мыслей обширной психологии Плотина стоит вне непосредственной зависимости от Платона.
Мы знаем уже, что Плотин очень много внимания отдал ноологии. Сам Плотин относит, и то с оговорками, к Платону учение о трех субстанциях («Письма») [см. комм. 141], но это, самое большее, сходство, а не влияние. Непосредственное влияние сказывается в ноологии лишь в V. 8 («Федр»), а также (менее) в V. 9 и 7 («Парменид»). Здесь мы можем сказать: Плотин взял у Платона учение о «видах», «зрелищах» и «умственной интуиции» (noesis), теорию «парадеймы» и, в связи с ней, концепцию «красоты в себе». Но трактаты 9, 7, 1 (и примыкающий к нему 2) являются ранней группой ноологических трактатов (да и V. 8 относится к первой половине следующего периода). Отсюда вывод: Платон определил исходную точку ноологии Плотина. Что же касается шестой Девятки, то непосредственное влияние Платона устанавливается в 9 (самом раннем — учение «Государства» о благе и созерцании), 7 (очень сильное влияние теории «видов» и учение «Филеба» о благе), 6 (учение о числах), 2 (учение о категориях «Софиста») и 3 (учение о «подобии», отчасти теории «качества» и «движения»), причем опять у Плотина выступает особая «тенденция» (см. интерпретацию «Филеба» в VI. 7 и учение о единстве в VI. 2).
Натурфилософский интерес сравнительно равномерно распределен у Плотина (1, 9, 4; 6, 8, 7; 2, 3, 5). Кроме афористического 9, влияние Платона замечается в очень большом числе трактатов 4 (мировая душа), 6 (прямой комментарий учения «Тимея» о материи), 7 (учение о времени «Тимея»), 5 (прямой комментарий текстов «Пира»).
Итак, подведем итоги. Чем, когда и как влиял Платон на Плотина? Платон влиял на Плотина своими орфико-пифагорейскими и чисто диалектическими диалогами: «Федр», «Государство» (V-VI и X), «Филеб», «Тимей», «Парменид», «Софист», «Пир», «Федон» (слабее — «Теэтет», «Законы», «Письма»). Платон влиял все время, до самой смерти Плотина, причем именно его влияние выступает сразу же и как самое сильное. В чем же сказалось это влияние? — Миросозерцание Плотина вышло из учения Платона о цели и путях философской жизни, из взглядов Платона на космос, мировую душу и природу человека (душа и тело), из его учений о «приемнике», «видах» и умственном мире как прообразе, из диалектики Платона о сущем, едином и числах. В этом смысле Плотина можно смело назвать платоником.
Но Плотин был своеобразным платоником. Он, мы видели, сразу же выступает как продолжатель и толкователь «мнения Платона». Его развитие учений Платона и толкование их имеет вполне определенную тенденцию… Какую?
6. Лонгин усматривает историко-философскую позицию Плотина в оригинальном и обширном синтезе пифагорейских и Платоновых принципов [см. комм. 142]. Мы знаем уже, что Плотин усваивал Платона тенденциозно. Из Платоновых диалогов он наиболее пользовался теми, которые можно назвать орфико-пифагорейскими [«Филеб», «Тимей», «Государство» (V-VI и X), «Федр», «Пир», «Федон», учение о богоуподоблении в «Теэтете» и учение о числах]. Таким образом, сказали бы мы, Плотин как платоник является учеником Платона как орфика — пифагорейца и основателя древней Академии. От пифагорейцев Плотин решительно заимствует их учение о «трех жизнях», и его этика есть этика «философской» жизни. Эта этика, идущая через музыку и математику к созерцанию умственного мира, этика «очищения души» и «обращения», есть типично пифагорейская этика. Этот пифагореизм и побудил Плотина сосредоточиться прежде всего на психологии. Доказывать наличность сильного орфико-пифагорейского элемента в психологии Плотина значило бы ломиться в открытую дверь. Мы отметим лишь наиболее решающие моменты пифагорейского влияния. Таковыми мы считаем, во-первых, признание индивидуальной души с ее «дерзновенным отделением» и послесмертной судьбой и, во-вторых, концепция «неделимой» части души. Вся история индивидуальной души представляется Плотину по-пифагорейски: «дерзновение», «забота» об индивидуальном теле, «погружение», посмертное возмездие. При этом Плотин — крайне правоверный пифагореец, принадлежащий к той секте, которая учит о душепереселении в животных и растения. История философии учит нас, что именно этот пункт играл большую роль в истории развития пифагореизма, и характерно, что многие «неоплатоники» в вопросе о судьбе души не пошли за Плотином. Но и учение о природе души находилось также под влиянием пифагореизма: резкое противопоставление «рассудка» «ощущению» в связи с учением о сущности души как «мнящей» и «помнящей» и умозрениями о «едином» и «множестве», «неделимой и делимой сущности» сближают Плотина не столько с Платоном, сколько со Спевсиппом, Ксенократом и поздними пифагорейцами [см. комм. 143]. Пифагорейско-платоновского же происхождения и учение о «демоне», связываемое, как у пифагорейцев, с учением о судьбе. Наконец, из орфико-пифагорейских представлений развилось и учение о мировой душе с ее отношением к миру и индивидуальной душе и, что особенно типично, аналогия между мировой и чистой индивидуальной душой, а также орфично учение о Physis и ее стремлении к «theoria» блага (Платона), или единого (пифагорейцев); также пифагорейско-платоновское учение о том, что мировая душа «овременила» мир.
Одним из самых пифагорейских трактатов Плотина является V. 1, благодаря чему Плотинова ноология связывается с пифагорейской психологией и генологией. Учение о трансцендентности единого типично для «эмпедокловской», если можно так выразиться, секты пифагорейцев [см. комм. 144]. Отсюда развилось учение Плотина о едином. Отсюда же и возможность учения о «троице» единого, ума и мировой души, которое, как показывает Нумений и как свидетельствует Плотин, именно пифагореично. Плотин указывает также и на пифагореизм своей генологии, противопоставленной интеллигибельному плюрализму Аристотеля (V. 1, 9); единство интеллигибельного мира и учение об уме как диаде, а также учение о числах пифагореичны. Мы не имеем исследований об учении пифагорейцев об «идеях» и «зрелищах», поэтому мы не можем здесь высказывать категорических суждений, но пусть это будет пок а лишь предварительной гипотезой, учение Плотина о «видах» окрашено в сильно геометрический оттенок пифагорейского учения о «формах» и «пределах», а учение о «зраках», в связи с учением о созерцании (V. 9) и метакритикой критики Аристотелем учения Платона о числах (VI. 6, 12-14), родственно арифмологической трансцендентальной «идеологии» пифагорейцев, насколько мы предугадываем ее [см. комм. 145]. Наконец, именно в недрах пифагореизма особенно осложнялся дуализм материи и форм, связанный с дуализмом зла и добра: «италийская теория» материи выросла из пифагореизма, равно как и учение о «круговращении» и вечности Космоса, а также и Плотиново учение о мировых «периодах».
Итак, миросозерцание Плотина — миросозерцание пифагорейского «философа», стремящегося к «очищению» души и «созерцанию» единого. Представления Плотина о человеческой душе, ее истории и природе, о «демоне» и о мировой душе, с массой мелких деталей, пифагореичны. Его оригинальная ноология создалась под сильным влиянием пифагореизма, и оттуда же выросли идеи его ноологии и его учение о материи, зле и космосе. Мы видим, следовательно, что Плотин действительно дал обширный синтез пифагорейских и платоновских принципов. Лонгин был совершенно прав, сближая Плотина с пифагорействующими платониками Нумением, Кронием, Модератом и Фрасиллом [см. комм. 146]. Почему же большинство исследователей Плотина игнорировало, как мы видели выше, пифагореизм Плотина? Это, по всей вероятности, объясняется двумя причинами: 1) исследователи Плотина игнорировали, как «неинтересный», и «фантастический» пифагореизм Плотина, прямо опуская соответствующие главы его трактатов; 2) исследователи истории эллинистической философии, вероятно по тем же причинам, игнорировали послеаристотелевский пифагореизм. Так чисто искусственно получилось два «vacua» [см. комм. 147], к которым столь же искусственно присоединился и третий vacuum — римская пифагорейско-академическая философия. В нашем исследовании мы имеем возможность лишь указывать, но не заполнять историко-философские пробелы. Поэтому мы можем дать лишь поверхностный, без детального анализа, вывод. Этот вывод таков: Плотин — тенденциозный платоник. Тенденциозность его состоит в извлечении из Платона всего пифагорейского и устранении из него всего непифагорейского, причем при столкновении и недоговоренности взглядов («делание» мира, судьбы души, единство мировой души, трансцендентность единого и т. д.) верх брал Пифагор. Но так как сам Платон был в весьма сильной мере пифагорейцем, то здесь речь шла, скорее, не о переделке философии Платона, но лишь об особом освещении и особой тенденции дальнейшего развития ее. С этой точки зрения Плотин был прав, думая, что он следует «мнению Платона».
Хронологически мы видим, что пифагорействующий платонизм Плотина выступает сразу, так как в предшествующем мы ссылались почти исключительно на трактаты первого периода. Но и логически пифагореизм, к которому возводятся мораль Плотина, его учение о материи и (отчасти) космология, а самое главное, его психология и логические мотивы его ноологии и генологии, — основа миросозерцания Плотина. Плотин, подобно Фрасиллу, Модерату, Нумению и Кронию, пифагореец-платоник.
7. Плотин — ученик Аммония. Аммоний же в истории философии также синтетик. Но синтез Аммония иной: это синтез Платона с Аристотелем. Как же относится Плотин к Аристотелю? Если судить по трактатам первого периода, то Плотин не аристотелик. Этические трактаты (I. 6, 9, 2, 3) лишь в очень слабой мере носят следы аристотелизма; психология совершенно игнорирует понятия и проблемы аристотелевской психологии «энтелехии» [см. комм. 148]; ноология не следует учению Аристотеля об уме и критикует его учение об умственном мире; натурфилософские трактаты абсолютно чужды аристотелевским темам: учение о материи и качестве развивается, скорее, в оппозицию Аристотелю. Плотин не аристотелик, и в этом смысле профессора философии пифагорействующего Рима трудно считать правоверным учеником Аммония, если Аммоний таков, каким его изображают.
То же, хотя и в ином роде, впечатление получается и во втором периоде. Здесь положительное влияние Аристотеля также мало заметно. Зато здесь мы имеем массу критики, которой почти не было в первом периоде. Так, трактаты шестой Девятки (например, 1, 6 и 7) критикуют учение Аристотеля о категориях, числах и благе; ноология (например, 6 и 5) тщательно отделяет единое от ума[см. комм. 149] ; психология часто, исходя из тем Аристотеля, критикует его понятие энтелехии и специальные выводы из применения этого понятия к объяснению психических явлений; натурфилософия (III. 6, 8, 7) критикует учение Аристотеля об аффицируемости бестелесного и времени; наконец, II. 5 перерабатывает его учение о потенциальном и актуальном.
Тем неожиданней для нас положительное влияние Аристотеля в последнем периоде. Из девяти трактатов (I. 4, 8, 1, 7; II. 3; III. 2, 3, 5; V. 3) здесь пять трактатов (I. 4, 7; III. 2, 3; V. 3) носят следы влияния Аристотеля, иногда очень сильного (I. 4; V. 3). Учения о совершенстве и мысли содержатся в них. Но в основе этих учений у Аристотеля лежит одно и то же понятие — энергия. И когда мы это открыли, мы открываем то же понятие, притом как основное, и в самых ранних трактатах Плотина: его психология основана на понятии души как единой энергии с множеством потенций; его ноология основана на приравнении ума к мысли; его этика истолковывает ум
