мне не терпелось скорее узнать, выяснил ли он или нет, что делал Конде в Доме «Спиноза». Прежде чем Грог пропал из виду, скрывшись в подъезде какого-то административного здания, я успел обратить внимание на его темный костюм и чемоданчик в руках. Почему-то это меня встревожило. Не задумываясь, я последовал за ним, но теперь я искал правду уже не о Конде, а о самом Гроге. Он вошел в лифт и посмотрел на часы, а потом дверцы закрыли. Я наблюдал по светящимся огонькам, где остановится лифт. Грог вышел на восьмом этаже. Я сел в другой лифт и тоже поднялся на восьмой этаж.

Там было четыре двери: адвокатская контора, компьютерная фирма, туристическое агентство и бухгалтерия. Я принялся заглядывать во все двери, пытаясь вспомнить настоящее имя Грога. В компьютерной фирме меня спросили:

— У вас назначена встреча с лиценциатом Грогенштайном?

Я сказал, что он — мой старый друг и что я не хотел бы ему мешать в рабочее время.

— Он заканчивает в пять, — сказал мне секретарь.

— Не говорите ему, что я заходил. Хочу устроить ему сюрприз.

Выходит, Грог — представитель богемы — работал. Неужели вся его сумасшедшая жизнь была выдумкой, а его отчаяние за столиком бара — притворством? Неужели он — самый обыкновенный служащий в самой обыкновенной фирме, который работает от звонка до звонка и получает стабильную зарплату? Неужели он, как и все, просыпается в семь утра, просматривает газету за завтраком и терпеливо ждет продвижения по службе?

Без четверти пять я устроился в кафе напротив офиса Грога. Я видел, как он выходил из здания, беседуя с другим служащим. Наверное, они обсуждали итоги последнего футбольного матча, или какие-нибудь экономические вопросы, или смеялись над сплетней. Мысленно я умолял, чтобы это был никакой не Грог, а его таинственный двойник, о котором я ничего не знал до сегодняшнего дня. Я надеялся, что его передвижения приведут меня к разгадке его тайны.

Он сел в автобус; я поднялся за ним, даже не взглянув на номер маршрута. Салон был набит битком, Грог сразу же прошел вперед; мне это было на руку, я смог скрыться в толпе. Он раскрыл газету и принялся разгадывать кроссворд. Я боялся, что пассажиры начнут выходить, и я не смогу больше прятаться. Когда Грог вышел на остановке в южном предместье, все это случилось так быстро, что мне пришлось броситься к выходу, расталкивая пассажиров, чтобы не потерять его. Какая-то женщина высказала мне вслед что-то не слишком приятное, дверь автобуса закрылась за мной с громким стуком, но я не обратил на это внимания.

Я последовал за Грогом, стараясь держаться на безопасном расстоянии. Я слышал, как он насвистывал модную песенку. Он остановился у одноэтажного здания, с недавно выкрашенным фасадом. Поискал по карманам ключи и, не найдя, позвонил. Дверь открыла молодая, достаточно миловидная женщина, с признаками очевидной беременности. Тут же показался пятилетний мальчуган, который обнял колени Грога. Не могу описать досады, которую я испытал при виде этой сцены домашнего счастья. Дверь закрылась, оставив Грога в приюте его бесчестья, а меня — в полном разочаровании.

Хмурый гуру, который столько лет твердил нам о горестях брака, работы, семьи и стабильной жизни, проявил себя как предатель. Я вспомнил, что он никогда не давал нам своего телефона, кроме номера пейджера, не сообщал своего адреса. Он давал нам понять, что постоянно переезжает из отеля в отель; его нигде не терпели долго, потому что он задерживался с оплатой или потому что его «Смит Корона»[12] будила соседей. И этот человек — мой доверенный информатор о Конде?! Мой тайный агент в Доме «Спиноза»? Впервые за много лет я отменил нашу встречу в среду под сознательно банальным предлогом. Это ни к чему не привело; мой автоответчик записал звонок Грога: «Надо встретиться, срочно. Есть новости о Конде». Я не мог допустить, чтобы моя личная обида повредила расследованию. Я перезвонил ему на пейджер и сказал, что приду.

Я вспомнил нашу компанию разочарованных подростков, счастливых своим разочарованием, которое мы так заботливо взращивали почти пятнадцать лет назад за столиками пиццерии «Кайман»; вспомнил громкие дезертирства и тихие отлучки. Много раз мы говорили о том, что наше время подходит к концу, но пока с нами был Грог (Грог и его устные предписания; Грог и его тайная жизнь), наша группа «оставалась в живых». И вот все закончилось: последний представитель богемы, как выяснилось, ходил каждый день на работу и вовремя платил налоги. Нас, Кайманов, больше не существует. И никто даже про нас не вспомнит.

Я пришел на кафедру с опозданием. Новарио ждал меня уже два часа. Он как-то осунулся, похудел. Он протянул мне дрожащую руку.

— Вас не было на поминках Гранадос, — сказал я ему. — Я думал, что вы уже уехали.

— Признаюсь, против меня есть улики. Как вы думаете, полиция меня подозревает?

— Судья практически закрыл дело. Кто бы ни был убийцей, вы можете спать спокойно. Следователь считает, что это самоубийство.

Он упал на стул.

— Если бы у вас появилась возможность получить бумаги Брокки, что бы вы сделали? — спросил он.

— Наверное, попытался бы их получить, хотя Брокка — это не моя тема.

— Несмотря на опасность?

— Почему вы об этом спрашиваете? Есть какой-нибудь след?

— Если я вам расскажу, не говорите ни слова Конде. Какой-то шутник оставил мне записку в отеле. И подписался: Омеро Брокка.

— И что говорится в записке?

— Чтобы я был внимательным. Что скоро будут новости.

— Наверное, это шуточки Конде.

— Я тоже об этом подумал. Но зачем Конде задерживать меня в столице? Я и так словно камешек у него в ботинке. Гранадос мертва, теперь только я могу разоблачить его обман. Я даже боюсь, не подумывает ли он о том, чтобы убрать и меня.

— Возможно, он убил Гранадос, но вряд ли он снова решится на такой шаг. Вторая смерть привела бы к скандалу.

— Третья смерть. Вы забыли о коменданте?

Я сказал, что Конде говорил мне, что его книга выйдет в ближайшее время.

— Да уж, лучше бы поскорее. Вы никогда не думали, что книги на самом деле не исчезали, что они тут, на кафедре, просто спрятаны под фальшивыми обложками? Они все время на виду, просто мы их не видим.

Новарио ушел. Я слышал, как он говорит вслух сам с собой, развивая свою теорию. Кроме нас, в коридорах не было ни души. Впервые с тех пор, как я сюда устроился, я задумался о том, что мир полон угроз — у меня оставалось совсем мало времени, чтобы найти новую работу. Моя карьера в качестве секретаря кафедры аргентинской литературы стремительно близилась к завершению.

СИНДРОМ МАРКОНИ[13]

В кондитерской «Грусть» двадцать столиков, и ни за одним из них вы не найдете счастливого человека. Здесь нет ни улыбающихся девушек, ни взявшихся за руки семейных пар. Сюда ходят брошенные женщины; мужчины, обдумывающие возможность самоубийства; семейные пары, уже созревшие для окончательного разрыва; грустные люди, которые вспоминают умерших друзей. В «Грусть» слетаются все скорбящие, как мухи на липучку.

Я думал, что Грог будет сидеть пристыженный, как если бы его шестое чувство уже сообщило ему о моем открытии. Но — нет: он беззаботно покуривал, раздуваясь от гордости за проделанную работу. Он добыл информацию! Он был похож на предателя, который гордо и уверенно хвастается своими подвигами, тогда как его начальник, скрывающий свои чувства, уже подписал ему смертный приговор.

— Доктор Конде ездит в Дом «Спиноза» еженедельно, — сообщил мне Грог. — Навещает пациента в корпусе Лондон. Я не смог выяснить имя этого человека, но знаю, что он все время проводит за письменным столом. Конде пользуется большим уважением в Доме «Спиноза». В каждый приезд он читает его пациентам лекции.

Я начал размышлять вслух: кто этот пациент, к которому ездит Конде? Может быть, сам Омеро Брокка? Я уже был уверен, что сообщение о смерти писателя в кораблекрушении было ложью. Да, наверное, Брокка сидел в заточении в психиатрической клинике в течение двадцати лет, и Конде об этом узнал. Брокка принадлежал Конде, как ни один писатель никогда не принадлежал критику.

— Надо его навестить, — сказал Грог.

Тайна Брокки, однако, казалась мне уже менее важной, чем тайна самого Грога. Я спросил, а кого он навещает в Доме «Спиноза». Как я и предвидел, он ответил неопределенно: старый приятель, писатель-любитель, который всю свою жизнь проработал репортером, писал о кино. Никакого имени, никаких точных сведений.

Я знал, что Грог (служащий Грогенштайн, отец семейства Грогенштайн, системный аналитик Грогенштайн) лгал.

Раздраженный, я раскрыл свои карты:

— Ты всегда нам рассказывал о своей свободной жизни, не связанной никакими обязательствами, и мы все в это верили. Тех, кто не следовал по «твоему» пути, мы называли предателями. Однажды вечером я проследил за тобой и узнал о твоей подлинной жизни. Столик в «Каймане» был твоим театром; мы не только верили в твою ложь, мы дополняли ее деталями — каждый на свой лад, мы полностью подчинялись тебе со всеми твоими вывертами.

Грог не опустил глаз, не смутился. Он спокойно смотрел на меня.

— Жил-был один ученик, который мечтал превратиться в учителя, — начал он.

— Нет, не надо больше твоих дзенских притч… — умоляюще сказал я.

Моя реплика не остановила Грога. Он еще пользовался остатками авторитета.

— Юноше рассказали о хорошем учителе, который жил недалеко от его дома и который мог взять его в ученики. Он пошел к учителю, а тот поведал ему о выгодах, которые получает тот, кто становится пилигримом. Молодой человек, послушный словам