порядку; в том же направлении действовал и стабилизм, который относил все значительнейшие мировые события к прошлому и, таким образом, связывал жизнь преимущественно с прошлым и вместе с тем обезличивал все прошлые эпохи. Не было оценки и понимания беспрерывного изменения человеческих отношений, проблемы возникновения и превращения не пользовались признанием. В итоге — иного рода неисторичность, вызванная неподвижным фиксированием одной-единственной высшей точки, подавление времени навязанной ей вечностью.
Новое время восстает против этой связанности уже самим фактом своего возникновения; чтобы хотеть стремиться к новому, новому в целом, оно должно было верить в движение и в право движения. Новое время обнаруживает большую самостоятельность прежде всего в Ренессансе и Реформации, резко порывая с традицией и свободно обращаясь к прежним эпохам, а вскоре затем оно развивает свои особенности и отличия от всего прежнего и стремится отчетливо себя от него отграничить.
Во Франции XVII столетия «современность» начинает противопоставлять себя античности и чувствовать свое над ним превосходство (Перро), и в то же время она отграничивает себя от средневековья, которое получает название «media aetas» (средний возраст) или «medium aevum» (средний возраст); а Христофор Целларий, давая на немецкий манер ученую формулировку внутренним превращениям эпох, подразделяет историю на historia antique (древняя история), historia medii aevi (история средневековья), historia nova (новая история), и, несмотря на многочисленные возражения, это подразделение скоро становится общепринятым. Таким образом, открывается возможность размышлений относительно различий эпох и относительно результатов исторического движения; но гораздо важнее этих размышлений оказываются фактические изменения, а тем более перевороты в жизни, которые возвышают значение истории и в конце концов ведут к образованию философии истории.
К этим изменениям в жизни прежде всего относится то, что мысль о возникновении и о переменах вытесняет мысль о бытии и неизменном пребывании, которая была характерна для воззрений древности и средневековья. Если прежнее время рассматривало все у нас происходящее как зависящее от непреложного порядка и считало весь разум нашего бытия обусловленным связью с этим порядком, все же возникающее относило к низшей ступени, то для современного человека, исполненного сознанием своей силы и производительной способности, весь мир вокруг него и внутри него все более и более приходит в движение; все, что казалось неизменным, начиная с великого мироздания и кончая тончайшими образованиями душевной жизни, постепенно оказывается подверженным движению и изменению; с этой точки зрения, все становится более доступным и человеческому пониманию, и человеческой деятельности. Уже это одно поднимает значение истории и вместе с тем исторического исследования.
Но для полной победы движения необходимо было не только признать изменение общераспространенным фактом, но и перенести его движущие силы и руководящие цели целиком в сферу нашей действительности, а это, в свою очередь, совершилось при обращении от трансцендентного к имманентному образу мышления, от религии к светской культуре. Ибо перенесение сил и интересов в сей мир необходимо приводило и к изменению содержания жизни. Теперь уже главной задачей жизни не может быть определение своего отношения к вне ее лежащему порядку и исполнение предписанного закона; вполне развить самое себя, пробудить к действительному существованию все внутри таящиеся возможности, больше того, беспредельно стремиться к развитию все новых сил — вот что теперь становится главной задачей жизни. Тем самым жизнь приобретает внутреннюю ясность и мощь и большую силу и способность воздействия на окружающую среду. Бодро принимаются теперь за работу, направленную на то, чтобы сделать действительное разумным и разумное действительным и воздвигнуть царство разума среди людей. История становится благодаря этому средоточием жизни и творчества; ей не нужно больше ждать извне откровений разума, она считает себя способной сама их добывать у себя, она становится, таким образом, главной сферой жизни для людей и человечества.
Этот процесс перехода к имманентному образу жизни совершился, понятно, не сразу, а прошел через три главные ступени, отразившиеся в характере культуры и в образе истории. Пантеизм в эпоху расцвета Ренессанса видит еще в мире отражение сверхмира, а потому не окончательно порывает связь истории с надысторическим порядком. Пантеизм специфически нового идеализма связывает мир и Бога в одну единую действительность, для него история становится в конце концов самоосуществлением всеразума. Наконец, поворот к позитивизму и агностицизму изгоняет всякую внутреннюю жизнь как из действительности, так и из истории и превращает последнюю в простое стечение внешних отношений и связей, которое как-нибудь держится только силой слепой фактичности. Своей высшей точки новейшая философия истории достигает на второй ступени, основное настроение нового времени находит в ней свое самое чистое выражение и наиболее значительное воплощение. Через перечисленные фазисы проходит и понимание идеи развития: сначала оно носит религиозный характер, затем художественно-умозрительный и, наконец, эмпирико-научный. Но все фазисы движения связуются стремлением возвысить жизнь сего мира и сделать ее работу средоточием разума.
Но это возвышение собственной жизни и самостоятельности человека не привело непосредственно к победе исторической точки зрения; напротив, новая жизнь лишь чрез отрицание истории пришла к самостоятельности и превосходству, которые дали ей возможность вернуться к истории и стать с ней в положительные отношения. Совершенно не удовлетворяясь традиционным уровнем жизни, просвещение противопоставляет ему разум вне времени и стремится заменить исторические основы культуры рациональными, которые одни, казалось, были в состоянии возвысить человеческую жизнь на степень полной ясности и зрелости. В первые десятилетия XVII века начинается то состязание разума с историей, которое столь увлекательно изобразил недавно Дильтей. Стремление к чисто рациональному образованию культуры охватывает вскоре и отдельные отрасли, возникает «естественное» право, «естественная» мораль, «естественная» религия, «естественное» воспитание, «естественная» система хозяйства — всюду сказывается резкая противоположность унаследованному и чрезвычайное пренебрежение к исторической традиции.
Противоречие никоим образом не могло оставаться столь резким, укрепление рационального образа мышления само должно было опять привести к сближению с историей; разум не мог себя чувствовать господином действительности, пока он не овладел царством истории. Вначале, понятно, сближение ограничивается отдельными сторонами и точками; выхватываются частности, и ими пользуются в качестве подкреплений, примеров и т. п.; иногда выводят и общие положения на благо и поучение человечеству: история является главным образом моральной учительницей, толкающей на добро и предостерегающей от зла. Так возникает наставительное, практически разумное трактование истории.
Но такое трактование, которое подходит к вещам с чуждым им масштабом и не берет их в их совокупности, не могло надолго удовлетворить стремившуюся вперед культуру, исполненную сознания своего значения; она неминуемо должна была проникнуться стремлением к созданию внутренней связи и общей картины истории и вместе с тем постараться примирить настоящее с прошлым. Так создалась почва для настоящей философии истории. В определенных очертаниях такая философия впервые выступает у Лейбница. Для него вся история представляется постепенным подъемом разума, точнее, беспрестанным развитием от хаотической исходной точки к все большей ясности. В этом процессе нет перерывов и нет скачков, случаи кажущегося застоя или регресса на самом деле оказываются только собиранием сил для новых, высших дел. В качестве особой ступени каждая эпоха имеет свой особый вид, но так как одни и те же величины встречаются повсюду и все различия суть только количественного свойства, то все связано узами родства, и настоящее может понимать все эпохи, усваивать их результаты и передавать их будущему. Здесь ярко сказалась мысль о медленном, но непрерывном прогрессе — прогрессе путем накопления мельчайших влияний. Естествознание восприняло эту мысль и дальше ее развило, а позитивизм построил на ней всю свою философию истории. Конт в своей философии истории ни к кому не чувствовал себя столь близким, как к Лейбницу.
Но историко-философские убеждения Лейбница все же были составной частью широко построенной метафизической системы; на долю XVIII столетия выпало отделить их от этой системы и привести в более тесную связь с жизнью и стремлениями человечества. В частности, в эту эпоху историческое исследование проникается идеей величия человечества, которая все больше и больше овладевает умами. Итальянцу Вико философия истории обязана укреплением своей самостоятельности и массой разного рода новых идей; Монтескье учит понимать законы, обычаи и учреждения как продукты истории и находить объяснение истории в ней самой; Тюрго в молодости (1750) набрасывает картину истории, над которой безгранично господствует мысль о прогрессирующем развитии человеческих способностей, за что Кузен хвалебно отозвался о нем как о творце философии истории (широкой публике его историко-философские идеи стали известны лишь с 1811г., когда вышло полное собрание его сочинений). Эпоха французского Просвещения вся в целом деятельно и успешно работала для того, чтобы укрепить в сознании мысль о текучести человеческих отношений и относительности всех убеждений и учреждений.
Немецкая духовная жизнь с еще большим пониманием и более самобытными силами взялась тогда за решение исторической и историко- философской проблемы. Поднявшись с удивительной юношеской силой после тяжких потрясений и среди внешней узости и мелочности, она отличается резко выраженным стремлением к цельности и углублению человека и на этом основании развивает новый жизненный идеал силы и красоты, который во всех отношениях оказывает облагораживающее и углубляющее влияние. Вследствие этого и на историю установился внутренний взгляд с широкими обобщениями, история была приведена в тесное соприкосновение с высшими идеалами человеческой жизни. Быть человеком само становится идеальным понятием, а история — необходимым средством его осуществления; в хаосе и борьбе разных эпох все отчетливее и ярче вырисовывается царство благородной человечности. Впервые мы находим эти мысли в связном изложении у Гердера, затем сущность их стала общим достоянием руководящих мыслителей и поэтов той эпохи, и они остаются непоколебимы даже при том громадном сотрясении, концентрации и самовозвышении духовной жизни, которое было вызвано философией Канта.
Критика разума с ее возвышением духовной жизни надо всяким опытом и ее низведением времени на ступень чисто субъективной формы созерцания с первого взгляда кажется безусловно враждебной исторической точке зрения. Но уже у самого Канта критика разума по многим направлениям возвращается обратно к истории, а в ее строгом различении духовной структуры человека и эмпирико-психических процессов она содержит чрезвычайно плодотворный зачаток внутреннего возвышения истории. Этот зачаток достиг своего полного развития у конструктивных мыслителей в их стремлении создать систему, где духовная жизнь становится всеобъемлющим мировым понятием, а ее движение — источником всего действительного. То, что начал Фихте, соблюдая умеренность и оставляя еще место для индивидуальных образований и для признания иррациональных сопротивлений, с гениальной уверенностью и вместе с тем с диктаторской насильственностью завершается у Гегеля в построении системы, с которой — по силе ее влияния на философию истории — не может сравниться никакое другое учение. История становится в этой системе космической логикой и диалектикой, она целиком притягивается философией и превращается ею в единый
