сюда не защищаться. Я пришел как обвинитель. Я хочу, чтобы факультет возбудил уголовное дело против доктора Конде по факту убийства.
Раздраженный Конде вскочил на ноги.
— И я должен выслушивать эти грязные инсинуации, доктор Брук?! Это что, пародия на расследование? Не будем смещать акценты. Обвиняемые здесь — они.
— Спокойнее, доктор. Вы можете уйти, если хотите. Но я останусь, всегда интересно послушать, что люди думают друг о друге. А такая возможность выдается нечасто…
Конде пару мгновений раздумывал, что ему делать: уйти, хлопнув дверью, или остаться. В итоге, он выбрал и сел на место. Он ударил стулом по полу, полагая, что это заменит хлопок дверью.
— Вы считаете, что Конде столкнул госпожу Гранадос в шахту лифта?
— И, пожалуй, ему кое-что известно и о смерти коменданта Виейры.
— Ага, так я убил и коменданта тоже?! Так я кто, по-вашему, серийный убийца?!
— Я не говорил, что убили вы, но вы знаете, кто это сделал.
Брук посмотрел на лежавшие перед ним бумаги.
— Согласно заключению полиции, господин Виейра покончил с собой. Он страдал тяжелой депрессией, и судебный врач не обнаружил никаких признаков насильственной смерти. Профессор Гранадос также покончила самоубийством, хотя официальное следствие еще не закрыто.
— Доктор Брук, это здание угнетает, я это признаю, но два самоубийства за два месяца — это уже несколько чересчур, — сказал Трехо.
Зал наполнился табачным дымом. Брук постоянно бросал на Дюпре неодобрительные взгляды, но представитель министерства никак на них не реагировал.
— У вас есть доказательства, что профессора Гранадос убили?
— Главное доказательство ее самоубийства — это письмо, написанное в стихах. Убийца, столкнув ее в шахту лифта, бросил туда же и эту бумажку, чтобы ее обнаружили как доказательство. Но это было не письмо, а стихотворение. — Трехо открыл свою папку. — Я прошу, чтобы в качестве первой улики вы приложили книгу стихов «Утонувшая в клепсидре». — Он повернулся ко мне: — Миро, не окажете ли мне любезность? Мне всегда стыдно читать стихи на публике.
Я тоже всегда стыдился читать вслух стихи и тем более — опусы Сельвы Гранадос. Но это было необходимо для нашего дела. Я выбрал «Пучину» и «Башню высокого напряжения».
У моей любви не случилось контакта.
Вольты страсти канули в никуда.
Спаси меня, электричество, своим ударом.
Коротким замыканием сердца.
Я продолжил неподражаемым «Месье Гильотен», где в конце были такие строки:
Здесь, палач, ты был хозяином.
Но я не жертва, я — жрица.
Обезглавленная, я буду преследовать тебя во сне.
Так дай же упасть твоему окровавленному ножу.
Едва я нашел подходящий тон и даже воодушевился, как меня перебил декан:
— А зачем было Конде убивать Гранадос? Да, среди критиков и литературоведов существуют немалые разногласия, но это еще не повод для смертоубийства. — Брук на мгновение задумался, скорее всего вспоминая какой-нибудь эпизод из прошлого. — За исключением случая, если поводом становится борьба за кафедру, но это не наш случай.
— Еще одно доказательство. — Трехо поднялся и протянул Бруку кассету. — Незадолго до смерти Сельва Гранадос встретилась с бывшим секретарем кафедры аргентинской литературы Ириной Стерне. Она, то есть Гранадос, искала доказательства, что Конде сам выкрал книги с кафедры. И вот что выяснилось: книг никогда там и не было. Сельва Гранадос собиралась разоблачить Конде на презентации «Замен» в присутствии факультетского начальства, служащих министерства, репортеров с телевидения… но ее убили, чтобы заставить замолчать.
— Какая глупость! — взорвался Конде. — Никто не позволил бы этой сумасшедшей выступить на публике.
— Выступить мог любой. Это я могу гарантировать, — вмешался Брук. — И мне не нравится, как вы отзываетесь о Гранадос.
— Секрет, который все это время хранил Конде, прост: этих книг вообще не существует. Вообразите, какой бы разразился скандал: критик посвящает всю свою жизнь исследованию трудов одного автора, получает стипендию, кафедру, должность академика, а потом выясняется, что книг, над которыми он работал, никогда не было, за исключением одного рассказика, авторство которого к тому же весьма сомнительно.
— Вы меня знаете уже много лет, доктор Брук, — сказал Конде, и декан согласился. — Дайте мне два дня, и я вам представлю оригиналы произведений Брокки. И мне больше уже никогда не придется выслушивать злобную клевету. Кроме того, я могу прямо сейчас прочесть вам начало «Крика»…
— Мы уже знаем, как вы получили эти бумаги, — прервал его Трехо. — Вы поручили бедному сумасшедшему отредактировать сочинения Брокки.
Трехо начал рассказывать о поездках Конде в Дом «Спиноза», одновременно разыскивая в своей папке бумаги со штампом заведения.
— Вот история болезни, наше доказательство номер три. Также я прилагаю фотокопию описания симптомов этой малоизвестной болезни, которую называют синдромом Ван Хольста. Конде, который сделал себе имя на несуществующих книгах, использовал психически нездорового человека, заставив его работать на себя.
— У меня в жизни было немало врагов, но никто и никогда не говорил мне ничего подобного. Я издаю книгу, я вложил в нее столько труда и любви, а меня обвиняют в мошенничестве! Вы думаете, что мне больше нечего написать в моих книгах, как описывать визиты к этим полоумным интеллектуалам?! Это мой брат, доктор Эфраин Конде, ныне покойный, пригласил меня в дом отдыха «Спиноза».
— И как же Конде использует рукописи этого пациента? — спросил Брук.
— Конде даст ему темы и подсказывает сюжеты. Они соответствуют сюжетам и темам, которые он придумывал для якобы потерянных романов Брокки. Больной исписывает тысячи страниц, повторяется, отклоняется от темы; временами уносится мыслью в вымышленные миры, но потом возвращается к реальности. Работа Конде заключается в том, что он эти страницы правит, урезает, наводит глянец. Сначала он пишет критическую статью, а затем подбирает работу, достойную этой критики.
Я уже не помню, в каком направлении пошла дальнейшая дискуссия, пожалуй, его и не было, направления. Конде и Трехо постоянно перебивали друг друга, и слушание дела застопорилось. Мне было все ясно, поскольку я был человеком, близким к обеим противоборствующим сторонам, но Бруку и Дюпре, которые только входили в курс дела, история представлялась расплывчатой и запутанной. В какой-то момент воцарилось молчание, как если бы все устали говорить и задались вопросом, что они здесь делают. Был слышен только негромкий стук — это Дюпре стучал трубкой по ободку пепельницы. Потом он достал кисет и принялся набивать ее снова.
Брук снял очки и протер воспаленные глаза. Над столом плыло облако дыма.
— Вы опять будете трубку курить?
— Да… Вам мешает, доктор?
— Мне мешает. Все так запутанно, а тут еще ваша трубка. — Брук посмотрел на классную доску. Совершенно пустую, без всяких надписей. — Я думал, что все будет просто. Пару часов, и все. Но тут столько неясного.
— Тут все ясно… Вот эти двое, они специально все запутывают, — сказал Конде, указав на нас с Трехо. Его пугали сомнения Брука. Он был уверен, что нас осудят без всякого разбирательства.
— Неясность, неясность… Мы блуждаем в потемках, профессор Конде. Тут есть человек, который еще не выступал. Может быть, вы что-нибудь проясните?
Новарио посмотрел в сторону президиума, на Конде, на нас.
— Вы как-нибудь зависите от Конде?
— Я наблюдаю за событиями со стороны.
— Храбрец, — сказал вполголоса Трехо.
— Я не являюсь сотрудником вашего факультета. Я — приглашенный профессор и не хочу вмешиваться во внутренние дела университета, в котором я не работаю постоянно. — Он посмотрел на часы. — Кроме того, мне пора идти. Прошу меня извинить…
— Вы ничего не скажете? Вас обвинили в том, что вы заговорщик, — сказал Новарио.
— Это все в прошлом. Сейчас меня волнуют другие проблемы. Прошу прощения, если я побеспокоил вас, доктор Конде. Но сейчас я должен уйти.
Новарио колебался, не зная, должен ли он попрощаться с Бруком и Дюпре за руку. Он не осмелился посмотреть в нашу сторону. Он покинул зал, и в течение двух минут все молчали.
— Мне нужно позвонить, — сказал Дюпре, подавляя зевок.
Брук посмотрел на часы. Было уже десять тридцать вечера.
— Сделаем небольшой перерыв. Глотнем свежего воздуха.
Первым вышел Дюпре. Конде вышел за ним. Брук приблизился к нам.
— Вы, случайно, не родственник профессора Коралес де Миро? — спросил он меня.
На мгновение я задумался, сказать ли правду.
— Это моя мать. Вы с ней знакомы?
— Однажды у нас была стычка. Очень давно.
— А что случилось?
— На следующий день меня исключили из университета.
Мои руки, как будто по собственной воле, сделали извиняющийся жест.
— Не беспокойтесь, Миро. Это во времена трагических героев вина отцов возлагалась и на детей. Сейчас уже нет.
Брук вышел из аудитории. Мы слышали его шаги по лестнице.
— Четвертый антракт.[15] Чем все закончится, интересно? — спросил я.
Мы с Трехо вышли прогуляться по подвалу.
— Я не думаю, что сегодня что-то решится. Мы еще немного поспорим и отправимся спать. Дюпре заинтересован в том, чтобы закрыть дело как можно скорее — чтобы не компрометировать Конде еще больше. Конде — один из его союзников на факультете. Брук же, напротив…
Подвал был едва освещен. В глубине царила полная темнота. Закрытые двери, аудитории, коридоры. Мы говорили о справедливости, еще не зная
