(эта фраза в историях философии буквально — sit venia verbo [см. комм. 182] — играет роль влияния длины носа Клеопатры на всемирную историю) спор схоластиков через Enn. V. 9 и 7 не свяжется ли с критикой Аристотелем отделимости «зраков» и отождествления их с «общим» (katholon): ведь у Аристотеля, Плотина и схоластиков даже примеры одни и те же [см. комм. 183].
Из всего сказанного следуют выводы: 1) влияние Плотина (как и других выдающихся греческих мыслителей) на средневековую философию не было непосредственным; 2) тем не менее оно было огромно, совершаясь главным образом через римских неоплатоников, Августина и прокло-ареопагитиков; 3) так, например, миросозерцание типично средневекового мыслителя Ансельма в своей диалектической части в самых значительных пунктах возводится исторически через Августина и Эриугену к Плотину; 4) разглядеть влияние Плотина мешали: а) легенда о влиянии фразы Порфирия; б) спутанное представление о споре реалистов и номиналистов; в) переоценка влияния Платона и Аристотеля.
4. Непосредственное влияние Плотина (и Прокла) сказывалось на Востоке, но, к сожалению, история философии сделала не слишком много для выяснения деталей этого влияния. Так, например, было бы очень важно детальней выяснить связь Энея и Захарии из Газы с неоплатоником Гиероклом [см. комм. 184] и смысл полемики Прокопия, брата Захарии, с Проклом; также важно было бы исследовать источники и влияние «книги Гиеродея», сирийского Псевдо-Дионисия V в. Также совершенно не исследована история сирийских переводов неоплатоников и мало выяснена роль Давида Армянского [см. комм. 185]. Словом, мы имеем девственную пустыню для историков философии, точка зрения которых затрудняется двумя обстоятельствами. Во-первых, благодаря «Истории логики» Прантля [см. комм. 186], византийско-сирийская философия, вообще мало исследованная, заполняется преимущественно описанием работ по логике, чем в «общем обзоре» создается ряд аберраций. Во-вторых, вследствие как этой причины, так и многих других крайне преувеличено влияние Аристотеля. Ярким и, к сожалению, типичным примером такого искажения истории философии для путей славы Аристотеля служит Штёкль [см. комм. 187]. По Штёклю, греко-сирийцы занимались «особенно аристотелевской философией», «знакомство арабов с сочинениями Аристотеля происходило через сирийских христиан», в результате чего получается «арабско-аристотелевская философия». Все время у Штёкля фигурирует Аристотель, и… вдруг: «через греко-сирийских переводчиков и толкователей аристотелевская философия и к арабам перешла в одежде неоплатонизма. Отсюда то явление, что первоначально арабские аристотелики вращались всецело в круге неоплатонических идей». Тенденциозность Штёкля сказочна. Так, говоря о сочинениях Аль-Фараби (X в.), что они «очень близко подходят к греческо-неоплатоническим образцам», он продолжает: «К Аль-Фараби примыкает знаменитейший из арабских аристотеликов на Востоке, Авиценна (Ибн-Сина)… Если сравнить системы обоих мыслителей, то в существенном между ними не окажется никакого различия» [см. комм. 188]. Неудивительно, что после этого историко-философское влияние Плотина (и Прокла) — неясная величина. Но тем не менее даже такая тенденциозность историков философии не может затмить слишком ярких фактов. Так, например, в IX в. переводится на арабский язык псевдоаристотелевская «Theologia», местами дословно повторяющая Плотина, в X в. плотинизм ярко выступает в энциклопедии «братьев чистоты», в промежутке создается «De causis» [см. комм. 189], являющаяся в большей части дословным извлечением из «Institutio Theologica» Прокла, а гораздо ранее — «Elementa theologica» Прокла. На основе этих и подобных сочинений в XI в. создается неоплатонизм Ибн-Гебирола (Авицеброна), непосредственно Плотина не знавшего.
В том же XI в. в Византии реставрируется Академия, но история ее от Пселла до Плифона, учителя Фичино, столь же малоизвестна, как и сирийский плотино-проклизм VI-VIII вв. Пути влияния Плотина пока остаются затерянными.
5. И во второй период западноевропейской средневековой философии Плотин непосредственно не влиял. Тем не менее «платоники» XII в. скорее могут быть названы «неоплатониками», причем подчеркнем их (одно из самых ранних в Европе) соприкосновение с арабской мыслью. Бернард и Теодорик Шартрские, и особенно Аделяр Батский, являются типичными неоплатониками, Бернард Турский базируется на плотинизме Августина, Халкидии и Апулее, Гильберт [см. комм. 190], создавший эпоху своим плотинизирующим учением о категориях, является комментатором Боэция. Прибавим к этому переводы к началу XIII в. «De causis», псевдоаристотелевской «Theologia» и т. п.
Но христианская Церковь, то самое христианство, которое когда-то боролось с «последними язычниками» школы Ямвлиха и Прокла, которое осудило когда-то Эриугену, начинает вновь борьбу: вновь запрещается Эриугена и предпринимается борьба против неоплатонического арабского Аристотеля Гундиссалина [см. комм. 191]. Однако недоразумение скоро выясняется, и «подлинный» Аристотель противополагается «Платону» (т. е. Плотину и Проклу).
XIII век наполнен спором между аристотелизмом и августинизмом, исторически питаемом трудами Гундиссалина и Авицеброном [см. комм. 192]. Бонавентура и Дунс Скотт [см. комм. 193], францисканские философы, противополагаются доминиканцам Альберту Великому и Фоме Аквинскому, создателям официальной аристотелико-католической философии. Мы в нашей схеме не можем заняться выявлением философского смысла борьбы между «Аристотелем» и «Августином» (хотя и крайне поучительно было бы узнать, что представлял собой «католический» Аристотель XIII в.), тем более что о влиянии Плотина как такового здесь речи нет. Нам важно лишь наметить путь к рецепции Плотина Западной Европой в XV-XVI вв. Куда же он приведет?
От Дунса Скотта, с его идеями, навеянными Августином и неоплатоническим арабским Аристотелем Авицеброна и Гундиссалина, путь ведет к францисканцу же Вильгельму Оккамскому (XIV в.) и Петру д’Альи (XV в.). Но и в недрах доминиканцев сказываются влияния Августина, Гильберта (а через него Боэция), Псевдо-Дионисия (Прокла и Плотина). Так создается мистика Экхарта, Таулера, «Немецкого богословия» и предтеч Лютера. Августинец Лютер, идейно связанный с «Немецким богословием» и неоплатонизирующий мистикой создаст «протестантство» против католицизма [см. комм. 194]. Августинствующий Декарт и августинец Мальбранш [см. комм. 195] в Париже, где действовали Вильгельм и Петр, создадут т. н. новый европейский рационализм. Родина Дунса Скотта и Вильгельма Оккамского [см. комм. 196] в лице связанных с кембриджскими неоплатониками Локком, и особенно Беркли, создаст «эмпиризм». «Реформация», «рационализм» и «эмпиризм» выросли из идей Плотина. Тот самый мыслитель, который исторически обусловил собой развитие ранней средневековой, и арабской, и еврейской (отчасти) философии, давшей новые силы европейской мысли, тот самый обусловил собой развитие и новой европейской философии, только уже более непосредственно. Но если это так, тогда Плотин, именно Плотин, — основа европейской философии, в то время как влияние Платона преувеличено, а Аристотель влиял лишь спорадически и частично. Плотин, Прокл и Августин — наши учителя философии.
6. Неоплатонизм открывает собой новую европейскую философию: Фичино, Пико Мирандольский Старший и Цвингли, Пико Младший и Цорци, Рейхлин, Вивес, Кардан, Парацельс и Гельмонт, Телезий и Галилей, Кампанелла, Таурелл, Вейгель, наконец, Николай Кузанский, Бруно и Бёме — все они в большей или меньшей степени неоплатоники. В недрах неоплатонизма созревает кембриджская философия Кэдворта, Паркера, Мора, Норриса и Кольера, и из неоплатонизма же выросло миросозерцание Беркли. Даже английский эмпиризм связан, правда далекой связью, с идеями Плотина: Бэкон учит об активных формах (ср. с энергетикой видов у Плотина), Локк под влиянием кембриджцев развивает неоплатоническое учение о качествах. С другой стороны, из августинизма развиваются кальвинизм и философия Декарта, картезианцев, янсенистов и Мальбранша. Наконец, из августинизма Декарта и неоплатонизма Бруно и еврейской философии разовьется философия Спинозы. Так до XVIII в. европейская философия будет так или иначе связываться с плотинизмом. Наконец в XIX в., как мы видели, бросится в глаза сходство между философией Плотина и философиями Фихте, Шеллинга, Гегеля и Гартмана.
Настоящая глава не ставит задачей анализ влияния Плотина на новое европейское миросозерцание. Для такого анализа понадобились бы целые тома исследований. Нашим списком имен мы хотели дать лишь намек на то, в какой мере современное миросозерцание коренится в Плотине. Тем не менее все же необходимо для более убедительной наглядности произвести сопоставление с Плотином хотя бы 2-3 наиболее типичных представителей новой философии.
Одним из героев новой философии является Беркли. Обыкновенно набожного ирландского епископа считают представителем эмпиризма и сенсуализма, выводя его из Локка и Бэкона. Такое мнение крайне ошибочно. Первый труд Беркли («Опыт новой теории зрения»), написанный на тему Enn. II. 8, находится под влиянием Мальбранша; второй, и основной, труд («Трактат») дает критику Локка, совпадает со взглядами ученика мальбраншиста (и кембриджского неоплатоника) Норриса, Кольера и написан в эпоху увлечения Беркли Платоном, в котором Беркли особенно ценит «благородное презрение к вещам этой чувственной жизни»; «Альцифрон» полон идеями Мальбранша и Псевдо-Дионисия; «Сирис», метафизика Беркли, — типично неоплатонический трактат. По мнению Беркли, тело = сумма идей, а материя = mera potentia (возможность); нет предметов познания вне ума, и Бог — единственная и непосредственная активная причина наших идей, а явления природы — слова Божественной речи; сенсуалистический материализм ведет к скептицизму, идеализм — к Богу как единому и благому. По мнению Плотина, тело = вид + ирреальная возможность; нет предметов ума вне ума, и единое — активная первопричина познания, тогда как материя инактивна; «виды» вещей — «слова» (logoi) мировой души; сенсуалистический материализм ведет к скептицизму, в противоположность которому Плотин развивал учение о единстве ума и умственного и о едином и благом; точно так же и «номинализм» Беркли отлично вяжется с утверждением Плотина о бесчисленном числе «видов». Правда, «идея» Беркли не равна «идее» Плотина, но Беркли сам не удовлетворен своей «идеей» и кончает тем, что в «Сирисе» отделяет ее от ощущения и, как и Плотин, считает ее активной. И если мы далеки от того, чтобы «топить Беркли в Плотине», то, с другой стороны, «Новая теория зрения» исторически связана с II. 8: «Каким образом далекое кажется маленьким»; введение к «Трактату» — с V. 7: «О том, существуют ли «виды и отдельных предметов»»; «Трактат» — с V. 5: «Что не вне ума умственные предметы, и о благе»; «Теория зрения или зрительной речи» таит идею о «словах» мировой души, воспринимаемых нами как вещи, а «Сирис» развивает Прокло-Плотинову мысль о «цепи» (seria) субстанций. Так, «сенсуалистический идеализм» Беркли является одним из моментов в развитии единого идеализма, идущего от Плотина. Основная мысль — одна и та же: материя ирреальна, тело определяется идеями, ум активен, его первооснова — единый и благой Бог.
Другим из героев новой философии является Кант. Но априористическая гносеология Канта, в свою очередь, во многом близка к плотинизму. У Канта мы находим дуализм разума и рассудка, понятий и идей, как и у Плотина — дуализм ума и рассудка, видов и слов-понятий. Рассудок Канта получает «данное» чувственности, которое обрабатывает посредством априорных форм; рассудок Плотина «судит» ощущения (аффекции тела) сообразно «врожденным» «канонам» ума. Вещь, по Канту, есть «Х» вещи в себе + понятия и формы рассудка; вещь Плотина есть ирреальное темного познания («мрак») + понятия (logoi) и (определяющие их) «виды».
