употребление одной и той же бумаги. Учитывая радикальное расширение сферы последствий нашей деятельности, необходимо внести соответствующие коррективы в гражданско- и уголовно-правовое понятие ответственности. «Кто обладает большей властью, тот должен нести и большую ответственность»-это положение сохраняет силу и в нашем случае. Борьбе с опасным для окружающей среды поведением во многом могли бы способствовать и изменения в праве материальной ответственности, например, применительно к бремени доказывания. Нам следует безоговорочно одобрить соответствующую идею философии права, которая определяет наше отношение к этой угрозе, а именно: кто приобретает опасные машины, тот должен признать, что последствия могут быть крайне нежелательными. Таким образом, он несет гражданско-правовую ответственность за эти машины даже в том случае, когда не удается доказать ни преступного намерения, ни небрежности. Остается открытым вопрос о том, должны ли также и институты нести уголовную правовую ответственность, как то происходит в США. Понятно ведь, что с помощью утилитаристских аргументов неправомерно заставлять людей отказываться сп фундаментальных элементов, составляющих идею справедливости и неразрывно связанных с принципом автономии. Однако же это вовсе не свидетельствует будто бы о том, что нам следует отказаться от энергичного развития структуры экологического уголовного права (даже если оно и не заменит иных, согласованных с рынком инструментов, которые обсуждались нами в прошлой лекции). Когда строго наказывают, к примеру, схваченного в магазине вора и общественное мнение осуждает этого вора строже, чем того человека, который ради скорой наживы посягает на основы 141
человеческой жизни, тогда идее справедливости наносится жесточайшее оскорбление. Как мне кажется, очень важно достигнуть согласия относительно иерархии благ и ценностей, так чтобы ст. 34 УК ФРГ можно было бы применять таким образом, как того требует нынешнее положение вещей. Как известно, при определении чрезвычайного положения ссылаются на то, что законным нарушение правового статуса представляется тогда, когда это необходимо для спасения высшего блага. Например, позволено вторгаться в чужую собственность, если такие действия требуются для спасения человеческой жизни. Но если следовать означенному принципу, то дозволяются и действия, направленные к спасению окружающей среды, хотя бы они и нарушали второстепенные правовые блага. Короче: действия Огеепреасе следует считать не только высоконравственными, но и правомерными. Если обратиться к вопросам государственного права, то философско-правовые последствия экологического кризиса окажутся гораздо более серьезными. Благодаря своеобразному развитию современной техники, как мне думается, классический аргумент в защиту демократии потерял свою силу. Как известно, аргумент этот сводился к следующему: люди должны сами принимать то решение, которое затрагивает их интересы, ибо только таким образом можно избежать в течение длительного времени неправомерного ущемления человеческих интересов. Хотя против подобного аргумента и нельзя выдвинуть возражений, его признание приводит к тому, что современная форма демократии оправданной не является. В самом деле, чуть ли ни каждый день нам приходится принимать такие решения, последствия которых будут сказываться как за территориальными границами нашего государства, так и за темпоральными пределами жизни нынешнего поколения. Даже если согласиться с тем, что дело не всегда обстояло подобным образом, все равно не обращать внимание на качест142
венное различие между современной и античной техникой и тем самым на большее значение последствий тех или иных решений в настоящем и прошедшем-значит, вести себя с неискренней наивностью. Для того, чтобы согласиться с превращением в известный момент количества в качество, вовсе не обязательно быть марксистом. Решения наши являются неправомерными не сами по себе, а в силу отсутствия юридических механизмов, гарантирующих сохранение интересов тех лиц, которые данные решения так или иначе затрагивают. Какими же именно могут оказаться упомянутые механизмы? Как мне думается, применение этих механизмов, даже если оно ограничивает свободу решений у наших современников, нисколько не ограничит демократию, но на деле способствует ее максимальному совершенствованию. Требуя институциональной гарантии прав грядущих поколений сегодня, мы, по сути дела, продолжаем развивать тот же самый аргумент, к которому прибегали во времена споров об установлении демократии, а именно: нельзя слепо доверяться благосклонности монархического правительства. Хотя, конечно же, следует отметить и одно немаловажное различие: при переходе от монархии к демократии к процессу принятия решений можно было непосредственно подключить тех людей, которых эти решения затронут в дальнейшем. Однако же сегодня подобный образ действий даже нельзя помыслить, ибо будущие поколения людей пока еще не существуют. Но что же делать? В моей третьей лекции я сказал о том, где нам нужно искать решение означенной проблемы: мы, в известном отношении, нуждаемся в государственно-правовых аналогах опекунства, принятого в области частного права. Что это означает конкретно? Важнейшей задачей, как мне кажется, должно стать включение положений о защите окружающей среды в конституции, т. е. эта защита станет государственной целью. Таким образом, в странах, где за143
креплена юрисдикция конституционных судов,-учреждение которых, кстати говоря, следует поощрять повсеместно,-можно будет подавать иск против постановлений законодательной власти. Здесь мы сталкиваемся с одной существенной проблемой, а именно: конституционный суд, по сути дела, обладает лишь негативными законодательными полномочиями. Признавая недействительными противоречащие, по его мнению, конституции законы, такой суд сам законов издавать не вправе, что выглядит вполне разумно, если придерживаться концепции разделения властей. Однако же при защите окружающей среды мы сталкиваемся с особенными трудностями, так как в этом случае мы крайне заинтересованы в принятии положительных законов, а не только лишь в отмене уже имеющихся. Упомянутый мной принцип ограничения негативной законодательной компетенции, разумеется, применяется не без исключений. Например, в 1975 году Федеральный конституционный суд ФРГ объявил не соответствующим конституции измененный текст 218 параграфа, в соответствии с которым вводилось срочное решение в случае аборта. Но если бы §218 был признан вообще недействительным, то тогда аборт оказался дозволенным в полной мере, что вошло бы в еще более явное противоречие с судебным решением. Вот почему Федеральный конституционный суд решил временно упорядочить вопросы, связанные с абортом, до того, как будет издан соответствующий закон, не противоречащий конституции. Логика перехода от чистого действительно, оказывается именно такою. Если конституция не только гарантирует гражданам права, служащие защитой от государства, но и предоставляет им возможность претендовать на некоторые государственные услуги, то тогда конституционный суд, разумеется, при определенных обстоятельствах, должен оказаться в состоянии вынудить законодателя принимать положительные законы 144
Очевидно, что подобные действия можно допустить только в самых крайних случаях, если мы, конечно же, не желаем похоронить принцип разделения властей. Конечно, защита окружающей среды не должна быть прерогативой только лишь конституционного суда, ведь вопросами экологического права углубленно займутся также суды административные, уголовные и гражданские, между прочим, этим они уже давно занимаются. Впрочем, вопрос о том, достаточен ли образовательный уровень судей для того, чтобы при поддержке экспертов компетентно разрешить насущные проблемы, пока еще остается открытым. По всей вероятности, необходимо будет воспитывать таких людей, которые наряду с юридическим образованием приобретут и соответствующие знания, позволяющие, по крайней мере структурно, охватывать жизненно важные для современного индустриального общества проблемы. Мне думается, что в будущем судьи не смогут оставаться чистыми юристами, ведь позитивное право является не самоцелью, но только справедливейшим и подчас самым действенным способом разрешения содержательных проблем, позволяющим достигнуть консенсуса. Здесь, конечно, потребуются конкретные знания материальных проблем, поскольку судья, социологически подготовленный, с большей легкостью сможет вникнуть, скажем, в экономические вопросы, чем в экологические. Пост министра по охране окружающей среды в правительстве должен оцениваться совершенно по-иному: министерство охраны окружающей среды обязано превратиться в одно из ключевых министерств, подобно министерствам иностранных и внутренних дел, экономики и финансов. Руководство упомянутым министерством должно открывать возможность занятия поста премьер-министра. (То, что госпожа Гру Брунтланд-пока единственный министр по охране окружающей среды, которому удалось продвинуться до поста премьер-министра,-стала предсе145
дателем Всемирной Комиссии по экологии и развитию ООН, конечно же, произошло не случайно. Кстати говоря, этой комиссии мы обязаны знаменитым докладом «Наше общее будущее».) Как мне думается, министр по охране окружающей среды должен обладать правом «вето», тогда его мнение в кабинете министров приобретет особый вес. Подобным правом сегодня, как известно, пользуется министр финансов, между прочим, совершенно справедливо. В самом деле, современная демократия склоняется к тому, чтобы доставлять преимущества людям, наделенным правом голоса,-нашим современникам во вред лицам, такого права не имеющим,-представителям грядущих поколений. Наглядным выражением подобной расточительности за чужой счет служит государственный долг. Вот почему министр финансов обязан таким намерениям противодействовать. Даже по сравнению с должностью, разъедающей денежный капитал государства, разбазаривание природных ресурсов представляется гораздо более безответственным, так что сходная аргументация а йзгНоп, конечно же, относится и к министерству по охране окружающей среды. Критика государственной задолженности, исходящая от лиц, принадлежащих к индустриальным кругам, отличается крайне примечательной нелогичностью, поскольку эти лица и думать не желают о радикальных мерах по защите окружающей среды. Примечательно и то, что некоторые защитники последней с поразительным пренебрежением относятся к финансовому обеспечению выдвигаемых ими предложений даже в том случае, когда они открыто не соглашаются с дальнейшим ростом государственного долга. Сказанное, конечно же, ни в коей мере не убеждает в необходимости сохранения расходов на министерство окружающей среды на достигнутом ныне уровне; смехотворным представляется то, что бюджет министра по охране окружающей среды в Федеративной Республике Германии лишь едва превышает расходы на культуру в одном Франк146
фурте. Экологическая администрация будет неизбежно увеличиваться, несмотря на то что экологические налоги преследуют цель снизить государственные расходы по защите окружающей среды. Однако же качественное улучшение упомянутой администрации является более важным, чем ее количественное увеличение. Кроме того, необходимо успешно объединить в одном центральном органе функции по защите окружающей среды, которые сегодня неравномерно распределяются между различными министерствами. Федеральное экологическое ведомство, наконец, должно оцениваться общественным мнением так же высоко, как, скажем, Федеральное ведомство труда, ежемесячные сообщения которого способствовали существенному росту внимания к социальным проблемам современного хозяйства. При переходе от социального государства к экологическому подобным образом и президент федерального экологического ведомства ежемесячно выступал бы по телевидению, сообщая об удачах и поражениях в борьбе за сохранение среды обитания (я вспоминаю здесь о предложении И. Фишера, следуя которому я делал предшествующие наблюдения^). Что касается законодательной власти, то правомерность ее существования,-и это совершенно очевидно,- зависит от ее способности осознавать экологические проблемы и соответствующим образом на них реагировать. Парламентарии современных правовых государств представляют интересы всего народа, а не одних лишь своих избирателей. Вот почему они должны ясно понимать, что «весь народ» не ограничивается только нашими современниками. Досуг, необходимый для приобретения таких знаний, появится тогда, когда политики догадаются свести к минимуму элементы шоу в своей деятельности. Давайте подумаем, не следует ли учредить при парламенте некий самостоятельный политический институт, который, конечно символически, представлял
