индивидуальным различиям наблюдателей (близорукость или дальнозоркость, цветная слепота, профессиональ-
24 Требования, предъявляемые к языку наблюдения, см. в работе: Саrnap R. The Methodological Character of Theoretical Concepts // Minnesota Studies in the Philosophy of Science, V. I, Minneapolis, 1956.
ная тренированность и т. п.). Пусть мы не будем обращать внимания на эти различия и решим ориентироваться на некоего «среднего» на-блюдателя. Однако трудности сохраняются.
Встает вопрос: можно ли использовать при наблюдении приборы? Допустим, мы отвечает «нет» и решаем говорить только о «непос¬редственном» наблюдении, т. е. о наблюдении, не использующем ника¬ких приборов. Но разрешается ли пользоваться очками или, может быть, следует считать, что носящие очки не наблюдают «непос¬редственно»? м А если мы смотрим через оконное стекло, то является ли наше наблюдение «непосредственным» или оконное стекло — тоже прибор? — Вопросы подобного рода показывают, что понятие «непос¬редственного наблюдения» лишено смысла, ибо в процессе наблюдения мы никогда не можем исключить воздушную среду, которая изменяет свои оптические свойства в зависимости от колебаний температуры, за¬грязненности атмосферы и т. п., а также слизистую оболочку глаза. «Не-посредственно» наблюдать можно было бы только лишив себя глаз!
Приходится допускать использование приборов при наблюдении. Однако в этом случае граница между наблюдаемым и ненаблюдаемым становится совершенно неопределенной. Наблюдаем ли мы колебания температуры атмосферного воздуха, когда следим за повышением или понижением столбика ртути в термометре? К тому же сфера наблюдае¬мого постоянно расширяется по мере появления новых приборов. А это означает, что язык наблюдения также является неопределенным и изменяется с течением времени. Нельзя говорить, что язык Аристотеля и Эйнштейна один и тот же и что перед ними была одна и та же сово-купность наблюдаемых фактов. Доверие к приборам и результатам, полученным с их помощью, опирается на доверие к теориям, на основе которых созданы и работают эти приборы. Это означает, что в наш язык наблюдения проникают теории, и он существенно зависит от тео¬рий. Но тогда как же можно считать, что познание начинается с на¬блюдения? Как можно продолжать верить в существование автономно¬го языка наблюдения и в то, что он принципиально отличается от тео¬ретического языка?
Логическим позитивистам не удалось найти в науке тот несомнен-ный эмпирический базис, существование которого вытекало из их ло¬гико-гносеологических посылок. Выяснилось, что такого базиса вооб¬ще нет. В настоящее время некоторые философы науки продолжают ве¬рить в существование эмпирического языка, независимого от теорий. Чаще всего в качестве такого языка выступает фрагмент обычного раз-
25 См. критику дихотомии наблюдаемого—ненаблюдаемого в статье: Max¬well G. Ontologocal Status of Theoretical Entities // Minnesota Studies in the Phi¬losophy of Science, V. 2, Minneapolis, 1962.
говорного языка. Но основания для выделения такого языка теперь уже совсем иные, нежели были у логических позитивистов.
Сейчас уже не говорят о полной достоверности и несомненности предложений эмпирического языка и признают влияние теорий на этот язык. Однако такой язык все-таки нужен, по мнению некоторых авто¬ров, например, для сравнения и выбора теорий. Если нет некоторого эмпирического языка, общего для конкурирующих теорий, то сравне¬ние этих теорий оказывается невозможным. Для того чтобы мы могли’ поставить эксперимент, результат которого помог бы нам выбрать од¬ну из конкурирующих теории, нужен нейтральный эмпирический язык, в котором мы смогли бы выразить этот результат. Таким образом, ес¬ли сейчас кто-то продолжает говорить об эмпирическом языке, то от¬сюда еще не следует, что он разделяет воззрения логических позитиви¬стов. Однако когда эмпирический язык пытаются противопоставлять теоретическому языку как более достоверный, более обоснованный, более ясный — менее достоверному и ясному, то это, по-видимому, возврат к идее эмпирического базиса логических позитивистов.
1.5. КРИТЕРИИ ДЕМАРКАЦИИ
Существует древняя философская проблема, обсуждение которой восходит еще к первым античным философам: как отличить подлинное надежное знание от изменчивого мнения или то, что я могу знать, от того, во что я вынужден верить? В философии науки XX в. эта пробле¬ма предстала в виде проблемы демаркации: как провести разграничи¬тельную линию между наукой и другими формами духовной деятельно¬сти — философией, религией, искусством и т. п.? Отличается ли наука от философии и мифа, а если отличается, то — чем? Именно эта про¬блема весьма сильно занимала логических позитивистов, и они затратили большие усилия на ее решение. Однако им не удалось решить ее так, как им бы хотелось. Логические позитивисты пытались провести четкую логическую границу между наукой и не-наукой, но как в ходе них попыток и выяснилось, что эта граница весьма условна и истори-чески изменчива. — По-видимому, как раз в этом состоит самый цен¬ный результат обсуждения проблемы демаркации.
Опираясь на понимание научного знания как описания чувственного иного и руководствуясь аналогией с экстенсиональной логикой, в которой истинность молекулярных предложений устанавливается обращением к значениям истинности атомарных предложений, логиче¬ские позитивисты в качестве критерия демаркации избрали верифицируемость: предложение научно только в том случае, если оно верифи¬цируемо, т. е. если его истинность может быть установлена наблюдени¬ем, если же предложение неверифицируемо, то оно ненаучно. Протокольные предложения не нуждаются в верификации, так как представ¬ляют чистый чувственный опыт и служат базой для верификации всех других предложений. Остальные предложения языка науки должны быть верифицированы для того, чтобы доказать свою научность. Про¬цесс верификации выявляет чувственное содержание научных предло-жений, и если некоторое предложение нельзя верифицировать, то это означает, что оно не обладает чувственным содержанием и его следует изгнать из науки. Предложения философии нельзя верифицировать, по¬этому она сразу же отсекается от науки.
Логические позитивисты пошли еще дальше и объявили верифицируемость не только критерием демаркации, но и критерием осмыс¬ленности: только верифицируемые предложения имеют смысл, невери¬фицируемые предложения бессмысленны.
Отождествление осмысленности с верифицируемостью, по-видимо¬му, было подсказано экстенсиональной логикой. Попытки устранить парадоксы, обнаруженные в теории множеств, и разработка теории типов Б. Расселом привели к тому, что старая дихотомия истины и лжи была заменена трихотомией истинности, ложности и бессмысленности. Предложение может быть не только истинным или ложным, но и просто бессмысленным. Причем его бессмысленность может быть обусловлена не просто нарушением правил обычной грамматики,, а нарушением логических правил построения предложений, которое может быть выявлено только с помощью логического анализа. Витгенштейн отождествил смысл предложения с тем положением дел, ко¬торое оно описывает26. То, что некоторое предложение имеет смысл, т. е. говорит о каком-то реальном положении дел, выясняется в результате сведения этого предложения к атомарным предложениям, которые не¬посредственно сопоставляются с фактами. Те же предложения, которые не являются функциями истинности атомарных предложений и, таким образом, не говорят о фактах, Витгенштейн объявляет бессмысленными.
Правда, при этом оказываются бессмысленными также и логиче-ские тавтологии, т. к. они не описывают никакого положения дел. «Тавтология не имеет условий истинности, потому что она безусловно истинна. — писал Витгенштейн. — Тавтология и противоречие не име¬ют смысла»27. Однако, хотя тавтологии и не имеют смысла, они все— таки не совсем бессмысленны. «Не тавтология и противоречие не яв¬ляются бессмысленными, они являются частью символизма, подобно тому как ‘Q’ есть часть символизма арифметики»28.
26 «Вместо: Это предложение имеет такой-то и такой-то смысл’, можно просто говорить: ‘Это предложение изображает такое-то и такое-то положение дел» . — Витгенштейн Л. Логико-философский трактат, 4.031.
27 Витгенштейн Л. Логико-философский трактат, 4.461.
28 Там же, 4.4611.
Следует сказать, что для эмпиризма математика и логика всегда были камнем преткновения при его попытках опытного обоснования научного знания. В самом деле, в области астрономии, механики, био¬логии не так уж трудно показать, что законы этих наук основываются на опытных данных. Но как быть с математическими и логическими законами? Ведь они явно не являются истинами, полученными посред¬ством опыта! И здесь Витгенштейн находит блестящее решение: да, это не опытные истины, но это — инструмент обработки, преобразования опытных истин, поэтому математика и логика образуют необходимую часть науки.
Логические позитивисты заменили атомарные предложения Витгенштейна протокольными предложениями, но сохранили его тезис о сводимости всех предложений науки к протокольным предложениям и о бессмысленности тех предложений, для которых такое сведение ока¬зывается невозможным. Предложения философии неверифицируемы, следовательно, они бессмысленны. Так философия была не только от¬делена от науки, но и полностью дискредитирована.
Сейчас нетрудно заметить, что, утверждая бессмысленность фило¬софии, логические позитивисты допускали определенную некоррект¬ность. Верификационный критерий осмысленности утверждает, что не¬верифицируемые предложения эмпирически непроверяемы, следовательно, не имеют эмпирического значения. Но отсюда еще не следует, что такие предложения лишены всякого значения. Логические же позитивисты отождествили значение с эмпирическим значением и тогда оказалось, что предложения философии не просто лишены эмпирическoro значения, но лишены значения в лингвистическом смысле, т. е. попросту бессмысленны. Однако это отождествление не было высказа¬но ими в явной форме, и отсутствие эмпирического значения без всякого обоснования выдавалась ими за бессмысленность в обычном, лингвистическом смысле29.
Например, Карнап, обсуждая причины появления в языке бессмысленных предложений, утверждал, что предложения философии бессмысленны так же, как бессмысленны предложения, нарушающие пра¬вила грамматики или логики, типа «Цезарь есть и» или «Цезарь есть простое число»30. Таким образом, философия оказалась бессмысленой с точки зрения чрезвычайно узкой теории значения — теории, приписывающей значение только тем терминами и предложениям, кото-
29. О различии эмпирического и лингвистического значений см.: Патнэм X. Как нельзя говорить о значении // Структура и развитие науки. М., 1978.
30. Carnap R. Uberwindung der Metaphysik durch logische Analyse der Sprache // Erkenntis, Bd. 2, 1931.
рые относятся к чувственно воспринимаемым вещам 31. Но логические позитивисты выдали это за бессмысленность в обычном смысле и ис¬пользовали в качестве основания для поношения философии.
Чрезвычайная узость верификационного критерия демаркации и значения не могла не вызвать протеста. Этот критерий не только унич¬тожал философию, но отсекал и наиболее плодотворную часть самой науки. Нее научные термины и предложения, относящиеся к идеализи¬рованным или просто к чувственно невоспринимаемым объектам, с точки зрения этого критерия оказывались бессмысленными. Оставшая¬ся часть лишалась своих законов. Большая часть научных законов име¬ет форму общих предложений, например, «Все тела при нагревании расширяются» или «Ни одно материальное тело не может двигаться со скоростью, превышающей скорость света». Для верификации подоб¬ных предложений требуется бесконечно много частных предложений вида «Тело а при нагревании расширяется», «Тело Ь при нагревании расширяется» и т. д. Но мы не в состоянии сформулировать и прове¬рить бесконечного количества протокольных предложений. Следова-тельно, законы науки неверифицируемы и должны быть объявлены бессмысленными. На это обратил внимание уже К. Поппер в своем письме к издателю журнала «Erkenntnis» 33. Однако что же будет пред¬ставлять собой наука, если лишить ее законов?
Абсурдные следствия, вытекающие из первоначального понима-ния верифицируемости как полной проверяемости, заставили логиче¬ских позитивистов ослабить свой критерий демаркации и заменить его критерием частичной верифицируемости, или эмпирической подтверж¬даемость: лишь то предложение научно, истинность которого можно хотя бы частично подтвердить эмпирически. Общие предложения те¬перь включаются в
