— Та группа, о которой я вам говорил, прошла здесь днем, и их было больше двадцати человек, — сказал Брук. — А нас всего четверо.
— Трос, — сказал Конде. — Я не пойду, я страдаю клаустрофобией.
— Но в здании опаснее, чем в туннеле.
— Я где-нибудь закроюсь и подожду, пока не придут нас освободить. — Конде начал подниматься по лестнице.
— Опомнитесь, доктор. Там наверху — убийца, — закричал Дюпре.
Мне очень хотелось как можно скорее покинуть здание, но я вспомнил о Трехо, который лежал на втором этаже. И где-то там, наверху, был убийца.
— Я тоже останусь. Нельзя бросать раненого человека.
Брук и Дюпре, более заинтересованные в дополнительном спутнике, чем в моей безопасности, настаивали, чтобы я пошел с ними. В конце концов они уступили.
— Спрячьтесь в надежное место и забаррикадируйте дверь. Помощь скоро придет, — пообещал Брук.
— Дай Бог, — сказал Дюпре.
Брук пожал мне руку и пожелал удачи. Дюпре сделал то же самое. Неуверенными шагами они направились к туннелю.
— Да поможет вам Бог, Миро, — крикнул Брук. — Да поможет Он нам всем.
Голоса и шаги затерялись в глубине холодного туннеля. Я начал медленно подниматься по мраморной лестнице. Но уже через пару секунд я безотчетно ускорил шаги, и на третий этаж я поднялся уже бегом.
Я увидел Конде: он стоял на коленях рядом с Трехо. В правой руке он держал молоток, взятый из ящика. Тяжелая металлическая головка уже была готова обрушиться на голову моего друга.
Я набросился на Конде и сумел задержать его руку, но молоток все-таки опустился и ударил меня по лбу. На секунду я отключился; я упал на колени на ледяной пол и принялся лихорадочно соображать, пытаясь найти выход из создавшегося положения. Я знал, что сейчас последует второй удар. Преодолевая боль, я перебирал в уме возможные пути спасения. Когда я открыл глаза, Конде снова занес молоток над моей головой. В его взгляде не было ненависти, только разочарование; он неохотно приводил в исполнение приговор, который считал необходимым. Мой правый глаз был залит кровью, стекавшей с разбитого лба. Я отпрянул назад и уклонился от удара Конде. Я сам не помню, как вскочил на ноги. Спотыкаясь, я побежал к лестнице, что вела на пятый этаж; в два счета я взлетел наверх, спасаясь от одного убийцы, которого я хорошо знал, и приближаясь к другому, который пока не имел ни лица, ни имени.
Сначала мне показалось, что пятый этаж погружен в полную темноту, но потом я начал различать книжные горы и тропинки среди завалов бумажных папок. Из-за стекающей сверху воды бумажная масса превратилась в болото. Была светлая ночь, и лунный свет проникал сквозь грязные окна. Я шел вперед, не выбирая направления. До чего бы я ни дотрагивался, везде была мокрая бумага, расползавшаяся под руками; я ни разу не коснулся пола, я передвигался только по скользкому бумажному ковру. Раза три я поскальзывался и падал на колени в тошнотворные лужи.
Бесформенная бумажная масса превратилась в лунный пейзаж; монографии и старые книги, затвердевшие под воздействием воды, образовывали непреодолимые препятствия. На одном из многочисленных поворотов я услышал крысиный визг; мне в лицо ударилась синяя стрекоза с огромными крыльями.
Я представил себе чудовищный мир ночных тварей, нашедших себе приют в закоулках этого загнивающего пейзажа.
Я услышал свое имя. Меня звал Конде. Он повторял монотонно, без признаков ненависти или злобы: Миро, Миро. Я знал, что он собирался убить сначала меня, а потом — Трехо, и свалить эти смерти на таинственного убийцу, который, пожалуй, был его сообщником. В голосе Конде, как я уже говорил, не было угрозы; скорее, в нем слышалась подлинная усталость. Конде, этот убийца с ржавым молотком в руках, выкрикивал мое имя так, как будто взывал к жалости.
Я решил срочно вооружиться и поискал глазами какую-нибудь деревянную палку или какой-нибудь металлический ломик, но среди размокших бумаг ничего этого не было. Я подошел к окну и взглянул на соседнее здание; я завидовал тем, кто работал по ночам в высоких, хорошо освещенных башнях, я завидовал тем, кто не подвергался опасности. Я увидел прожектор, освещавший бронзовый купол, и выбрал его в качестве ориентира при поисках обратной дороги к центральной лестнице. Луна выглянула из-за фиолетовых туч и осветила маленькую комнату, в которой я прятался; я увидел сломанный пюпитр, глобус, свернутые в трубочку карты, валявшиеся на полу старого географического кабинета.
Я услышал шум и схватил глобус — единственное, что могло бы сойти за оружие. Луна осветила Конде. Он приближался ко мне с поднятым вверх молотком.
— Почему вы стали союзником этой женщины? Вам понравились ее стихи? Я сделал для вас все, что мог. Но вам захотелось объединиться с моими врагами. Ваша мать научила меня одной вещи: простить можно все, кроме предательства.
Я поискал другой выход у себя за спиной, но нашел только закрытую дверь. Я крепко держал в руках глобус, надеясь, что наш старый добрый земной шар примет на себя первый удар или хотя бы выбьет молоток из руки Конде. Я был как Атлант, державший землю в руках.
Конде набросился на меня. Он оказался сильнее, чем я думал; глобус выдержал удар, но развалился на куски и выпал у меня из рук.
— Я создал Брокку, а вы хотели забрать его у меня. А что было бы без меня? Только имя, сомнительная легенда. А я дал ему и жизнь, и смерть. Я дал ему книги. Еще несколько дней, и у Брокки будет биография и собрание сочинений.
— Брокка меня не интересует, — сказал я. Для меня имя писателя уже превратилось в синоним кошмара.
— Вы были шпионом. Все это время, пока вы работали якобы на меня, вы служили моим врагам. Я не могу допустить, чтобы мое творение кануло в мир теней. Это я его создал — из кучи старых бумаг. Я его отец. Я хочу, чтобы Брокка жил.
Я услышал шаги и возбужденное дыхание. В комнате был еще кто-то. Я подумал, что, может быть, это Трехо пришел в себя, или Дюпре с Бруком вернулись и привели помощь. Зажегся фонарь, который ослепил Конде.
— Кто здесь? — спросил он.
Первый удар топором отрубил ему правое ухо, которое упало к моим ногам.
— Я — Брокка, — ответил голос.
Второй удар топора пришелся Конде прямо в лоб. Я услышал, как хрустнул череп. Конде умер еще прежде, чем его тело упало на пол. Не знаю, понял ли он в последний миг своей жизни, что его смерть явилась завершением его творения, родившегося в критических статьях.
Когда Конде свалился на пол, меня ослепил свет фонаря.
Мне удалось разглядеть человека, державшего в руке окровавленный топор; у него на голове была шахтерская каска с лампочкой. Я ничего не сделал, чтобы защититься. Я не произнес ни слова. Я ждал.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ЛИТЕРАТУРНОЕ НАСЛЕДИЕ БРОККИ
ДОМ НОЧНОГО СТОРОЖА
Ночной сторож шел сразу за мной и подсказывал, когда повернуть, когда подняться по скользкой бумажной горке. Если я мешкал, он подталкивал меня в спину топорищем. Один раз я услышал очень громкий шум, но так и не понял, где громыхнуло: поблизости или вдалеке.
— Оно рушится, — с удовлетворением проговорил мой провожатый. Я спросил, что это было; он не ответил.
Мы добрались до узкой лестницы, что вела на террасу на крыше.
— Поднимайтесь, — велел он и легонько ударил меня топорищем в спину. Я поднялся по лестнице и вышел на свежий воздух; вокруг виднелись какие-то освещенные здания, в окнах горел свет, но они были безлюдны. Я споткнулся о спутавшиеся кабели и оказался у знакомой двери. Ночной сторож сказал, чтобы я зашел внутрь.
В домике сторожа было две комнаты, ванная и кухня. Первая комната служила одновременно столовой и спальней. На столе стояли пустые консервные банки, бутылка вина, тарелка с остатками еды, лента апельсиновой корки. Пахло вареными овощами и гнилыми фруктами. У стены стояла узкая койка с мятыми и грязными простынями.
Ночной сторож подтолкнул меня во вторую комнату, где стоял письменный стол. На полу валялись бумаги и газетные вырезки. В углу стояла пишущая машинка, являвшаяся, как гласила бронзовая пластинка, собственностью факультета.
Мужчина толкнул меня в глубину комнаты и закрыл дверь. Поскольку лампочка у него на каске была единственным источником света, я оказался в полной темноте.
— Выпустите меня, — закричал я, барабаня кулаками по двери. — Люди пошли за помощью. Сюда скоро придут.
— Я пока не могу вас выпустить. Вы мне нужны как посыльный.
Я пообещал, что доставлю любое его послание, по любому адресу.
— Но я еще не закончил его писать, — сказал он. — Подождите немного. До рассвета еще далеко.
Через застекленное оконце под потолком в комнату проникал слабый луч лунного света. Я нашел выключатель и включил лампочку без абажура, покрытую паутиной.
В изнеможении я рухнул на стул рядом с письменным столом. Рана у меня на лбу уже не кровоточила, но голова раскалывалась от боли.
На столе была стопка голубых тетрадей, и я тут же схватил их и пролистал. К моему несказанному разочарованию, все они были чисты.
— Вы пока почитайте то, что лежит на столе, это вас развлечет. Мне осталось написать заключение, я его быстро закончу, — раздался голос с той стороны двери.
Я взял со стола бумаги: около ста пятидесяти пожелтевших листов, исписанных на машинке. У них не
