ХХ в.

Современные государства придерживается невиданной в истории эксплуататорской внешней политики — для того, чтобы удовлетворить экономические потребности своих граждан и тем самым сохранить социальный мир. Венский философ Ханс-Дитер Кляйн в одном из самых глубоких исследований современной ситуации говорит о глубинном «национал-социалистическом» укладе современной мировой политики. Кляйн соединяет оба термина правомерно, поскольку характерными чертами государства в ХХ в. следует считать принцип социальной государственности и национальный принцип. Разумеется, в данном сочетании пугает сходство с немецким национал-социализмом, т. е. как бы заключенный в нее намек на то, что национал-социализм будто бы не есть аномальное отклонение безумного XX века, а самое последовательное и притом самое безудержное проявление его ужасной сущности (само собой разумеется, беспрецедентность преступлений немецкого национал-социализма, совершенных в результате забвения норм правового государства, здесь не отрицается), Итак, если потребности жителей национального социального государства начинают стихийно возрастать, тогда государство должно попытаться удовлетворить данные потребности: сделать же оно это может только там, где столкнется с наименьшим сопротивлением. А таковы, в сущности, два типа объектов: с одной стороны-природа, с другой стороны — нации, еще не выработавшие принцип социального правового государства, живущие, например, при полуфеодализме, одним словом, народы «третьего мира». В итоге, эксплуатацию попытались прикрыть каким-то мнимым правом. Природа же в философии права нового времени всегда оставалась бесправной, вот почему о грядущих поколениях по аналогии с природой говорили: раз они еще не существуют, то и правами обладать не могут. Ограбление стран «третьего мира» оправдывается тем, что его граждане до сих пор-де не признали принципов современного правового государства. И это, к сожалению, бесспорно так. Но тот, кто выводит отсюда право на эксплуагацяю не замечает, что тем самым переносит внутреннее противоречие.: стран «третьего мира» (формально на бумаге конституций, быть правовыми государствами, а в действительности функционировать по неправовым принципам), хотя и в несколько измененной форме на развитие страны. Ибо основное противоречие последних состоит в том, что они осуществили во внутренней жизни определенные моральные принципы, которые в международных отношениях попирают.

Каждый морально чуткий гражданин «первого мира) должен страдать от упомянутого основополагающего про гиворечия, даже если его страдание не всегда объективи руется в осмысленной форме’3. Впрочем, для меня несрав ненно более важными представляются те реальные неразрывно связанные друг с другом роковые последствия которые рано или поздно возникнут из-за этого противоречия. Национал-социалистический глубинный уклад нашей современной политики, находящейся в плену у экономической парадигмы, без всякого сомнения, приводит «голубую планету» к экологической катастрофе, причем страны «третьего мира» будут находиться в самом плачевном положении. Экологический кризис заставит отказаться от прежней парадигмы. Кстати сказать, директор института Европейской экологической политики Эрнст Ульрих фон Вайцзеккер в своей замечательной книге «Политика на Земле». Реальная экологическая политика в век защиты окружающей среды»‘ * (Дармштадт. 1989) рассматривает следующее положение: мы живем накануне новой парадигмы, так что экономическая парадигма вскоре должна уступить место экологической. Несмотря на несколько схематичное у автора подразделение новоевропейской истории-а именно на век религии, век княжеских дворов, век нации, век экономики,-нельзя с ним не согласиться относительно того, что XXI век станет веком (защиты) окружающей среды. Итак, правильной будет политика, которая сможет сохранить природные основы нашего жизненного мира в самом широком объеме, но отнюдь не та, которая способствует максимальному количественному экономическому росту (поощряя удовлетворение любых, даже самых абсурдных, потребностей), и не та, которая добивается культурного и языкового единства нации в ущерб прочим, и, наконец, но та политика, которая стремится к насильственному достижению конфессиональной или религиозной однородности. Точнее охарактеризовать легитимную политику века защиты окружающей среды я попытаюсь в одной из последующих лекций. Теперь же. мне хотелось бы ограничиться наблюдением за теми следствиями, которые, как правило, возникают при смене парадигм. Говоря о Тридцатилетней войне, я уже останавливался на таком вот чрезвычайно важном последствии-смена политических парадигм образует новые виды формации «друзья-враги». Поскольку же при изменившихся отношениях существенным считается нечто новое, то враг, преследовавший противоположные интересы в категориях прежней парадигмы, теперь может превратиться в друга; ведь исходя из нового центра его интересы оказываются такими же, как и у нас. В результате смены парадигм возникают новые приоритеты; на наших ценностях и интересах ставятся совсем иные акценты, так что с неизбежностью возникают новые коалиции. Короче говоря, друзья и враги меняются местами с изменением соотношения сходства и различия. Впрочем, сдвиги в отношениях «друг-враг» не всегда зависят от смены парадигм; будучи вызваны тактическими соображениями, отношения эти иногда длятся совсем недолго. К примеру, при появлении общего врага старые конфликты разгораются еще сильнее. (Классический образец-кратковременное сотрудничество СССР с «третьим рейхом», а затем с Великобританией и США во время второй мировой войны.) В отличие от преследования краткосрочных интересов, изменения в формациях «друг-враг» оказываются значительно более устойчивыми, когда обретаются новые ценности, достижение которых, пожалуй, невозможно без совместных усилий (я имею в виду обеспечение природных основ жизни, а не национальные ценности). Я считаю, что завершение «холодной войны»-важнейшее изменение от28

ношений «друг-враг» со времен второй мировой войны-будет устойчивым. Впрочем, в отличие от Фукуямы, полагающего, по-видимому, будто бы отношения «друг-враг» ныне вообще стали достоянием прошлого, я думаю, что они, по крайней мере в течение какого-то времени, будут заменены другим аналогичным отношением. Человек со стороны способен лишь отчасти понять те многообразные причины, которые в последние годы вызвали знаменательный переворот во внешней политике различных блоков. Важную роль, как кажется, сыграло здесь растущее понимание недостатков своей системы странами социалистического блока, а также осознание обеими сторонами того, что в эпоху средств массового уничтожения предотвратить угрозу войны необходимо при любых обстоятельствах. Трудно оценить, насколько велико ныне желание совместно приступить к решению неотложных экологических проблем. Мне представляется наиболее вероятным, что только страх перед обострением конфликта между Севером и Югом способствовал ослаблению противоречия между Западом и Востоком. Ибо, к сожалению, мышление в категориях «друзья-враги» весьма тесно срослись с политикой, причем скорее не на логическом уровне, как неоправданно полагал Карл Шмитт, а на уровне психологическом. Таким образом: глобальная, учитывающая интересы всего человечества политика-на ней и настаивает этика-должна осуществляться с огромным трудом; при изменении прежних отношений «друг-враг», по-видимому, главную роль играет угроза, исходящая от нового врага. Но все-таки нам надо надеяться на то, что экологический кризис, в конце концов, будет восприниматься как общий враг человечества, побороть которого можно лишь совместными усилиями. Впрочем, я не удивлюсь и тому, что в ближайшем будущем экологическая проблема послужит поводом для новых войн, когда основные внешнеполитические противоречия сконцентрируются вокруг вопроса о том, что именно готов сделать каждый ради спасения окружающей среды. Отношения «друг-враг» сохраняют свое значение не в одних только контактах между государствами (хотя, обостряясь до состояния войны, они будут всегда наиболее опасными), но и внутри страны (и даже любого отдельного института). Внутри страны обостряться они могут, в частности, в связи с вопросом о характере внешней политики, причем здесь можно попасть в довольно-таки затруднительное положение, поскольку накануне изменения отношений «друг-враг», сложившихся между двумя державами, в обеих странах возникнут внутренние противоречия относительно того, следует ли и впредь находиться в состоянии вражды. Подобная борьба внутригосударственных сил иной раз протекает с большим ожесточением, нежели борьба на международной арене. Основная аксиома логики отношений «друг-враг»: «враг моего врага-мой друг» может способствовать возникновению такой парадоксальной ситуации, когда силы, заинтересованные в сохранении вражды между государствами (ведь вражда эта делает их власть более крепкой), объединяются друг с другом, чтобы бороться против сторонников прекращения вражды. Кстати говоря, службы безопасности враждующих государств проводят совместные акции против их сближения не в одних лини шпионских романах. Ограниченность прогресса в понимании превосходства новой парадигмы привела к тому, что на самых тради ционных политических полюсах образовались еще более контрастные противоположности, чем между самими по люсами во внешней политике. К примеру, во внутренней политике ФРГ, если не сейчас, то, по крайней мере, в ближайшем будущем, основной противоположностью станет уже не противоположность между отдельными партиями или между работодателями и профсоюзами, но противопо30

ложность между теми силами в среде работодателей, партий и профсоюзов, которые будут придерживаться прежней парадигмы, и теми силами, которые стремятся к экологическому преобразованию индустриального общества. В силу свойственной институтам известной косности новая противоположность еще какое-то время будет рядиться в одежды старой, но уже сегодня хорошо заметно: экологически мыслящие демохристиане, социал-демократы и обладающие реальным политическим мышлением «зеленые» стоят значительно ближе друг к другу, нежели к своим «квантитативно мыслящим» товарищам по партии. Новая ситуация, однако же, таит в себе и определенную опасность, поскольку выборы перестают быть такими ясными. как прежде. В самом деле, теперь избирают не партийных лидеров, а голосуют за те или иные партии, так что порой к не знаешь точно, кого, собственно говоря, ты поддерживаешь своим голосом. Что означают сегодня слова «левый» и «правый» для европейской интеллигенции? Общеизвестной является мысль о том, что при смене парадигм меняется и значение классических политических предикатов. Вспомните хотя бы такие термины, как «реакционный», «консервативный», «прогрессивный», которые будут обладать конкретным смыслом только в том случае, если существует философия истории, выявляющая определенное направление развития. Итак, «прогрессивным» считается человек, стремящийся содействовать достижению нормативно выделенной цели, а «реакционным»-тот, кто хотел бы вернуться к положению, которое еще дальше удалено от цели, нежели положение нынешнее. Но все-таки следовало бы составить себе ясное представление об исторической цели или, по крайней мере, об основных путях развития истории, и уже потом наделять соответствующим предикатом какого-либо человека, движение и т. д. Когда же цель эта понимается по-разному, то предикаты перестают употреблять одно 31

значно. При господстве экономической парадигмы мышле ния прогрессивным считается тот, кто стремится повысить уровень потребления у возможно большего числа людей, но с появлением экологической парадигмы подобное поведение при определенных условиях оказывается реакционным, потому что вредит здоровому состоянию окружающей среды. При отсутствии достоверного критерия определения парадигм противники совершенно искренне могут обвинять друг друга в «реакционности». В дальнейшем кратком разборе разнообразных духовно-политических правых и левых течений я покажу, что смена парадигм совершенно не совпадает с различиями «правых» и «левых». Понятия эти и без того уже наполнены в высшей степени неопределенным содержанием: если раньше говорили, что не найти двух католиков, которые верили бы в одно и то же, то подобное высказывание тем более подходит для правых и (возможно еще больше) для левых. Эти понятия, я думаю, обозначают не нечто постижимое логически, а, скорее, что-то из области эмоций, общее интеллектуальное происхождение, извечные чувства общности. Правые, повидимости, придерживаются более институционального мышления и, скептически