пускай даже и пренебрегающий личными интересами, но посвятивший свое усердие, свои знания, свою мудрость достижению второй-во всемирно-историческом смысле устаревшей-цели, не может претендовать на объективную моральность. Более того, и его субъективная моральность может быть оспорена: ведь в обществе растут сомнения относительно данной цели, а он, этот человек, даже не приводит серьез84

ных аргументов против возникающих сомнений. Что же касается четырех классических кардинальных добродетелей, то и они, как представляется, нуждаются в каких-то новых оттенках. Мудрость сегодня не может ограничиться стремлением к гармонии с абсолютным принципом бытия и со своим ближним-она должна включать в себя и гармонию с природой, порождая при всем том сдержанную рассудительность,пособность к отречению. Благоразумие встречается только там, где даются в радиусе охвата рациональные оценки последствий деятельности, опосредованной современной техникой, и, что еще важнее, деятельности институтов, к которым мы принадлежим. Справедливость не распространяется только на членов собственной культуры, напротив, она должна постоянно расширяться в пространстве и времени. Наши исторические предшественники, т. е. природа, архаические культуры, суть объекты справедливости наравне с грядущими поколениями. Наконец, храбрость будет проверяться по преимуществу не на войне (хотя жертва собственной жизнью в борьбе с несправедливостью и насилием, разумеется, остается нравственным требованием); храбрость, как правило, найдет свое выражение в гражданском мужестве благодаря которому будут отвергнуты ставшие сомнитель ными ценности и придет освобождение от диктата потреб пения. И все же подлинная этическая проблема в экологическую эпоху вовсе не ограничивается обоснованием новых норм. Почти все согласны с тем, что мы обязаны сохранить нашу планету обитаемой ради будущих поколений, и даже относительно ценностного характера природы можно было бы достичь консенсуса. Гораздо труднее заставить людей поступать соответствующим образом. Именно здесь, на мотивационном уровне, и лежит подлинная причина удивительной устарелости известных аспектов Кантовой этики. 85

Вообще говоря, я полагаю, что кантовский ригоризм, будучи корректным в теории обоснования, в мотивационнопсихологическом смысле все-таки недостаточен. Критики Канта, от Шиллера до Шелера, как мне кажется, правы в том, что к простому признанию формальной структуры долга должно присоединяться эмоциональное расположение к материальным ценностям, дабы люди действовали действительно морально. Впрочем, мои замечания этим не ограничиваются. Кант полагает, будто бы последствия наших действий не составляют особой проблемы для этической теории: решающее в моральном отношении-максимы, а при образовании максим нравственным долгом является лишь оценка непосредственных последствий. Вот почему Кант мог верить в достаточность здравого человеческого рассудка для определения нравственного поведения в той или иной ситуации. Сегодня дело, что стало очевидным, обстоит совершенно иначе. Современная техника невиданным в мировой истории образом расширяет последствия нашей деятельности в пространстве и времени, причем расширение мира действия сопровождается соответствующим увеличением масштабов замеченного мира (если воспользоваться терминами экобиологии И. фон Икскюля). Сегодня мы способны творить такие вещи, последствия которых поистине угадываются лишь с большим напряжением умственных сил, причем здесь мы нуждаемся в помощи высокоспециализированных конкретных наук, безмерно превосходящих здравый человеческий рассудок. В том случае, если последствия наконец осознаются, врожденные моральные инстинкты более уже не вмешиваются, чтобы помочь человеку, деятельность которого получит в будущем далеко идущие последствия, причем абстрактно, рационально такие последствия всеми расцениваются крайне негативно. Я хотел бы сослаться здесь на известный пример, связанный с прогрессом техники производства вооружений.

86

Кроманьонец, поражающий своего соплеменника камен ным топором, должен был встретиться с противником в ближнем бою. При всей конкретной ненависти, от которой, возможно, избавлены позднейшие эпохи и которую развил в себе кроманьонец, последний все-таки вынужден был смотреть своему противнику в глаза, так что вид пролившейся крови помогал ему в конце концов осознать весь ужас его деяния. Стрелковое оружие изменило положение: солдат в окопе, не видя своей жертвы, возможно, слышит, как пораженный противник испускает крик боли. Но с изобретением средств массового уничтожения и этот акустический контакт исчезает: генерал, находящийся в превосходно оборудованном помещении, нажимает на пресловутую кнопку-и вот межконтинентальная ракета с атомными боеголовками летит по направлению к странам противника, тогда как генерал остается лишенным любого конкретного отношения к убиваемым им людям. Наша техника ныне способна действовать на очень дальние расстояния, а вот обслуживающие ее люди так и не научились распространять традиционную любовь к ближним до любви к дальним. Соответственно, одна из главных причин экологического кризиса: мы, во-первых, не знаем того, что мы творим, а во-вторых, если нам и сообщают о последствиях, то у нас отсутствует система стимулов, способная изменить наше поведение. Когда высказывается сомнение относительно того, как велико число химических продуктов, ежедневно впервые синтезированных, то и тогда при всем желании невозможно ответственно оценить все результаты их побочных воздействий, тем более что сами оценивающие, как правило, владеют лишь фрагментарным знанием. Сокрытая в самой сути вещей сложность такого рода прогнозов приводит к тому, что почти всегда остается возможность успокоить себя: почти по всем вопросам сегодня можно получить заключения ученых, предсказывающих прямо противоположные последствия. Сколько раз нам твердили

87

о безопасности ядерной энергии и даже оспаривали вред курения табака для человеческого здоровья? Подобная двойственность становится одной из причин того, почему многие наши современники недоуменно пожимают плечами, более того, чувствуют себя как бы парализованными, когда слышат о грядущих экологических катастрофах. «Если ученые не могут сойтись во мнениях, то разве я, маленький человек, могу что-либо изменить в своем поведении?» Подобная реакция выглядит вполне естественной. Другое в высшей степени негативное последствие означенной дилеммы-подрыв доверия к науке, а тем самым и к разуму. Вот почему важно рационально преодолеть данную дилемму^. Под «рациональным преодолением» я вовсе не подразумеваю требование к науке достичь консенсуса относительно последствий определенных процессов-подобный консенсус при нынешнем развитии знания остается совершенно недостижимым. Но именно из-за того, что расхождения зависят от различия знаний, от различия гипотез, от различия акцентов при оценке информации, уче ный обязан ясно указывать на принятые им предпосылки недвусмысленно соотнося с ними свои прогнозы. Расхождения сохранятся, но образованная публика тогда сможет лучше понять причины подобных расхождений. Расхождения между учеными, по-видимому, сводятся к трем группам различных причин. Во-первых, способностью суждения, несомненно, движут интересы (при всем том я не хотел бы говорить о сознательном обмане, хотя при случае прибегают и к нему). Вот почему, к примеру, парниковый эффект в течение долгого времени игнорировали, хотя С. Аррениус* предсказал его еще в конце прошлого века. Между прочим, фактор интересов говорит о том, что в наибольшей степени следует доверять отрицательным прогнозам, а не положительным. Ибо гешефт можно делать

* АррениусСванте (1859-1927), шведскийученый,лауреатНо Зелевской премии по химии.

88

на страхе; следовательно, может возникать заинтересованность в пессимизме. Однако же серьезно эту проблему вряд ли можно отрицать: на убеждении, будто ничего не случится и можно дальше продолжать в том же духе, можно заключать еще более выгодные сделки-наша современная экономика живет за счет подобных сделок. Далее, интересы, мною упоминаемые, вовсе не являются лишь материальными. Скорее речь идет о моральном бремени-ведь следует признать, что твой образ жизни до сих пор в объективном смысле был ложным. Против такого осознания борются всеми силами, что достаточно хорошо известно на примере эпох, отмеченных сменой моральных парадигм. Во-вторых, если отвлечься от интересов, прогноз оказывается зависимым от теоретических условий, в которых мы находимся. Незаинтересованный специалист иначе смотрит на многие проблемы, иначе ставит многие вопросы, нежели незаинтересованный «генералист»-ученый, склонный к обобщениямому же в подобном случае следует доверять? Я думаю, что при прочих равных условиях «генералист» заслуживает большего доверия. Нынешняя ситуация сложилась благодаря науке, мыслящей исключительно под влиянием специализации. Таким образом, только создание науки нового типа, когда генералисты и специалисты начнут сотрудничать иначе, чем до сих пор, может позволить нам в перспективе выработать содержательный консенсус^. Но в любом случае очень трудно воспринимать всерьез тех людей, которые до сих пор нас утешали, несмотря на факты, опровергавшие их утешения. Далее, я хотел бы отдать известное преимущество более молодым,-разумеется, также при прочих равных условиях. История науки нас учит: люди старшего возраста в сравнении с молодыми реже обнаруживают способность в смене парадигм; молодые же в течение долгого времени не испытывали мыслительного гнета старой парадигмы.

89

В-третьих, наконец, расхождение между двумя типами ученых может объясняться и так: оба остаются убежденными в том, что при учете современных знаний следует ожидать страшной катастрофы с вероятностью в сорок процентов; однако же один полагает, что не нужно ничего делать, тогда какдругой, напротив, требует принятия нужных мер. Здесь, мне думается, надо признать правоту ученых второго типа. Если требовать стопроцентной гарантии глобальных прогнозов, то тогда заранее оправданной оказывается бездеятельность: ведь достоверного знания при сложных предсказаниях получить невозможно. Чем грандиознее зло, тем меньшую вероятность его наступления следует принимать во внимание для побуждаемого долгом отыскания лучших альтернатив. Согласия ученых, конечно же, недостаточно-научные выводы должны быть переданы всем тем, кто своим действием или бездействием способствует появлению предсказанных учеными последствий. С одной стороны, любой индивид.-способный на это интеллектуально, обязан получать информацию как о последствиях своего собственного, так и коллективного поведения индустриального общества, поскольку он так или иначе член данного общества. Настоятельность этой обязанности возрастает вместе с увеличением меры власти, которой кто-либо обладает. Даже тавтологически: большая власть подразумевает и большую ответственность и, следовательно, более строгие обязанности человека, анализирующего последствия деятельности институтов, которыми он руководит. Человек, неспособный рационально или эмоционально следовать такому принципу, поступает аморально, если он вообще продолжает осуществлять властные функции вне зависимости от конкретного качества любого действия или воздержания от действия. Я говорю «воздержание от действия» ибо, следуя немецкому уголовному праву, полагаю, что бездействие, причиняющее ущерб субъекту, за которого несут ответственность,-наказуемо. К примеру, подлежит наказанию отец, позволяющий ребенку захлебнуться водой-только потому, что не хотелось замочить костюм. Такого отца по праву накажут за убийство. Точно так же, мне кажется, и руководители, пренебрегающие сбором доступной информации о последствиях деятельности возглавляемых ими институтов, несут за это непосредственную ответственность. С другой стороны, вузы, школы, СМИ, церкви, способствующие формированию общественного мнения, должны с особенным усердием работать над сбором и распространением соответствующей информации. Неспособность к этому, объясняемая, как правило, институциональным устройством, не может служить оправданием, если какаялибо помощь остается возможной. Мне думается, что церкви, являющиеся важнейшими проводниками ценностей, здесь бездействуют. Как известно, современная наука и техника вынуждены были постоянно отстаивать свои права в борьбе с религией. Отсюда ясно, почему религия до сих пор не нашла эффективного подступа к этим двум сферам, поройоставаясьсовершеннобеспомощной. Кпримеру, церковь упорно придерживается ценностей, имевших смысл лишь до наступления индустриальной революции (вспомните хотя бы позицию католической церкви по вопросу о противозачаточных средствах). Далее, церковь отказывается высказывать свое мнение