число научных, т. к. некоторые частные следствия общего предложения могут быть проверены, и их истинность служит частичным подтверждением общего предложения. Подтверждаемость по-прежнему связывается с осмысленностью: лишь эмпирические тер-мины и предложения вполне осмысленны; остальные термины и пред¬ложения науки получают смысл лишь постольку, поскольку они могут быть частично подтверждены.
31 Верификационная теория значения напоминает ту феноменалистскую концепцию, которую использовал Дж. Беркли в своей критике понятия мате¬рии, силы и других понятий классической механики.
31 Popper К. Ein Kriterium des empirischen Characters theoretischer Systeme // Erkenntnis, Bd. 3, 1932/1933.
33 Правда, некоторые из них не пошли по этому пути. М. Шлик, например, следуя Витгенштейну, продолжал настаивать на том, что законы науки явля¬ются правилами вывода, т. е. псевдопредложениями.
В работе «Проверяемость и значение» 34 Карнап строит иерархию языков, выражающую постепенное ослабление демаркационного кри¬терия логических позитивистов. Язык L1 содержит только предикаты наблюдения и только экстенсиональные молекулярные предложения. Первоначально логические позитивисты считали, что лишь такой язык приемлем в качестве научного языка и все, что не может быть в нем вы¬ражено, следует считать ненаучным и бессмысленным. Язык L2 дополни¬тельно включает в себя общие и экзистенциальные предложения, кото¬рые могут быть лишь частично подтверждены. И, наконец, сам Карнап уже склонен принять язык Z-з, содержащий не только термины наблюде¬ния, но и диспозиционные предикаты (о них см. ниже). Предложения с та¬кими предикатами — подобно общим предложениям — также не могут быть верифицированы, а могут быть лишь частично подтверждены.
Таковы первые шаги логических позитивистов на пути ослабления своего узкого верификационного критерия демаркации. Однако в этот период Карнап все еще настаивает на экстенсиональности научного язы¬ка и верит в то, что каждый научный термин может быть сведен к пре¬дикатам наблюдения. Научные предложения должны выражаться в язы¬ке Li, все, что нельзя выразить в этом языке, ненаучно и лишено смысла.
В дальнейшем Карнап еще больше ослабляет демаркационный критерий. Он отказывается от требования экстенсиональности для все¬го языка науки и сохраняет это требование лишь для языка наблюде¬ния. Он также уже не требует, чтобы каждый научный термин был сво¬дим к терминам наблюдения. Достаточно, если хотя бы некоторые тер¬мины будут связаны с терминами наблюдения. Модель языка науки те¬перь включает в себя три элемента: язык наблюдения, термины и пред¬ложения которого обладают значением благодаря их связи с чувствен¬ными впечатлениями; теоретический язык, термины и предложения которого сами по себе лишены значения и который уподобляется неинтерпретированному исчислению; правила соответствия, связывающие теоретический язык с эмпирическим. Термины теоретического языка входят в теоретические постулаты, которые обеспечивают между ними определенную связь. Когда некоторые из этих терминов мы с помощью правил соответствия связываем с терминами наблюдения, то благодаря теоретическим постулатам все теоретические термины получают эмпирическую интерпретацию и осмысленность. Таким образом, если для некоторого термина мы можем подобрать цепочку предложений, уста¬навливающих его связь с другими терминами, и если хотя бы один термин из этой цепочки предложений можно связать с терминами наблю¬дения посредством подходящих правил соответствия, то наш термин можно считать научным и осмысленным.
34 Carnap R. Testability and Meaning // Philosophy of Science, V. 4, 1937.
По-видимому, этот демаркационный критерий уже настолько рас¬плывчат, что едва ли он может выполнять свое предназначение. В кон¬це концов, для многих философских терминов можно подобрать соот¬ветствующую цепочку предложений, которая сделает их научными. Различие между наукой и философией становится совершенно неопре¬деленным. Что же остается? — Лишь позитивистское предубеждение против философии, да привычка поносить ее и от нее открещиваться.
I. 6. ПРИНЦИП ВЕРИФИЦИРУЕМОСТИ
Первоначальная узость демаркационного критерия логического позитивизма привела к его ослаблению и практическому отказу от не¬го. Однако его недостатком была не только чрезмерная узость. Боль¬шие трудности возникли и при попытках его точной формулировки.
Допустим, мы согласимся с тем, что осмысленность отождествля-ется с верифицируемостью. Но что значит, что некоторое предложение верифицируемо? Первоначальный и, кажется, наиболее естественный ответ таков: предложение верифицируемо, если его можно практически в любой момент проверить, т. е. наблюдением установить его истин¬ность. Этот ответ быстро возбуждает сомнения: предложения о про¬шлых и будущих событиях, такие как, например, «Вчера в Москве шел дождь» или «Завтра будет солнечно», сегодня проверить невозможно. Должны ли мы на этом основании считать, что сегодня произносить такие предложения бессмысленно? Бессмысленными оказываются и предложения о фактах, установить которые мы не можем вследствие отсутствия технических средств. Например, предложение «На обратной стороне Луны имеются горы» следовало считать бессмысленным до на¬чала полетов в космос. В сущности, бессмысленными оказываются поч¬ти все предложения за исключением тех, которые описывают мое окру¬жение в настоящий момент.
Стремясь избежать этого неприятного следствия, логические пози¬тивисты предложили новое понимание: предложение верифицируемо, если существует логическая возможность его проверки. Но какие же предложения логически невозможно проверить? — Очевидно, те, кото¬рые содержат в себе логическое противоречие и говорят о логически невозможной ситуации. Отсюда вытекает, что противоречивые пред¬ложения бессмысленны. Это сразу же приводит к неприемлемому след¬ствию: отрицание бессмысленного предложения само должно быть бес¬смысленным, а отрицанием противоречивого предложения является тавтология, следовательно, все тавтологии бессмысленны. Но ведь они выражают законы логики!
Тогда пытаются ограничить применение верификационного кри-терия только сферой синтетических предложений и говорить не о логи¬ческой, а с физической возможности верификации, т. е. о возможности представить себе то физическое положение дел, которое могло бы сде¬лать истинным обсуждаемое предложение. Но в этом случае мы выну¬ждены признать бессмысленными все предложения, говорящие о не¬представимых вещах — о четырехмерном пространстве, об ангстремах, парсеках и т. п. Таким образом, ответ на вопрос о том, когда предло¬жение следует считать верифицируемым и, следовательно, осмыслен¬ным, оказалось довольно трудно сформулировать.
Следует упомянуть и о трудностях, связанных с использованием экстенсионального логического языка. Пусть, например, предложение А верифицируемо и осмысленно, а предложение В — неверифицируемо. Тогда положение дел, верифицирующее А, будет верифицировать так¬же дизъюнкцию A v В. Следовательно, эта дизъюнкция осмысленна. Но если В — член осмысленной дизъюнкции, то и его очевидно следует признать осмысленным. Аналогичная трудность встает и перед ослаб¬ленным критерием осмысленности: пусть А подтверждаемо и осмыс¬ленно, а В — бессмысленно. Тогда конъюнкция А & В будет подтверж¬даема и осмысленна. При самом же слабом критерии осмысленности, согласно которому предложение А осмысленно, если из А и некоторого вспомогательного предложения С выводимо предложение наблюдения В, вообще любое предложение оказывается бессмысленным, т. к. в ка¬честве вспомогательного предложения С мы всегда можем взять мате¬риальную импликацию А -> В, независимо от того, каким будет пред¬ложение A35.
И, наконец, даже если бы логическим позитивистам удалось дать удовлетворительную формулировку принципа верифицируемости, то можно было бы спросить: что собой представляет этот принцип?
Утверждение «Предложение осмысленно тогда и только тогда, ког¬да оно верифицируемо» можно рассматривать как индуктивное обобщение частных предложений вида «Предложение А осмысленно и верифицируемо», «Предложение В осмысленно и верифицируемо» и т. п. Но для того, чтобы получить такое обобщение, мы должны знать — независимо от верификации — осмысленно данное предложение или нет. Это аналогично тому, что для рассмотрения предложения «Все лебеди белы» в качестве индуктивного обобщения нам нужно знать, что зна¬чит «быть лебедем» и что значит «быть белым» и не предполагать за¬ранее, что это одно и то же.
Можно рассматривать приведенный принцип как определение по-нятия «осмысленное предложение». Тогда этот принцип будет либо про¬стым соглашением относительно использования термина «осмысленно»
35 Об этих трудностях см.: Рар К. Analytische Erkenntnistheorie. Wien, 1955, Кар.I.
и в этом случае он будет совершенно неинтересен, либо — уточнением обычного употребления понятия «осмысленного предложения». В по¬следнем случае можно поставить вопрос об адекватности нашего уточ¬нения. Однако для обсуждения этого вопроса нам уже нужно знать, ко¬гда и при каких условиях предложение считается осмысленным, т. е. за¬ранее иметь некоторый критерий смысла. Таким образом, в любом слу¬чае осмысленность оказывается нетождественной верифицируемости.
Попытка найти критерий научности, который позволил бы нам сказать, что — наука, а что — псевдонаучная болтовня или ненаучная спекуляция, политическая демагогия или очередной миф, — такая по¬пытка безусловно имеет смысл. Однако история верификационного критерия логического позитивизма показала нам, во-первых, что ос¬мысленность не тождественна научности и то, что лежит вне науки, часто имеет смысл; а во-вторых, что нет абсолютной непроницаемой границы между наукой и другими видами интеллектуальной деятельно¬сти, во всяком случае, провести эту границу невозможно. Осознанием этого обстоятельства философия науки в значительной мере обязана собственным многолетним усилиям логических позитивистов. Сформу¬лировав проблему в ясном и четком виде, они показали, что она нераз-решима.
I. 7. ЭМПИРИЧЕСКАЯ РЕДУКЦИЯ
Эмпиризм вообще и позитивизм, в частности, всегда с подозрени-ем относился к теоретическому знанию, к теории. И это подозрение вполне понятно: если какие-то понятия и утверждения слишком далеки от опыта, от практической деятельности, то трудно подавить сомнение: зачем они вообще нужны? Какую роль они играют в познании и прак¬тике? Действительно ли они выражают знание или являются плодом нашей необузданной фантазии? Позитивизм склонялся к последнему мнению. «Конечно религиозные и конечные научные идеи, — писал, например, Г. Спенсер, — одинаково оказываются простыми символа¬ми действительности, а не знаниями о ней». Э. Мах видел в теоретиче¬ском знании полезный инструмент: «цель физических исследований за¬ключается в установлении зависимости наших чувственных пережива¬ний друг от друга, а понятия и теории физики суть лишь средства для достижения этой цели, — средства временные, которыми мы пользуем¬ся лишь в видах экономии мышления…»36. Используя средства матема¬тической логики, логические позитивисты попытались дать ясный и точный ответ на вопрос о природе теоретического знания.
36 Спенсер Г. Основные начала. СПб., 1899, с. 39
Программа эмпирической редукции логических позитивистов первоначально вдохновлялась их убежденностью в том, что знание не только порождается чувственным опытом, но все оно есть не что иное, как описание этого опыта, описание чувственно данного. Из убежде¬ния в эмпирическом характере всякого знания естественно вытекало, что всякий научный термин и всякое научное предложение могут быть сведены, «редуцированы» к протокольным предложениям, к терминам наблюдения или, иначе говоря, заменены терминами и предложениями эмпирического языка. Логические позитивисты не довольствовались простой констатацией этой возможности. Для того чтобы провести ре¬форму научного языка, очистить его от философских спекуляций и вы¬явить его подлинное эмпирическое содержание, они действительно по-пытались осуществить эмпирическую редукцию научного знания. Но осуществление этой программы потерпело крушение.37
Выяснилось, что полностью выразить содержание всех терминов и предложений науки в экстенсиональном эмпирическом языке невоз¬можно. Правда, даже и после этого логические позитивисты, разделив язык науки на эмпирический и теоретический, продолжали стремиться хотя бы к частичной редукции теоретических терминов и предложений. Попытки свести термины и предложения теоретического языка к эмпи¬рическому языку привели к некоторым техническим результатам, ко¬торые, может быть, были важны и интересны с точки зрения программы, выдвинутой логическим позитивизмом, но они потеряли свой смысл
