ваше мнение?
— А ваше?
— Кто-то из этих троих: Гранадос, Новарио или Конде, — нашел мертвого коменданта и использовал эту возможность, чтобы запугать остальных.
— А если его убили?
— Для чего? Его никто даже не знал.
— Неправда. Конде хорошо его знал. — Трехо разлил кофе по чашечкам из тонкого английского фарфора, которые, по его словам, он также унаследовал от своей тетушки. — Три года назад я расследовал кражу коллекции писем писателей прошлого века. Это было одно из моих первых дел. Их украл с кафедры аргентинской литературы один бывший студент. Он попытался вывезти эту коллекцию в Соединенные Штаты, где заблаговременно нашел покупателя. Поскольку за ним уже числилась подобная кража из Национальной библиотеки, я нашел его без труда. Он пообещал вернуть письма, если я, в свою очередь, пообещаю не предавать это событие гласности. Я согласился, но при условии, чтобы он назвал имя сообщника. Это был Виейра, который открыл ему дверь института, когда в здании почти никого не было. Я собирался вывести Виейру на чистую воду, но Конде его спас.
— Каким образом?
— Он заявил, что письма исчезли задолго до того, как комендант занял свою должность. Так что теперь Виейра был у Конде в руках, и Конде его использовал, как хотел. В прошлом году комендант помог ему собрать документы для участия в конкурсе. Я также уверен, что Виейра следил за Новарио во время его визитов на пятый этаж.
— А что говорит полиция?
— Они согласились с мнением судьи, что это было самоубийство. Дело сдали в архив, по крайней мере, пока я не предоставлю новые доказательства. Они предпочитают не светиться в университете; здесь работает их агентура, эти лжестуденты, которые прозябают на занятиях из года в год и собирают информацию, не умея ею распорядиться. Я занимаюсь этим делом один, а вы работаете в месте, где сходятся все следы. Вы мне поможете?
Я не ответил. Я выпил кофе, встал и направился к двери. Трехо настаивал, чтобы я взял на дорожку один из бисквитов, который он достал из коробки; я их уже попробовал, они были совсем сухие. Выходя, я бросил последний взгляд на его музей. Достал из сумки приглашение на презентацию «Замен» и опустил его в пустую витрину.
Пусть им воспользуется Гаспар Трехо.
Именно в это время Диего прекратил приходить по средам, и наша группа сократилась до двух человек: то есть меня и Грога. Сквозь дым своей сигареты Грог безучастно рассматривал миражи и иллюзии, которые предлагали тем, кто уже прекратил поиски стабильной работы, семейного счастья, приобретенных в рассрочку автомобилей и непритязательной уверенности в будущем. Жены у меня не было потому, что я не нашел подходящую женщину, я не рос по служебной лестнице, потому что не имел такой возможности; у Грога, напротив, все зависело от его воли. Вот почему я всегда прислушивался к его советам: за исключением себя самого, он отвергал всех и вся.
Я рассказал ему — не без горечи, — что в своей речи на презентации книги Конде даже не упомянул о моей работе. Прижавшись ухом к двери Берлоги, я услышал: «Вначале, когда я столкнулся с этим безбрежным морем вариантов, я испугался. Под силу ли одному человеку объединить в связный рассказ столько неоконченных вариаций? Но я не позволил себе пасть духом; я работал, пока не засыпал над страницами; вдохновение, умозрительные построения и догадки, статистические выкладки — я использовал все доступные способы. Я провел столько бессонных ночей, двигаясь, образно выражаясь, от периферии к центру рассказа, к его изначальной версии».
Это была моя работа, и Конде беззастенчиво украл ее у меня. Грог искренне не понимал, почему я так расстроился, что Конде не назвал мое имя, ведь сам он — Грог, я имею в виду — всегда старался скрывать свое собственное. Имя, под которым его все знали, было прозвищем, возникшим из его давно позабытой фамилии. В моей библиотеке имелось несколько переведенных им книг, всегда подписанных разными именами.
— Все имена — псевдонимы, — повторял он, когда мы говорили на эту тему.
С годами он становился все более загадочным. Прошли времена, когда он бродил по улицам, внимательно разглядывая витрины, в которых не было ничего интересного, или сидел в кафе, с пустой чашкой кофе, и просматривал перевод детективного — и реже научно-фантастического — романа. Теперь его видели на улице все реже и реже, он никогда не говорил о своих случайных и, пожалуй, нелегальных работах, он никого не приглашал в свою квартиру, которая, как можно было предположить, была вся забита книгами и где царил вечный беспорядок. Казалось, что он материализуется только на наших еженедельных встречах, чтобы потом снова вернуться в ту таинственную область, где он жил в одиночестве. Мы с Диего и Хорхе много раз развлекались, строя догадки по поводу Грога: то ли он принадлежит к какой-нибудь политической партии, то ли, памятуя его дзенские притчи, к восточной секте. Однажды Хорхе ошарашил нас новостью, что Грог полностью забросил работу (он жил на содержании у матери) и теперь целыми днями лежит на диване, глядя в потолок и предаваясь бесполезным размышлениям, и лишь иногда выбирается в город, чтобы прогуляться по центру, сходить в кино на ночной сеанс и посетить одну замужнюю даму, которая живет в особняке. За спиной Грога мы описывали его жизнь, когда он был с нами — молчали.
Но сейчас нас было только двое, и между нами повисло тягостное молчание. Отсутствие Диего стало обязательной темой для наших бесед, если бы мы о нем не вспоминали, наш разговор ограничивался бы тривиальными замечаниями о том о сем.
Начал я:
— Вот и Диего ушел, только мы с тобой и остались.
— Да, похоже на то.
— Он получил важный пост. Ему всегда нравились компьютеры. Сейчас он уедет на стажировку в Торонто, а потом его направят в какую-нибудь развивающуюся страну.
— А вот я не люблю путешествовать. Я бы просто не смог жить нигде, кроме нашего города.
— А я бы поездил по миру, ну, или хотя бы по стране.
— Я представляю себе музеи, пейзажи, аэропорты, и у меня начинается клаустрофобия. Люди переезжают туда-сюда, а мир остается на месте. Мы можем поехать куда угодно, но ночь везде одинаковая — на неудобной кровати в душном гостиничном номере, и ты лежишь и разглядываешь паутину на потолке. Я тебе не рассказывал историю про пилигрима, который искал храм Иснара?
Он мне рассказывал столько историй, что они все смешались у меня в голове.
— Один священник видит во сне позолоченный с голубым храм. Он воспринимает это как знак, ниспосланный ему свыше, и отправляется на поиски храма. Путешествие длится годы, никто не видел этого храма, и мало кто о нем знает, но один человек вспоминает его название: Иснар. И вот пилигрим начинает расспрашивать об Иснаре у людей в каждой деревне, мимо которой проходит. И ему отвечают: Иснар проходил здесь много лет назад, Иснар был рядом с озером, но уже ушел. Священник думает, что над ним смеются или путают храм с каким-то человеком. Путешествие приводит его в пустыню, и, когда он уже умирает от жажды, он видит вдалеке купола храма. Приблизившись, он узнает храм, который видел в том сне. Но храм движется: тысячи верующих тянут его за собой, поднимая на бесчисленных рычагах. «Куда вы катите этот храм?» — спрашивает пилигрим. «Мы ищем человека, который видел храм во сне», — отвечают ему. «Это я. Я потратил всю жизнь, чтобы его разыскать». «Вот дурак, — упрекает его кто-то из священнослужителей. — Мы были у тебя дома, но тебя не застали. Мы искали людей, которые тебя знают; мы думали, что ты умер. Если ты покинул свое жилище, как же ты можешь ждать встречи со своей судьбой?»
— А мораль? — спросил я после паузы, хотя знал, что главным для Грога в его дзенских притчах было отсутствие всякой морали.
— Когда человек отправляется в путешествие, судьба отнимает у него надежду.
Грог нуждался в аудитории; когда перед ним был всего один слушатель, его слова теряли силу убеждения. Он был как гуру с единственным учеником, лишенный эха, которым его слова отзываются в других и которое есть источник его могущества.
Презентацию «Замен» едва не отменили, причем буквально накануне. Профессорский состав объявил забастовку, к которой вскоре — хотя и по другим причинам — присоединились и остальные преподаватели. К счастью, до нашей кафедры дошли лишь слабые отголоски конфликтов, забастовок и студенческих манифестаций. Студенческие организации не пытались раскручивать маховик событий, до нас доходили лишь слухи о том, что происходит в других местах. В здании почти никого не было, мне нравилось закрывать кафедру на ключ и в одиночку прогуливаться по пустым коридорам.
Я воображал себя миллионером, у которого было столько вещей, что он мог позволить себе забыть о некоторых из них. Я представлял, что осматриваю это здание, чтобы принять решение о его дальнейшей судьбе. В конце концов я решил открыть здесь музей в честь себя самого, с несколькими экспозициями, посвященными различным эпизодам моей жизни (казавшейся мне очень интересной). Погруженный в эти мечты, я поднялся по лестнице на пятый этаж.
Я ни разу не поднимался сюда после той злополучной вылазки, когда мы нашли труп коменданта. Не знаю, может быть, это была игра моего воображения, но мне показалось, что книжные кучи изменили свое расположение. Я хотел пройти в комнату, где мы нашли тело, но дорога была перекрыта бумажной горой.
Я добрался до затопленной зоны. Бумажные массы спрессовались под действием воды, что лилась из треснувшей трубы. Я услышал шаги у себя за спиной, развернулся и осторожно двинулся навстречу.
Это был Новарио, который упорно продолжал искать голубые тетради.
— Вы не
