общей логике Канта, мы скорее должны ожидать второго. И Кант далее подтверждает это, говоря: «нам дан разум как практическая способность, т. е. такая, которая должна иметь влияние на волю, – истинное назначение его должно состоять в том, чтобы породить не волю как средство для какой-нибудь другой цели, а добрую волю самое по себе».
Итак, добрую волю рождает разум. Единственное. Злую волю и вообще аморальную, отвлечённую от нравственных ценностей, – тоже рождает разум. Как иначе? Ведь разум един. Но с какой стати этот единый разум, способный на всё, должен порождать именно добрую волю, а не какую-то иную, для других целей? Оказывается потому, что это его «истинное назначение». И это приписывание «назначения» доказывается тем, что с другими задачами разум справляется плохо: «Если бы в отношении существа, обладающего разумом и волей, истинной целью природы было сохранение его, преуспеяние — одним словом, его счастье, то она распорядилась бы очень плохо, возложив на его разум выполнение этого своего намерения. В самом деле, так как разум недостаточно приспособлен для того, чтобы уверенно вести волю в отношении ее предметов и удовлетворения всех наших потребностей (которые он сам отчасти приумножает), а к этой цели гораздо вернее привел бы врожденный природный инстинкт, и все же нам дан разум как практическая способность,- то истинное назначение его должно состоять в том, чтобы породить добрую волю».
Как будто с рождением доброй воли разум справляется хорошо!?
Но не на успешность практического разума в части своего якобы назначения опирается Кант. Он опирается на идею истины (в бытийном смысле слова). По его мысли, всякое иное бытие ума, кроме порождения доброй воли, является неистинным; то есть призрачным, неустойчивым, бытийно неполноценным, энергетически бедным и т.д., а главное – не имеющим корня и места в общем порядке Бытия (Космосе), и, значит, не могущим претендовать на бессмертие. Ведь именно последнее на самом деле волнует Канта. Отказавшись от христианства, он отказался и от бессмертия во Христе Иисусе, – значит нужно искать другое. Что не умрёт в человеке со смертью тела? Ум! Но, как же хитрый негодяй, умный разбойник…? Нет, они умрут, не родившись, потому что истинный ум рождается, обретает бытие, переходящее порог смерти, только в акте доброй воли, которую он же и порождает своим правильным понятием.
Высшая сила, правящая миром, устроила так, что дала человеку разум для добра. Осознав это своё назначение, человек выбирает рождение доброй воли, как осуществление себя, как разумного существа. Такова свобода человека по Канту:
«Необходимо признать, что суждение тех, кто в значительной степени умеряет и даже сводит к нулю хвастливые восхваления выгод, которые дает нам разум в отношении счастья и удовлетворенности жизнью, никоим образом нельзя назвать мрачным или
неблагодарным по отношению к благости силы, правящей миром. Напротив, нужно
признать, что в основе таких суждений скрыто лежит идея другой и гораздо более
достойной цели нашего существования; именно для этой цели, а не для счастья
предназначен разум, и ее как высшее условие должны, поэтому, большей частью
предпочитать личным целям человека».
Раз высшая сила, правящая миром, в силу своей благости, предназначила разум для бытия в реальности доброй воли (единственной истинной реальности разумного существа), то понятие доброй воли, как его основная идея, коренная логика, которая, по словам Канта «при оценке всей ценности наших поступков всегда стоит на первом месте и составляет условие всего прочего», должно в нём содержаться априори.
Именно это Кант и предполагает, будучи последовательным. Он говорит:
«Для того чтобы разобраться в понятии доброй воли, которая должна цениться
сама по себе и без всякой другой цели, в понятии ее, коль скоро оно имеется уже
в природном здравом рассудке…» А раз оно имеется в нём, то нет нужды внушать его, но нужно лишь прояснить, потому что оно каким-то образом затемнено: «его нужно не столько внушать, сколько разъяснять».
Завершив на этом преамбулу, далее Кант начинает свою работу разъяснения понятия доброй воли: «чтобы разобраться в понятии, которое при оценке всей ценности наших поступков всегда стоит на первом месте и составляет условие всего прочего, возьмем понятие долга».
В нашем следовании за Кантом в его рассуждении, мы вынуждены согласиться и «взять понятие долга», но позволим себе сразу же высказать сомнение в том, что понятие долга является врождённым, изначально присущим разуму. Тем не менее…. Сам Кант, видимо, предполагает это, поскольку тут же легко переходит от понятия долга к чувству долга, которое, должно быть, предшествует осознанному понятию, в случае врождённости последнего(?):
«Я обхожу здесь молчанием все поступки, которые признаются как противные долгу, хотя они и могли бы быть полезными в том или другом отношении; ведь о таких поступках нельзя спрашивать, совершены ли они из чувства долга, поскольку они даже противоречат долгу. Я оставляю без внимания и те поступки, которые, правда, сообразны с долгом, но к которым люди непосредственно не имеют никакой склонности, однако все же совершают их потому, что побуждаются к этому другой склонностью. В таких случаях легко установить, совершен ли сообразный с долгом поступок из чувства долга или с эгоистическими целями».
Кант тщательно отделяет чувство долга тот всех прочих чувств и склонностей, полагая, что только энергия этого чувства может поддерживать в уме нравственное убеждение и позволяет приписать воле нравственное достоинство. Так он говорит:
«…если несчастный, будучи сильным духом, более из негодования на свою судьбу, чем из малодушия или подавленности, желает смерти и все же сохраняет себе жизнь не по склонности или из страха, а из чувства долга, – тогда его максима имеет моральное достоинство»; и далее: «имеются некоторые столь участливо настроенные души, что они и без всякого другого тщеславного или корыстолюбивого побудительного мотива находят внутреннее удовольствие в том, чтобы распространять вокруг себя радость, и им приятна
удовлетворенность других, поскольку она дело их рук. Но я утверждаю, что в этом
случае всякий такой поступок, как бы он ни сообразовался с долгом и как бы он ни
был приятным, все же не имеет никакой истинной нравственной ценности». И, наконец:
«Именно с благотворения не по склонности, а из чувства долга и начинается моральная ценность характера. Ведь любовь как склонность не может быть предписана как заповедь, но благотворение из чувства долга, хотя бы к тому не побуждала никакая склонность и даже противостояло естественное и неодолимое отвращение, есть практическая, а не патологическая любовь. Она кроется в воле, а не во влечении чувства, в принципах действия, а не в трогательной участливости; только такая любовь и может быть предписана как заповедь».
Этот пассаж может показаться содержательным, но на деле Кант здесь лишь напоминает общеизвестное. Именно, что разумная воля, как таковая, выделяется из общего потока воли только в условиях «второй навигации», по Платону, – когда разумная воля противостоит влечениям к объектам любого рода.
Такое безусловное противостояние само по себе указывает на отличие этой воли не только от естественный влечений, но и от желаний и стремлений созидающей воли, которая создаёт свои объекты. Ведь последняя, хотя и разумна, пользуется силами хотений, соблазняя душу своими целями и предметами. Кант отмежевывает добрую волю от всех видов предметной воли, ставящей впереди объекты, к которым влечётся душа: «поступок из чувства долга должен совершенно устранить влияние склонности и вместе с ней всякий предмет воли»; «поступок из чувства долга имеет свою моральную ценность не в той цели, которая может быть посредством него достигнута, а в той максиме, согласно которой решено было его совершить; эта ценность зависит, следовательно, не от действительности объекта поступка, а только от принципа воления, согласно которому поступок был совершен безотносительно ко всем объектам способности желания».
То есть, добрая воля не является желанием и не ставит перед собой целей. Следовательно, интеллигенция этой воли, или умные содержания акта доброй воли суть иные, нежели у созидающей воли. Так что чистый практический ум, имманентный доброй воле, не содержит в себе предметов, целей и планов, но имеет своим содержанием максиму. Что же это такое?
Максима – это моралистическая сентенция, морально-наставительный афоризм. Кант употребляет это слово в смысле высшего личного принципа, взятого за неотменимое правило поведения в соответствующей ситуации. Таким образом, он рисует нам робота, жёстко запрограммированного правилом, и этот робот, по его мысли, должен моделировать в нашем представлении нравственную природу человека. Но человек – не робот. И это только кажется, будто высший принцип поведения, моральная максима, никак не связаны с конструктивным объектом. На деле такого рода правило не существует в составах воли само по себе, но есть часть созидаемого образа – образа себя, как «честного человека», «человека долга», «ответственного гражданина», «достойного человека» и т.п. Таким образом, воля, определяемая «максимой», вовсе не есть добрая воля; напротив, это воля кумиро-созидателя и кумиро-поклонника. И мы знаем со слов Канта, что моральная ценность воли не может заключаться в объектах. Тогда где же она, если максима на самом деле служит строительству объекта?
Этим же вопросом риторически задаётся Кант:
«В чем же, таким образом, может заключаться эта ценность, если она не должна состоять в воле, [взятой] в отношении результата, на какой она надеется?». И отвечает: «Эта ценность может заключаться только в принципе воли безотносительно к тем целям, какие могут быть достигнуты посредством такого поступка». То есть, подтверждает ранее сказанное и возвращает нас к роботу. Мы можем, конечно, согласиться оценивать поступки ближнего, исходя только из разумного принципа его воли, придавая таковому принципу высшую ценность, но для самого волящего – в чём ценность и сила правила, которое мы ценим в нём? Как он будет следовать правилу, осуществлять принцип воли; какими силами? Ведь оставить только правило, значит превратить человека в страдательное существо, подчиняющееся внешней силе; или признать наличие в нём жёсткой априорной программы, выражающейся в существовании высшего неотменимого правила, – так что свобода человека существует лишь в пределах этого априорного структурирования воли. Недостаточно ценить в роботе правило, не позволяющее ему вредить людям, для того, чтобы робота счесть человеком: он сам должен свободно ценить в себе это правило, как таковое, не связывая его ни с какими иными целями.
Кант не может не понимать этого, поскольку связывает нравственность со свободой: «свобода единственная из всех идей спекулятивного разума, возможность которой
хотя мы и не постигаем, но знаем a priori, так как она есть условие морального закона, который мы знаем». Желая сохранить свободу человека, он прибавляет к уже введённому контрабандой «чувству долга» ещё и «уважение к закону», обогащая тем самым свою экономию доброй воли:
