содержание наших теорий, но и увеличить их истинное содержание.
В определенных случаях этого можно добиться просто путем по-строения новой теории таким образом, чтобы опровержения предыду¬щих теорий получили в ней объяснение. Но этот путь возрастания ис¬тинного содержания, как показывает история науки, не является един¬ственным. Имеются случаи, когда истинное содержание возрастает без опровержения старых теорий. Ни теория Галилея, ни теория Кеплера не были опровергнуты до появления теории Ньютона. Последний лишь объединил эти две теории, исходя из более общих предположений. Сис¬тема Птолемея не была опровергнута, когда Коперник создавал свою теорию. И хотя эксперимент Майкельсона-Морли был поставлен до появления теории относительности, его результат был успешно объяс¬нен в рамках классической теории Лоренцем и Фитджеральдом.
В случаях, подобных приведенным, центральным значением приоб¬ретают решающие эксперименты. У нас нет оснований считать новую теорию лучше старой и верить в то, что она ближе к истине, до тех пор, пока мы не вывели из новой теории новых предсказаний, которые нельзя было получить из старой теории, и до тех пор, пока мы не обнаружим, что эти новые предсказания успешны. Только такой успех показывает, что новая теория имеет истинные следствия (истинное содержание) там, где старая теория имела ложные следствия (ложное содержание). Если бы новая теория была опровергнута при любом из этих решающих экспери¬ментов, то у нас не было бы оснований для устранения старой теории даже если бы старая теория была не вполне удовлетворительна.
3) Третье основание в защиту третьего требования опирается на потребность сделать проверки новой теории независимыми. До тех пор, пока мы не добились успеха в проверке новой теории, мы не мо¬жем сказать, что новая теория независимо проверяема.
Само третье требование можно разделить на две части: во-первых, новая теория должна быть успешной в некоторых новых предсказани¬ях; во-вторых, новая теория не должна опровергаться слишком скоро, т. е. прежде чем она добьется явного успеха. Оба эти требования кажут¬ся довольно странными. На логическое отношение между теорией и любым подтверждающим ее свидетельством не влияет тот факт, пред¬шествует ли во времени обнаружение определенного свидетельства по¬строению теории или нет. Внутренняя ценность теории не может зави¬сеть от того, быстро она была опровергнута или этого пришлось ждать длительное время. Однако это достаточно легко объясняется: успех но¬вых предсказаний, которого мы требуем от теории, равнозначен ре-шающим проверкам, которые теория должна выдержать для того, что¬бы стать достаточно интересной и получить признание как шаг вперед в развитии познания по сравнению со своими предшественницами. Это дает теории право на дальнейшие экспериментальные проверки, кото¬рые, может быть, приведут к ее опровержению. Однако право на опро¬вержение нужно заслужить.
И все-таки Поппер так и не порвал с фальсификационизмом. Идея правдоподобия и третье требование к научным теориям оказались не развитием его концепции от фальсификационизма к признанию про¬гресса науки, а лишь отклонением от фальсификационизма, обуслов¬ленным его стремлением учесть реальности науки. Что это действи¬тельно так, показывает модель развития науки, к которой в конце кон¬цов приходит Поппер.
II. 10. МОДЕЛЬ РАЗВИТИЯ НА УКИ
Итогом и концентрированным выражением фальсификационизма является схема развития научного знания, выдвигаемая Поппером. Как мы уже отмечали, фальсификационизм был порожден глубоким убеж¬дением Поппера в том, что у людей нет никакого критерия истины и мы способны обнаружить и выделить лишь ложь. Из этого убеждения естественно следует: 1) понимание научного знания как набора догадок о мире — догадок, истинность которых установить нельзя, но можно обнаружить их ложность; 2) критерий демаркации — лишь то знание научно, которое фальсифицируемо; 3) метод науки — пробы и ошибки. Научные теории рассматриваются как необоснованные догадки, кото¬рые мы стремимся проверить, с тем чтобы обнаружить их ошибоч¬ность. Фальсифицированная теория отбрасывается, а сменяющая ее но¬вая теория не имеет с ней никакой связи, напротив, она должна макси¬мально отличаться от предшествующей теории. Развитие в науке нет, признается только изменение: сегодня вы вышли из дома в пальто, но на улице жарко; завтра вы выходите в рубашке, но льет дождь; послезавтра вы вооружаетесь зонтиком, однако на небе ни облачка… Вы никак не можете приноровиться к капризам погоды. Даже если однажды вам это удастся, все равно, утверждает Поппер, вы этого не поймете и останетесь недовольны. Вот очерк его фальсификационистской методологии.
Когда Поппер говорит о смене научных теорий, о росте их истин-ного содержания, о возрастании степени правдоподобия, то может сложиться впечатление, что он видит прогресс в последовательности сменяющих друг друга теорий Т1 -> Т2 -> Т3 -> … с увеличивающимся истинным содержанием и, таким образом, накоплением истинного зна¬ния о мире. Однако это впечатление обманчиво, так как до признания кумулятивности Поппер так и не доходит. Переход от Т1 к Т2 не выра¬жает никакого накопления: «… наиболее весомый вклад в рост научно¬го знания, который может сделать теория, состоит их новых проблем, порождаемых ею…» м. Наука, согласно Попперу, начинает не с наблю¬дений и даже не с теорий, а с проблем. Для решения проблем мы строим теории, крушение которых порождает новые проблемы и т. д. Поэтому схема развития науки имеет следующий вид:
Здесь Р1 — первоначальная проблема; Т1, Т2, …, Т — теории, вы-двинутые для ее решения; ЕЕ — проверка, фальсификация и устранение выдвинутых теорий; P2 — новая, более глубокая и сложная проблема, оставленная нам устраненными теориями. Из схемы видно, что про¬гресс науки состоит не в накоплении знания, а только в возрастании глубины и сложности решаемых нами проблем.
На первый взгляд кажется, что модель развития Поппера верно описывает одну из сторон реального процесса развития науки: дейст¬вительно, если мы сравним проблемы, решаемые наукой наших дней, с теми проблемами, которые решали Аристотель, Архимед, Галилей, Ньютон, Дарвин и все другие ученые прошлых эпох, то возникает ис¬кушение сказать, что сегодня научные проблемы стали несравненно более сложными, глубокими и интересными. Увы, небольшое размыш¬ление показывает, что это впечатление — хотя и лестное для нашего самолюбия — ошибочно или, по крайней мере, нуждается в уточнении.
34 Поппер К. Р. Предположения и опровержения. Указ. соч., с. 336.
Попробуем согласиться с тем, что в процессе развития знания рас¬тет только глубина и сложность решаемых нами проблем. Тогда встает вопрос: на каком основании мы это утверждаем? Чем определяется глубина и сложность научной проблемы? Сразу же очевидно, что нет иного ответа на этот вопрос, кроме того, который дает нам и сам Поппер: глубина и сложность проблемы определяется глубиной и сложно¬стью теории, решающей эту проблему. Мы не можем оценить сравни¬тельную сложность проблем, решаемых учеными, разделенными, ска¬жем, двумя столетиями развития науки, иначе, как сравнив сложность теорий, разработанных учеными этих эпох. И если теории ученых более поздней эпохи покажутся нам более сложными и глубокими, это даст нам основание утверждать, что они решают более сложные и глубокие проблемы. Таким образом, в процессе развития знания прежде всего растет глубина и сложность теорий и только это дает нам некоторое основание говорить о возрастании сложности наших проблем. Однако и это еще не вполне верно.
Возрастание глубины и сложности теорий в процессе развития знания достаточно очевидно. Но так ли уж очевидно, что вместе с этим растет глубина и сложность решаемых учеными проблем? Подумаем, как оценивается успех ученого, решившего некоторую проблему и предложившего для этого новую теорию, например, достижения Эйн¬штейна? Оценивая теорию относительности Эйнштейна и сложность проблем, которые она решила, мы соотносим ее с уровнем науки нача¬ла XX века, а вовсе не с наукой древних греков, проблемы Эйнштейна мы сравниваем с теми проблемами, которые решали Лоренц, Пуанкаре и их современники, а не Аристотель или Галилей. Всякое научное дос¬тижение тем более ценно, чем больше оно превосходит уровень науки своего времени. Оценка научных результатов всегда относительна. Это можно пояснить аналогией с оценкой спортивных достижений, напри¬мер, в тяжелой атлетике. Пусть, например, спортсмен М поднял в толч¬ке 150 кг, а через 20 лет спортсмен Н поднял 180 кг. Можно было бы сказать, что спортсмен Н. Намного сильнее М, «проблема», стоявшая перед ним, была гораздо сложнее, а достижение — более значительно. Однако те, кто немного знаком со спортом, не согласятся с таким ут¬верждением. Они прежде всего спросят, на сколько килограмм увели¬чился рекорд за время своей спортивной карьеры М и насколько это сделал Д? И если окажется, что за время своих выступлений М увели¬чил рекорд, скажем, на 30 кг., а Н— только на 10, они признают, что более выдающимся спортсменом был М и он безусловно решил более сложную «проблему». С точки же зрения абсолютных цифр сегодняш¬ний перворазрядник может показаться гораздо более значительным спортсменом, чем прославленные чемпионы прошлых лет.
Аналогично обстоит дело в науке. Глубина и сложность проблемы, решенной учеными, определяется тем расстоянием, на которое продви¬гает фронт науки ее решение, и тем влиянием, которое оказывает это решение на соседние научные области. Именно поэтому мы считаем ве¬ликими учеными таких людей, как Ньютон и Дарвин, хотя по абсолют¬ному количеству знаний этих ученых превзойдут, по-видимому, совре¬менные аспиранты. Оценивая глубину и сложность проблем по тому влиянию, которое оказывает их решение на науку своей эпохи, мы мо¬жем сказать, что вопреки мнению Поппера, глубина и сложность науч¬ных проблем по-видимому не возрастает с течением времени. Растет сложность, растет глубина наших теорий. Но это происходит потому, что каждая новая теория надстраивается над предыдущими, которые передают ей свои достижения. Изменяются и наши проблемы. Однако их глубина и сложность не зависят от уровня достигнутого знания. Во все времена были глубокие проблемы — как сегодня, так и вчера — и во все времена были мелкие и простенькие проблемы.
Если же допустить — как это делает Поппер в своей схеме, — что глубина и сложность научных проблем возрастают по мере развития знания, то мы должны признать, что каждый современный ученый работает над более сложными проблемами и, следовательно, является бо¬лее значительным ученым, чем все ученые прошлых эпох. Кроме того, однажды наши проблемы могут стать настолько сложными, что мы окажемся не в состоянии решить их и развитие науки остановится.
Следствия такого рода должны сделать модель развития Поппера неприемлемой даже для него самого.
Таким образом, хотя модель развития науки, предложенная Поппером, интересна, эта модель, по-видимому, неверна: она приводит к абсурдным следствиям и совершенно не соответствует реальному по¬ложению дел в науке. Модель развития Поппера — порождение и кон¬центрированное выражение его фальсификационизма. И внутренняя порочность и неадекватность этой модели свидетельствует о порочно¬сти фальсификационизма.
II. 11. КАРЛ ПОППЕР И ЛОГИЧЕСКИЙ ПОЗИТИВИЗМ
В заключение остановимся на философской оценке методологии Поппера. В течение многих лет и в отечественной, да и в зарубежной ли¬тературе его причисляли к логическим
