вспомогательного характера, негодности на роль элемента в составных конструкциях.) Если для называния исследуемой Больновым философии в русскоязычном пространстве имеются две возможности, то в германоязычном — три: помимо указанных выше, еще и «die Philosophie der Existenz» (выражение употребляется в тексте всего один раз, XIV. 5., 3, 1, и с грамматической точки зрения максимально соответствует русскому варианту «философия существования*). Впрочем, определяющие выбор мотивы объясняются в данном случае не взвешиванием контекстуальных нюансов, а данью традициям; во-первых, — мировой философской традиции сохранения латинского элемента в обозначении «философии Ясперса, Хайдеггера, Сартра, Камю…», во-вторых, — российской тенденции широкого заимствования европейских слов в сфере науки и философии. При этом советская философская традиция прочно запечатлела в умах как философской, так и околофило-софской публики наименование «экзистенциальная философия»; в частности, именно поэтому настоящий перевод, обращенный не только к одним лишь «профессиональным философам», не прибегает к перемене былой вывески на новую, по-своему более простую и понятную и лишь дополняет одну другой в названии сочинения. (В случае же с базовым для экзистенциальной философии понятием существования (экзистенции), см. прим. 4, дело обстоит противоположным образом, что оказывается в итоге крупным характерным элементом «абриса интерпретации» как уже переведенного текста, так и подлежащих переводу сопряженных с ним текстов.)
4 «Экзистенциальноесуществование» — «dieExistenz».
«Existenz» — уст.: «существование»,II. 4., 3,2(носит.: «dasDasein», см. прим. 8), «экзистенциальное существование», V. 1., 1, -1.
Комментарий перевода данного понятия неизбежно оборачивается самостоятельным философским этюдом с двухчастной композицией: 1) мотивация отказа от термина «экзистенция», 2) выдвижение понятия «экзистенциальное существование» в паре с понятием «существование*.
1) Отказ от слова «экзистенция» объясняется, во-первых, его «научностью», «холодностью» для уха обычного человека, «колючей нежизненностью» при необходимости приложить его к… собственному существованию. Последнее, напротив, весьма кровно, содержит привкус эпичности, философичности при некоторой, оказывающейся в данном случае благодатной для разворачивания конкретной философии, неопределенности. Во-вторых, слово «экзистенция» сообщает смысл некоего, пусть и весьма специфичного, но все же объекта, «сгустка», что противоречит основной идее экзистенциальной философии — процессуальное™ всего экзистенциального (см. прим. 19). Когда Больнов рассуждает о существовании в свете аналогии с плодом (III. 2., 1…), то предостерегает от безоглядного восприятия понятия «ядро» в пространственном смысле. Но именно к этому невольно склоняет мысль слово «экзистенция» — некое, пусть и неопределенное, сокровеннейшее, но все же ядро; «существование», однако, воспринимается человеком иначе — скорее как нечто пронизывающее, охватывающее, наполняющее и т. д.
2) Неудовлетворительность употребления единого термина «существование» исходит, во-первых, из установочного* указания Больнова на разницу его значений в экзистенциальной философии и в обыденном словоупотреблении (II. 1., 2…), во-вторых, из самих выстраиваемых в ходе изложения конструкций, различными способами выделяющих на фоне обычного* существования, во многом
