превосходит как волю, определяемую чувственным опытом, так и разумную творческую волю, определяемую расчётами и представлениями. Отсюда, для того чтобы свобода была возможна, лицо должно иметь трансцендирующее общение с трансцендентальными лицами.
Поскольку бытие в общении ускользает от умозрения Канта, мы не найдём у него этого обеспечения свободы. Что же он предлагает, в таком случае? Поступок по закону, который вечен, неизменен и познаваем нашим разумом до всякого опыта:
«тот же субъект рассматривает свое существование и поскольку оно не подчинено условиям времени, а себя самого как существо, определяемое только законом, который оно дает самому себе разумом; и в этом его существовании для него нет ничего предшествующего определению его воли». Разве?
Обоснованное сомнение вызывает здесь предположение о необусловленности разума. Общеизвестно, что разум обусловлен своим предшествующим развитием. О чём и сам Иммануил Кант говорит в своей Идее Всеобщей Истории, где он утверждает, что разум имярека развивается и формируется не только на протяжении жизни данного конкретного индивидуума, но на протяжении жизни всего Рода человеческого. Следовательно, каждый индивидуальный разум обусловлен всем предшествующим развитием, и, значит, существует не только в индивидуальном, но в вековом времени (эоне), как некая непрерывность, – точно так, как другие потенции души обусловлены всем предшествующим развитием Природы. Откуда же тогда свобода? Единственный выход отсюда – это предположение, что свобода была раньше всего этого развития, и не является его результатом. То есть, нужно предполагать разум единожды и навсегда сотворённым как нравственный разум, необходимо мыслящий универсальный неизменный моральный закон. Именно это Кант и предполагает, но завуалировано: «Не надо искать и находить основоположение причинности, в котором разум уже не ссылается в отношении причинности на нечто другое как на определяющее основание, а сам уже посредством этого основоположения содержит в себе определяющее основание, и в котором, следовательно, разум как чистый разум сам есть практический разум; оно уже давно было в разуме всех людей и вошло в их существо; это основоположение нравственности». Что означают, в этом контексте, слова: «уже давно было в разуме всех людей»?
Это похоже на отсылку к незапамятным временам. Точно такую же отсылку, касательно происхождения семян всех дхарм (=логосов) или отпечатков прошлых деяний в алая-виджняне (= разуме) делают последователи буддийской школы Виджнянавада. Невольно возникающее ощущение уловленного сходства между учением этой буддийской школы и философией Канта усиливается после знакомства с его пониманием «бессмертия души»
Которое он индуцирует следующим оригинальным образом: «Полное соответствие воли с моральным законом есть святость – совершенство, недоступное ни одному разумному существу в чувственно воспринимаемом мире ни в какой момент его существования. А так как оно, тем не менее, требуется как практически необходимое, то оно может иметь место только в прогрессе, идущем в бесконечность к этому полному соответствию, и согласно принципам чистого практического разума необходимо признавать такое практическое движение вперед как реальный объект нашей воли. Но этот бесконечный прогресс возможен, только если допустить продолжающееся до бесконечности существование и личность разумного существа (такое существование и называют бессмертием души)».
Очевидно, что такое «бессмертие» предполагает перерождение, или обретение бессмертной личностью (и разумом её) всё новых и новых тел, рождающихся и умирающих во времени. Или, как говорил Кришна Арджуне, износив тело, как одежду, Муж Хозяин тела сбрасывает ветхое платье и одевает новое. Европейским здесь является математическое, – на основе исчисления бесконечно малых Лейбница, – понятие Высшего Существа как Предела, который существует, но приближение к которому бесконечно:
«сколько бы ни длилось существование сотворенного существа, даже после этой жизни, оно может быть полностью адекватным воле бога не здесь и не в какой-либо будущий момент существования, а только в бесконечности (обозримой только богом) своего продолжения». И ещё:
«Для разумного, но конечного существа возможен только прогресс до бесконечности от низших к высшим ступеням морального совершенства. Бесконечный, для которого условие времени ничто, видит в этом нескончаемом для нас ряду полноту соответствия с моральным законом, и святость, которой неотступно требует его заповедь, чтобы быть соразмерным его справедливости в той доле высшего блага, которую он каждому предназначает».
Итак Бесконечный (= Бог) требует святости, и это его требование выражено в заповеди, зафиксированной в Писании; именно: люби Бога более всего и ближнего, как самого себя, – ведь мы не ошибаемся, когда думаем, что именно эту «заповедь» имеет в виду Кант? (Мы заключаем в скобки теперь наше мнение о том, что этот неуклюжий богословский продукт вовсе не заслуживает названия заповеди.) Однако, моральный закон, определяющий волю в поступке, Кант находит не в «заповеди», а в разуме, ибо он беспрестанно стремится «к точному и неукоснительному исполнению строгого, не допускающего снисхождения, но не воображаемого (idealischen), а истинного веления разума».
Таким образом, не Бесконечный велит ему поступать так, и не иначе, а разум. Отсюда заключаем, что Бесконечный не общается непосредственно с Кантом, но ограничивается однажды продиктованной пророку и записанной фразой Писания. Или мы ошибаемся? Возможно, узнаем об этом из дальнейшего изложения.
Ранее мы предположили, что моральный закон чистого разума есть продолжение законов Природы в царство духа, или «ноумена», как составляющее единого Порядка (Космоса) мироздания. И что этот порядок является авторитарным-нисходящим, – так что низшие составы подчинены высшим; и, одновременно, иерархическим, поскольку верховная Воля есть «святая воля», согласно Канту. При таком допущении вопрос счастья разумного существа, как состояния довольства и согласия с собой, сопряженного с нравственностью, святостью или праведностью, решается сам собой: низшие составы не ропщут и не восстают, если высшие, ноуменальные составы осуществляются согласно единому порядку (вписываются в единый Космос); но, напротив, имеют также своё полное осуществление, не разрушающее морального порядка. Это – доктрина стоиков. Нам казалось, что Кант думает так же; и он давал основания к такому пониманию.
Однако, далее мы видим, что Кант, с одной стороны, подчёркивает свободу разума по отношению к Природе, как независимость от неё, а с другой стороны указывает на страдательность и бессилие разума перед лицом не им построенного мироздания, частью которого он является:
«Моральный закон как закон свободы повелевает через определяющие основания, которые должны быть совершенно независимыми от природы; но действующее разумное существо в мире не есть причина самого мира и самой природы; следовательно, в моральном законе нет никакого основания для необходимой связи между нравственностью и соразмерным с ней счастьем существа, принадлежащего к миру как часть и потому зависимого от него; именно поэтому существо это не может через свою волю быть причиной этой природы и, что касается его счастья, не может своими силами привести природу в полное согласие со своими практическими основоположениями».
Таким образом, мы видим, что мужу не довольно осознать уже имеющийся в разуме моральный закон, единый с законом Природы, и тем самым снять противоречие между умопостигаемой и чувственной частями своего существа, и обрести, через это, счастье вместе с праведностью воли. Но мужу должно привести природу в согласие с понятиями разума, чего он сделать не в силах. Вместе с тем невозможно представить себе человека нравственного, удовлетворённого в своём разуме, но полностью лишённого удовольствия в остальных своих природных составах, – этакого абсолютного монаха. Кант не может лишить человека счастья ради торжества морали. Поэтому нужно предполагать Творца, устроившего так, что святость сопряжена со счастьем, в смысле удовольствия и веселия жизни (Ergotzlichkeit); либо Царя, вознаграждающего праведника этим веселием.
Но Кант рисует научную картину мира, и поэтому не может вводить в неё религиозные понятия. Следуя своему механистическому дискурсу, он называет Творца (или Царя) «Причиной»: «Следовательно, здесь постулируется также существование отличной от природы Причины всей природы; и эта Причина заключает в себе основание полного соответствия между счастьем и нравственностью». И эта Причина есть, согласно Канту, «Творец, или Бог».
Но почему же всё таки Творец, а не безликий Космос? Из-за свободы. Если бы это был просто обязательный порядок, то разумные существа точно так же подчинялись бы ему в своём разумном поведении, как неразумные подчиняются ему в инстинктивном. Но человек, как и Бог должен иметь свободу. Отсюда, моральны должны быть не только формы его воли, но и его сознание и понимание, как условия свободного акта:
«Эта высшая причина должна заключать в себе основание соответствия природы не только с законом воли разумных существ, но и с представлением об этом законе, поскольку они полагают его себе высшим определяющим основанием воли, значит, не только с нравами по их форме, но и со своей нравственностью как побудительной причиной их, т. е. с моральным убеждением».
Это моральное сознание, моральное убеждение соотносится с таковым у Бога: «существо, которое по своим поступкам способно иметь представление о законе, есть мыслящее существо (разумное существо), и причинность такого существа по этому представлению о законе есть его воля. Следовательно, высшая причина природы, поскольку ее необходимо предположить для высшего блага, есть сущность, которая благодаря рассудку и воле есть причина (следовательно, и творец) природы, т. е. бог».
Если бы речь шла о Космосе, то наличие такого Порядка было фактом объективным. Но поскольку речь идёт о Разумном существе, которое каким-то образом сообщает себя другому разумному существу, то признание этой «причины» есть факт субъективный, на что Кант обращает внимание, говоря: «Здесь следует отметить, что эта моральная необходимость (признание бытия божьего) субъективна…».
Самое время предположить общение между двумя разумными существами: человеком и богом; в каковом общении бог сообщил бы человеку свои моральные убеждения, а человек, из любви к нему, воспринял бы эти убеждения, или подверг их сомнению. И это явилось бы ясным основанием и осуществлением свободы. Но, к сожалению, Кант не заходит столь далеко. Он остаётся в тисках схоластики и снискивает себе лавры доказательством бытия божия: «Следовательно, постулат возможности высшего производного блага (лучшего мира) есть вместе с тем и постулат действительности высшего первоначального блага, а именно бытия божьего».
Новое Время сказывается лишь тем, что «лучший мир» это уже не земля Мессии, изобильная и текущая молоком и мёдом, а общество людей, где нет беззакония и преступления, но – постоянный гражданский мир, сопровождающийся приличным бюргерским весельем. Также субъективность признания бытия божия служит Канту латентным основанием религиозной свободы. Но само это признание есть плод субъективных умозаключений, проистекающих из «диалектики чистого разума»; именно, из невозможности отказаться ни от морального закона, ни от счастья; и обретения разрешения этого противоречия в признании бытия Божия:
«Моральный закон в предыдущем анализе вел к практической задаче, которая предписывается только чистым разумом без всякой примеси чувственных мотивов, а именно к необходимой полноте первой и самой главной части высшего блага – нравственности, и, так как эта задача может быть
