формируемом им самим мире.
Фрактальный нарратив мира, по аналогии с фрактальными структурами видео-обратных связей, можно рассматривать как некоторую коммуникативную макроструктуру, образованную через итерации, нажатия Человека Кликающего между познавательными «зеркалами» — танцами с другими представителями рода Человек Кликающий в коммуникативном пространстве мира. Человек Кликающий формирует фрактальный нарратив своими перескоками. Фрактальный нарратив, перескоки формируют Человека Кликающего.
Подводя итог вышесказанному, я еще раз подчеркну особенность познания как создания, с помощью специфического телесно-познавательного движения, среды возможностей, влияющей на движения. Возможности тела и возможности культуры, взаимодействуя друг с другом, создают цепь кумулятивных причинностей. Познание это не зеркальное отображение предмета, это блуждание как минимум между двумя зеркалами.
Блуждая, изменяясь, мы познаем, и уясняем себе то, что мы что-то знаем.
ПРИМЕЧАНИЯ
* Работа выполнена при поддержке РФФИ: грант 98-06-80282.
1) С помощью представлений о кумулятивной причинности Веблен пытался оценить процессы, происходящие в науке: «… современная наука все больше становится теорией процесса последовательных изменений, понимаемых как изменения самоподдерживающиеся, саморазвивающиеся и не имеющие конечной цели» [17, с.31].
2) типа: точка — это то, что не имеет частей, множество- это совокупность элементов и т.д.
1. Аршинов В.И., Данилов Ю.А., Тарасенко В.В. Методология сетевого мышления: феномен самоорганизации //Онтология и эпистемология синергетики. — М.: ИФРАН, 1997. с.101-119 — Электронная версия находится на странице Московского международного синергетического форума: www.iph.ras.ru/~mifs/; 2. Аршинов В.И., Свирский Я.И. Синергетическое движение в языке //Самоорганизация и наука: опыт философского осмысления. — М., 1994 3. Бергсон А. Творческая эволюция. — М.: Канон-Пресс, Кучково Поле, 1998. 4. Бибихин В.В Мир. — Томск: Водолей, 1994. 5. Гибсон Дж., Экологический подход к зрительному восприятию. — М.: Прогресс, 1988. — с.188. 6. Лобок А. М. Антропология мифа. — Екатеринбург, 1997. — с.122. 7. Лоренц К. Оборотная сторона зеркала. — М.: Республика, 1998. 8. Тарасенко В.В. Фракталы и измерение хаоса.//Информация и самоорганизация. — М.: Изд-во РАГС, 1996. 9. Тарасенко В.В. Самоорганизация фрактального способа освоения коммуникаций сложного мира и образование //Синергетика и образование. — М.: Изд-во Гнозис, 1997. — с.47. 10. Тарасенко В.В. Человек Кликающий (Глобальная компьютерная сеть как философская проблема) //Планета ИНТЕРНЕТ, ?4(6)/1997. — с.62. 11. Тарасенко В.В. Вариации на темы Маршалла Маклуэна, Тимоти Лири и Бенуа Мандельброта — http://www.zhurnal.ru/nepogoda/variacii.htm. 12. Тарасенко В.В. Парадигмы управления в информационно-коммуникативной культуре //Синергетика и социальное управления. — М.: Изд-во РАГС, 1998. 13. Haken H. Principles of Brain Functioning. A Synergetic Approach to Brain Activity, Behavior and Cognition. — Springer, 1996. 14. Mandelbrot B. The Fractal Geometry of Nature. — Freeman, NY., 1983. 15. F. Nierzsche Le Crepuscule des idoles, 1911. 16. Veblen Thornstein The Place of Science in Modern Civilization and Other Essays. — NY, Huebsch, 1991. Бергсон А. Введение в метафизику //Его же. Время и свобода воли. — М., 1910.
Знание и референция
Черняк А.З.
Если говорят, что некий Х обладает знанием относительно чего-то, то под этим, как правило, подразумевают, что Х можно приписать, по крайней мере, следующие три типа свойств:
1. Х осмысленно употребляет некий термин в качестве субъектного термина (имени индивида, которому приписываются свойства) в некоторых своих конструкциях субъектно-предикатного вида; причем то, как он его в этих контекстах употребляет (например, что он склонен оценивать соответствующие высказывания как истинные или ложные), указывает, по крайней мере, окружающим, говорящим с ним на одном языке, на то, что данный термин в употреблении Х указывает на нечто определенное, т.е. имеет референт или, иначе, референциально значим (при том, что оговорены еще другие условия, которым должен отвечать контекст употребления Х данного термина, например, что это должно быть не идиоматическое, не поэтическое и т.д. употребление). В этом случае Х приписывается или относительно него предполагается знание референта соответствующего термина.
2. Х осмысленно употребляет некий термин в качестве предиката в некоторых своих конструкциях субъектно-предикатного вида в контекстах, требующих приписывания этим соответствующим высказываниям истинностных значений, при том что и сам Х склонен оценивать подобные контексты таким же образом — т.е., в конечном счете, склонен оценивать соответствующие высказывания как истинные или ложные. В этом случае Х приписывается или относительно него предполагается знание некоего свойства или отношения, иначе говоря, некоей абстракции.
3. Х осмысленно употребляет и склонен оценивать как истинное некое высказывание или группу высказываний, которые он в согласии с окружающими, говорящими на том же языке, что и он, склонен считать констатациями относительно некоего а, где «а» — термин, который Х употребляет в качестве субъектного термина, по крайней мере, в некоторых своих конструкциях субъектно-предикатного вида; и в качестве адекватного ответа на вопрос «Что есть а?» Х склонен ставить в соответствие первому высказыванию или группе высказываний другое высказывание (или группу высказываний), имеющее такую же эксплицитную форму, что и констатации относительно а — «а есть то-то» но другой состав элемента, обозначаемого здесь символом «то-то». При этом высказывания второго типа считаются Х объяснениями а. В этом случае Х приписывается или относительно него предполагается знание природы, сущности или идеи а, чем бы оно ни было — индивидом, свойством или отношением. Для двух первых случаев не обязательно сохранять традиционное предполагаемое различие между сингулярными и общими терминами, поскольку как сингулярный (если мы вообще признаем существование таковых), так и общий термины могут отвечать условию 1. Различие, которое здесь подчеркивается, — не между разными видами терминов, а между разными типами ситуаций, в которых демонстрируются соответствующие когнитивные характеристики Х, или, по-другому, контексты употребления. Это различие представляется мне важным в том смысле, что оно позволяет указать на дальнейшее различие между теориями, способными справиться с задачами экспликации соответствующих двум первым типам демонстративных ситуаций когнитивных феноменов. Для экспликации первого случая необходима теория референции, чтобы ответить на вопрос: каковы условия референциальной значимости и определимости референта терминов? Для экспликации второго случая необходима теория значения в самом широком смысле или, при определенной интерпретации последней, теория истины, поскольку вопрос, ответ на который здесь требуется получить, такой: каковы условия предицируемости терминов и определения познавательной значимости соответствующих языковых конструкций? Если исходить из того, что оценка предицируемости зависит от принимаемых в расчет ее следствий, фиксирующих истинностные значения предложений, получаемых посредством соответствующей предикации, а познавательная значимость высказываний — от обладания ими истинностными значениями, то наши требования могут быть ограничены теорией истины. Здесь не подчеркивается еще никакого содержательного различия между разными типами теорий значения, одну из которых я назвал теорией референции, но только различие, касающееся их применимости: возможность проводить дальнейшие различения между этими двумя типами теорий значения зависит от того, насколько познавательная ситуация первого типа не сводима к ситуации второго типа. Отношение между ними можно приближенно охарактеризовать таким образом: в когнитивной ситуации второго типа устанавливается семантическое отношение между субъектом и предикатом, и в той степени, в какой оно не может быть установлено без знания условий истинности для данного предиката, оно должно опираться на определенное знание в отношении субъекта — а именно, есть ли у субъектного термина референт. Наконец, для экспликации третьего случая — здесь нам надо получить ответ на вопрос: каковы условия объясняющей значимости для высказывания или группы высказываний? — необходима теория объяснения.
Задачу этой статьи можно сформулировать как попытку ответить на вопрос: «Что значит знать нечто в смысле, на который указывает первая из трех упомянутых типов когнитивных ситуаций?». Если можно было сказать о некоем Х, что он знает референт некоего термина «а», а не просто не выказывает непонимания, когда сталкивается с его материальными образцами, то это традиционно считалось достаточным основанием для того, чтобы приписать Х определенные мнения, а именно: что а существует и что все высказывания субъектно-предикатной формы с «а» в качестве субъектного термина (разумеется, с оговорками, касающимися специфики некоторых контекстов конструирования таких высказываний) должны быть истинными либо ложными. Однако попытки ответить на вопрос «Каковы условия референциальной значимости терминов?» обычно сталкиваются с трудностями, ставшими уже классическими. Так, если считать, что субъектным термином в высказываниях субъектно-предикатной формы должно быть имя, т.е. выражение, указывающее на конкретный объект — индивид — или сущность благодаря некоему отношению (денотации или референции), которым он с данным конкретным индивидом или сущностью связан, и что в языке есть класс выражений, отвечающих этому условию, т.е. класс имен, то попытка ответить на вопрос «Как именно имена связаны с тем, что они именуют?» (что можно расшифровать как: «Почему в соответствующих контекстах они указывают на определенные индивиды или сущности и только на них, независимо от прочих обстоятельств употребления) сталкивается с проблемой синонимии кореференциальных терминов, т.е. таких, относительно которых предполагается, что они во всех соответствующих контекстах именуют одного и того же индивида или одну и ту же сущность»). Можно сформулировать проблему так, как это сделал Фреге: если считать, что два термина «а» и «в» синонимичны на том основании, что они обозначают одно и то же, то чем будут тогда различаться высказывания «а = а» и «а = в»? [2, с.25]. Между тем они как будто имеют различную познавательную значимость: первое считается аналитическим, тогда как второе — нет. Фреге нашел решение проблемы в приписывании именам характеристики обладания не только значением (референтом), но и смыслом, которым, следовательно, могут различаться кореференциальные термины. Рассел отказал именам в обладании смыслом; для решения проблемы синонимии терминов он воспользовался критерием взаимозаменимости синонимичных терминов во всех контекстах с сохранением истинности — salva veritate. При этом обнаружилось, что существуют контексты, относительно которых никакие два термина нельзя считать синонимичными — например, «Георг IV хотел знать, является ли Скотт автором романа Уэверли» меняет свое истинностное значение, если подставить «Скотт» на место «автор Уэверли» [6, с.204-205]. Куайн назвал такие контексты референциально непрозрачными (иначе их еще называют интенсиональными) (см., например [4, c.141-156]). Решение Рассела состояло в том, чтобы исключить большинство так называемых собственных имен из этого класса, показав, что они являются не чем иным, как неполными символами, т.е. могут быть приведены к своему логически правильному виду — к виду предикатов: так «автор Уэверли» в логически правильной форме представляет собой выражение «тот, кто написал Уэверли» (или даже правильнее, как замечает Рассел, «то, что написало Уэверли»). Куайн пошел по этому пути еще дальше и перевел все вообще имена в разряд общих терминов, демонстрируя принципиальную, по его мнению, преобразуемость всех имен в предикаты (например, «Пегас» преобразуется, согласно Куайну, в «нечто, что есть Пегас» или «нечто, что пегасит» даже для тех, кто не знает, что «Пегас — это крылатый конь» и, стало быть, не может заменить имя «Пегас» на дескрипцию «нечто, что есть крылатый
