цельность духовной жизни и выводит все связи из эмпирического сочетания отдельных элементов во времени и пространстве. Поэтому понятие организма, которым и новое учение охотно пользуется, приобретает в нем существенно иной смысл, нежели в системах идеализма; не внутреннее оживление целого, а нерасторжимая связь отдельных частей является теперь его главным признаком. Это новое учение об обществе пролило новый свет на человеческую жизнь, оно выдвинуло группы фактов, остававшихся до тех пор незамеченными, и указало поведению плодотворные точки опоры; но все эти вновь обнаружившиеся факты, производившие действие в силу своей новизны, способствовали естественнонаучному и позитивистическому пониманию истории. Ибо здесь повсюду обнаруживается крупное влияние естественных условий, круг собственной инициативы и свободного поведения сужается, индивидуумы теснее сближаются друг с другом как члены одной и той же социальной структуры, а пределы для различий между ними оказываются более узкими, чем это обычно представляется непосредственному наблюдению (Кэтле). Ввиду того, что на первое место выдвигаются массовые движения, «социальная психология» и социально-психологические объяснения и в истории оттесняют на задний план индивидуальную психологию. Движение повсюду выигрывает в значении, человек трактуется больше как естественное существо, расследуются естественные условия также и духовной его жизни; не только раскрываются, с генеалогической точки зрения, прочная связь индивидуумов и их подчиненность предуказанным условиям, но и общественные группы обнаруживают большую прочность, и понятием расы пользуются как главным ключом для объяснения исторических образований. Всюду масса новых фактов, новых перспектив, новых задач! По другому направлению развитие экономического движения ведет к более высокой оценке материальных благ; это порождает «материалистическую», правильнее, «экономическую» философию истории (Маркс, Энгельс), по которой общий культурный уровень определяется экономическим положением; благодаря этому происходит новая группировка фактов и для всеобщей истории открываются новые перспективы.
Все это тесно связано с проблемами естествознания и соответствует естественнонаучному пониманию действительности. Но в то же время в самом естествознании происходит решительный поворот в направлении нашей проблемы: естествознание само воспринимает мысль об историческом становлении, больше того, оно создает историю столь широкого масштаба, что она претендует включить в себя всю человеческую историю как простую часть свою. Мысль о постепенном образовании мира из простейших зачатков изначала уже родственна новейшему естествознанию с его аналитическим характером, а значение момента времени в методологическом отношении вполне признано было Декартом. Но исследование прежнего времени было направлено преимущественно на физико-механические проблемы и считало своей главной задачей раскрытие вневременного остова мироздания; генетическое объяснение лишь постепенно приобретало почву, и только в XIX столетии оно сумело преодолеть сопротивление казавшихся неизменными органических форм. Новейшее эволюционное учение разрушило и эту неизменность, и тем самым ему была обеспечена победа по всей линии; и вот на основе биологии возникает эволюционное мировоззрение чисто реалистического характера, которое дает новое освещение и человеческой жизни, целиком вмещенной в рамки природы. Понятие развития порвало здесь всякую связь с разумом и приняло чисто фактический характер. В процессе становления здесь не развивается известным образом уже определенное бытие, но все формы возникают из эмпирического жизненного процесса и существуют только в нем. В результате для человеческой истории — безграничный релятивизм, отыскивание незаметнейших зачатков в связи со стремлением доказать существенную и значительную роль этих зачатков во всем дальнейшем движении, громадное значение борьбы за существование, медленность образования путем постепенного накопления небольших величин, возвышение полезного на степень центрального понятия ценностей, и в итоге — чрезвычайно характерная картина истории, во многих отношениях находящаяся в резком противоречии с традиционными представлениями.
В позитивизме, социологии, учении об эволюции мы имеем, таким образом, разного рода течения, которые при всех своих различиях сходятся в том, что человек всецело является продуктом своей среды и что движение истории понимается не изнутри, а извне. Разум, который проявляется в жизни, принимается просто за продукт движения, а не за принцип его, поэтому он никогда не может порвать с естественными предпосылками и действовать против них. Изменение, включая и изменение исторического воззрения, в сущности, гораздо глубже, чем это обыкновенно думают. Ибо эта реалистическая картина жизни и истории обычно незаметным образом дополняется величинами и благами идеалистического мира мыслей; поэтому то, что на самом деле относится к различным действительностям, легко кажется только различным толкованием одной и той же действительности. А именно: натуралистический мир мыслей вообще и, в частности, натуралистическую философию истории проникает скрытый и обесцвеченный пантеизм, который обычно резко восстает против традиционной религии, но непрестанно преображает, соединяет и идеализирует эмпирический фактический материал. Без такого пантеизма натуралистические учения не могли бы иметь такого систематического характера и не были бы проникнуты такой радостной верой в прогресс, верой даже в разум действительности, как мы это обычно в них замечаем. Но, несмотря на все эти внутренние противоречия, вместе с натурализмом широко распространяется и натуралистическая философия истории и заполняет весь мир мыслей современного человека. Если что-нибудь имеет на своей стороне аффект века, то самые резкие противоречия не могут остановить его победного шествия. А к натуралистическому движению бесспорно чувствовалось могучее тяготение века. По отношению к идеям также может сказываться усталость, и это случилось тогда с прежним идеализмом. И вот поднялся новый вид действительности и обещал сделать жизнь более живой, полной и подлинной. Что же удивительного, если это движение охватило все умы?
Это движение оказало сильное действие и на немецкую жизнь и немецкую науку. Но немецкая историческая наука при всей готовности заимствовать оттуда отдельные указания в целом отнеслась к нему отрицательно. Мало-помалу, однако, и здесь сказывается влияние тех движений, и историческая наука сама ищет сближения с этим новым образом мышления. Такого рода сближение заметно в философии и понимании истории Лампрехта, хотя они и отличаются резко выраженными идеалистическими чертами и не подходят посему под общепринятые определения. Приходится вообще констатировать большее распространение естественнонаучного образа мышления в исторической науке. Но прежнее направление не страшится этого, оно, напротив, достигает еще большей ясности в разработке своей собственной точки зрения и своего метода и бодро идет на борьбу с противником, особенно в области методологии. Эта борьба за методы должна быть признана особенно характерной для современного положения. Она бросает особенно яркий свет на работу исторической науки и способствует раскрытию своеобразностей в методе этой науки. Особенное же напряжение в борьбе объясняется тем, что оба главных направления с полным сознанием противопоставляют себя друг другу и дают в основе своей различные перспективы исторического метода. Понимать историю по возможности как естествознание, свести историческую жизнь к «точным» законам, которые в данном случае, конечно, должны быть психологическими, показать определенные ступени прогресса, подчинить индивидуальную жизнь общим движениям, типическим явлениям, стремиться к установлению непрерывной связи всего совершающегося — вот чего хочет одна сторона; другая же сторона стремится к противоположному: она стремится резко отграничить историческую науку от естественных наук, она подчеркивает индивидуальность всех исторических явлений, равно как единичность истории как целого, она указывает на ее чисто фактическую природу, которая исключает возможность всякого настоящего объяснения, и отстаивает взгляд на человеческое поведение с его целями как на суть исторической жизни. В философском отношении в первом направлении преобладает психология в преимущественно эмпирическом понимании, во втором — теория познания, которая разными путями, но самостоятельно вновь обращается к кантовским и послекантовским идеям. Из относящихся сюда работ самой выдающейся с философской стороны является труд Риккерта «Границы естественнонаучного образования понятий».
Хотя здесь и неуместно вдаваться подробно в этот методологический спор, мы все-таки не можем не высказать своего взгляда: что идеалистическое направление точнее понимает и осторожнее оценивает отличительные свойства человеческой истории; по сравнению с прежними эпохами мы замечаем здесь поразительный поворот, выражающийся в том, что идеализм энергичнее напирает на фактическое и отстаивает критическое отношение к фактическому материалу, в то время как натурализм склоняется больше к суммарному методу и чуть ли не вновь создает, на совершенно иной почве, конструкцию умозрительной философии. Но если, таким образом, идеализм сохраняет превосходство на почве самой исторической науки, то по влиянию на жизнь в целом он в одном основном пункте решительно уступает натурализму. Для натурализма образ великой природы представляет прочный фон, благодаря чему отдельные положения складываются у него в наглядную общую картину и в целом производят цельное впечатление. Поэтому натурализм в состоянии дать положительную философию истории, которая при всей проблематичности многих ее сторон обладает неотразимой притягательной силой; что же касается идеализма, то в философии истории он обычно не идет дальше критики и размышления. Такая слабость объясняется тем, что прежняя разновидность идеализма, на которой покоилась классическая философия истории, претерпела тяжкие потрясения, а для создания новой разновидности еще не нашлось ни силы, ни мужества. В основе того прежнего идеализма лежала вера в разум, которым исполнен весь мир, в прочное превосходство духа над природой, в тесную связь человека с основами действительности и в мощь интеллигентности, рассеивающую всякую тьму; «человек должен уважать самого себя и считать себя достойным самого высокого. Величия и мощи духа он не в состоянии оценить во всей полноте» (Гегель). Как все это изменилось под влиянием опыта новейшей жизни! Даже там, где идеализм продолжает еще господствовать в образе мыслей индивидуума, ему уже недостает самопонятности, отрадности, убедительности прежней его разновидности. И вот ему следовало бы искать новых путей, энергично усвоить добытое новым опытом, добиться внутреннего над ним превосходства и создать себе новую форму, которая соответствовала бы требованиям современного всемирно-исторического положения. Но если остановка после долгого периода развития вообще затрудняет выработку новой точки зрения, то в данном случае привходит еще то, что превратности столетия создали для идеализма приниженность, которая неминуемо ослабляет его энергию. Идеалистическое общее воззрение никогда не может возникнуть из впечатлений опыта, оно требует обращения первой картины мира, т. е. оно требует поворота к метафизике. А пред этим останавливается даже большинство тех, которые решительно отрицают натурализм и настойчиво борются с ними. Так длится ныне неустойчивое положение, которое при неопределенности принципов препятствует надлежащему развитию и в философии истории.
Историческая наука сама очень мало страдает от этих настроений. Она отличается самым широким кругозором и высокоразвитой техникой, к ее услугам все силы и средства, какие в состоянии дать богатая культура; даже релятивизм современного образа мышления идет ей на пользу, так как он ей позволяет отнестись с одинаковой симпатией и с одинаковой тщательностью к самому разнообразному; из всех сомнений она постоянно приходит к надежному ориентированию в предмете; так, она в полной мере отражает в себе совершенство современного труда и даже может себя чувствовать совершеннейшим продуктом этого труда. Совсем иначе обстоит дело с нашим основным воззрением на
