иллюзию преодоления одиночества.

В наиболее масштабной форме эта власть может быть выражена в политической власти, стремящейся стать властью над нацией и человечеством. Она требует максимальной концентрации воли властителя и всей его жизни.

Однако возможны и камерные формы власти над другими. Это может быть власть над животным и упоение его преданностью, власть в семье — над женой (мужем) и детьми, власть-администрирование в науке и искусстве.

Но чем больше иллюзия преодоления одиночества ослепляет властвующего, тем более мучительным будет прозрение…

5

Итак, именно ограничение, а затем убийство свободы приводят властителя к одиночеству — тайному и совместному пульсу его и осчастливленных подданных. Многоногий организм несвободы окружает властителя, и он есть его одинокое сердце.

Некрофилия властителя — попытка дьявольского разрушения этого одиночества. Смерть представляется чем-то более ужасным, чем одиночество, и оно должно померкнуть на ее фоне. Но бездна одиночества властителя сродни бездне смерти. Рано или поздно они соединяются, бесконечно углубляя друг друга. Эта новая бездна — результат материализма властителя, материализма, имеющего парадоксально мистическую форму. Этот материализм заставляет искать трансцендентное в смерти и механическом расчленении живого. Трансцендентное как Бог и абсолютная гармония бессмертия — единство, которое действительно очищает одиночество властвующего, становится все более непостижимым и недоступным.

Одиночество такого властителя есть одиночество маньяка, раздувшееся до границ государства. Его одиночество становится одиночеством всех. Сущность тоталитаризма такого властителя есть неудержимое желание передать свое одиночество всем подвластным. Смерть, целая цепочка смертей становится мостом, по которому одиночество властителя перетекает в государство, рождая донос и измену себе, а также ужас доноса и измены себе.

Однако этот чудовищный мост непрочен и не выдерживает вес власти-одиночества.

И бездна ждет властителя. Так было во времена Калигулы. Так было во времена Ивана Грозного. Так было во времена Гитлера и Сталина.

6

Бегство от свободы-одиночества в кажущуюся соборность власти приводит к бесконечной полноте одиночества. Обыденное мышление всех времен и народов, объединяющее свободу с властью, а любовь — с отрицанием свободы, забывает об этом одиночестве, точнее, не хочет замечать его. Уже сам факт такого одиночества означает, что власть лишь частично связана со свободой.

Сети одиночества-власти улавливают утративших способность любить, и они навсегда запутываются в них. Неспособность любить есть самая глубокая несвобода. Власть таких людей замыкается в одиночестве и, становясь одиночеством, навсегда теряет себя.

7

Убийство любви есть самоубийство власти. Власть без любви стремится породниться с ужасом и погибнуть. Ужас может лишь временно и частично усилить ее. Объединение власти с ужасом — первый шаг в бездну полного одиночества.

Любовь есть высшая свобода. Поэтому верно и иное высказывание — самоубийство власти есть результат убийства свободы. Однако тут необходима оговорка. Существует свобода-любовь и свобода-произвол. Различие между ними — в степени слияния с любовью или, наоборот, с материей. Власть, порожденная свободой-произволом, материальным хотением, беременна одиночеством и только очищается от удаления подобной свободы. Эта свобода есть воля за пределами любви, океан воли, чуждый созерцанию и представлению, более того — чуждый вдохновению. Такая свобода всегда трагична и одинока; точно также трагична и одинока порождаемая ею власть.

8

Истинная антитеза есть антитеза не свободы и любви, а любви и власти.

Обыденное размышление противопоставляет любовь и свободу, ибо чувствует — то, что оно называет любовью, не может быть свободно.

Свобода всегда вторична по отношению к любви и власти. Она распята между любовью и властью. Именно в этих пределах она обретает свое трагическое бытие.

Любовь и власть, отчужденная от любви, аналогичны Богу и дьяволу, свобода — человеку. По мере удаления от любви к власти свобода все больше становится одиночеством.

Поэтому Кьеркегор был лишь отчасти прав, когда говорил, что понятием, противоположным греху есть не добродетель, а свобода. Таким понятием является любовь, дарующая свободе истинность и вечность.

9

Но может стоит избегать власти, пытаясь заменить ее любовью и дружбой? Ответ на этот вопрос не так прост, как может показаться на первый взгляд.

Воля к власти имеет свой глубинный смысл. Она дает личности цельность и устремленность. Власть есть процесс изменения человеком своей животной природы и уничтожение обыденности властвующего. Безусловно, речь идет о власти под собой. Любовь и дружба, не поднятые такой властью над горизонталью обыденности, превращаются в пошлую скуку и радость совместного время-убивания. Они перестают быть любовью и дружбой. Путь к свободе и истинной любви лежит через власть над собой.

Однако трагизм ситуации выражается в том, что власть над собой как разрушение обыденности внутри себя требует подобного разрушения и вокруг себя. Это порождает власть над другими. Такая же власть тянет в тайный водоворот несвободы как зависимости от подвластных и одиночества как неспособности полюбить их. Выходом, вероятно, может быть лишь одно — изначальное соединение власти над собой и любви, парадоксально вмещающей любовь к окружающим в их идеальном и освобожденном бытии, любовь к идеальному себе, любовь к неповторимой женщине и любовь к Богу.

Этот выход есть соединение воли к власти и воли к любви. Или иначе воли и вдохновения.

Такой путь — часто тоже путь одиночества, но именно он ведет к абсолютному преодолению одиночества.

На этом пути приобретает окончательный смысл воля к одиночеству. Лишь он ведет мимо бездны.

Власть-одиночество есть результат разочарования в любви и свободе. Власть, объединившаяся с ними, делает одиночество невозможным. Однако такое объединение не было окончательно дано еще ни одной исторической личности…

Лишь в лице Христа мы видим пример абсолютного превращения власти в любовь и свободу, а любви и свободы — во власть. Власть над обыденностью, возвышающую и очищающую ее.

Глава 10

Образ Ленина: одиночество Противобога

1

Выше было показано, что власть, лишенная любви, уничтожает себя. Хотя возможно единение власти с иллюзорной любовью, любовью-суррогатом и любовью-призраком. Это единение продлевает дни и ночи власти.

Удивительным примером этому есть жизнь и борьба Ленина.

2

Ленин есть существо среднего пола. Именно это определяет его глобальное одиночество. Вот главный тезис, который будет развиваться и доказываться в этой главе. Разумеется, речь пойдет не о фантастических разоблачениях физиологии и анатомии Ленина (например, о наличии у него женских половых органов и т. п.), речь пойдет о состоянии психики.

О том, что Ленин психически лишен мужского пола говорит вся логика его жизни. Его отношение к женщинам окрашено равнодушием и рационализмом. Он воспринимает их не как женщин, а как специфических товарищей, служащих делу революции. В его сознании они даже не являются сестрами. Женщины отличаются от мужчин лишь определенным способом организации тела, который часто обременяет их, но при известных условиях может быть преодолен и возвышен.

Ленин лишен любви к конкретной женщине. Надежда Крупская есть его придаток, материализация воли и популяризатор мысли. В главных вопросах жизни она не воспринимается им как женственность и, уж конечно, не участвует как женственность в его борьбе. Для того, чтобы войти в эту борьбу, ей необходимо одолеть свою женственность, Она женственна ровно настолько, насколько это может понадобиться революции. Под воздействием Ленина она утрачивает пол и входит в усредненную половую жизнь. Смысл этой жизни лежит за пределами пола и отношениями между полами. Она принципиально лишена и сексуального, и эротического звучания.

Образ Женщины вытесняется и заменяется образом Революции — единственной женщины и женственности, доступной Ленину. Но революцию нельзя любить. Ее можно только страстно желать. Революция слишком динамична, чтобы самой быть целью. Она есть переход к новому бытию, преддверие метаморфозы. Хаос и ничто в революции ждут своего перехода к новому космосу и бытию. Страстное желание революции для Ленина является желанием собственной метаморфозы, которая может подарить пол и связанную с ним полноту жизни.

3

Но на этом пути обретение пола невозможно. Поэтому революция, эта динамическая и жестокая женственность, болезненное торжество социальной диалектики, требует для Ленина иной коллективной женственности — женственности статичной, укорененной в бытии. Такая женственность должна быть не только в будущем, но и в настоящем. Она должна быть не только мечтой и идеалом, но и реальностью, это дает шанс обрести любовь и пол.

Подобной женственностью для Ленина становится партия. Партия — есть воплощение идеала и островок постреволюционного будущего. Ленин вступает в мистический брак с партией, создавая и все больше влюбляясь в ее образ. Партия должна быть целостна и она должна иметь целостное мировоззрение — этого влюбленный и властный мужчина всегда требует от женщины. Единство мужчины с такой женщиной означает рождение жизнеспособного нового и его победу над миром. В этом смысле весьма показательны слова Н. Бердяева — мыслителя, который наиболее близко подошел к разгадке тайны Ленина:

«Целью Ленина, которую он преследовал с необычайной последовательностью, было создание сильной партии, представляющей хорошо организованное и железно-дисциплинированное меньшинство, опирающееся на цельное революционно-марксистское миросозерцание. Партия должна иметь доктрину, в которой ничего нельзя изменить, и она должна готовить диктатуру над всей полнотой жизни»[17 — Бердяев Н. Истоки и смысл русского коммунизма. — М. 1990. С. 98–99.].

4

Итак, партия для Ленина есть одновременно детище и возлюбленная. Но, развиваясь, эта возлюбленная утрачивает женские и обретает мужские черты. В ней растет волюнтаристическое начало. Ленин радуется воле партии и страшится ее. Исходя из интересов революции, необходимо мужское, сильное начало, и вместе с тем ему необходимо подчинение партии — для утверждения себя как мужчины и воли. Фракции и ереси решительно отсекаются Лениным, хотя в глубине души он не может не чувствовать, что партия теряет волю и творческий порыв.

Противоречие раздирает Ленина. Реальное разрешение этого противоречия — в преодолении влечения к неперсональному и перенос его на личность. Ленину необходимо преодолеть эротическое тяготение к коллективу, уничтожающее сущность эротизма и любви.

Однако Ленин оказывается неспособным на это. Единственным выходом для него становится наделение партии средним полом, которое закрепляет его собственное среднеполое бытие и окончательно уничтожает тягу к действительной эротической жизни. И это приводит к удивительному единству партии — за счет отсечения всего нестандартного, волевого и яркого — и процветанию среднего дисциплинированного типа.

«Когда Луначарский попробовал заговорить о богоискательстве и богостроительстве, — пишет Бердяев, — то, хотя это носило совершенно атеистический характер, Ленин с яростью набросился на Луначарского, который принадлежал к фракции большевиков. Луначарский вносил усложнение в целостное марксистское миросозерцание, он не был диалектическим материалистом, этого было достаточно для его отлучения»[18 — Там же. — С. 98.].

Единство-селекция посредственностей нагнетает одиночество вождя большевиков в усредненной массе, ибо одноименные заряды отталкиваются. Безусловно, это не означает непосредственное отторжение — наоборот, как мы увидели выше, одноименность приводит к укреплению материального единства — нет, речь идет о глубинном метафизическом разъединении, приводящем к одиночеству связанных нетворческим и неэротическим делом, делом, лишенным любви и свободы. Подобное одиночество лишь через несколько поколений может привести к материальному распаду, но оно обязательно приведет к нему…

5

Сказанное порождает аналогию Ленина и Канта, ибо Кант так же находится по ту сторону