литературе. По мнению видного приверженца религиозной философии В.С. Соловьева, право является инструментом «всеобщей организации нравственности», выступает в качестве «принудительного требования реализации определенного мини­мального добра»[66], определенного «минимума нравственно­сти»[67].

Нетрудно заметить, что в данном случае сама форму­ла права как «минимум морали» существенно меняет свое содержание. Она обозначает здесь не нормальную, вполне оправданную функцию права (в известном круге его отрас­лей) — защищать юридическими средствами и механизма­ми известный минимальный круг нравственных требований, карать за их нарушение, а совсем другое — некое мессиан­ское назначение права, утверждение в жизни общества зем­ного абсолюта, земного Спасения, определенных стандартов, в первую очередь, по мнению В.С. Соловьева и его сторон­ников, «права на достойное существование»[68] (как выраже­ния минимального добра).

Уже в ту пору, когда увидели свет приведенные суж­дения, они встретили серьезные возражения у правоведов либеральной ориентации.

И это вполне обоснованно. Практическое осуществле­ние задачи по «всеобщей организации нравственности», за­креплению моральных требований и критериев (неважно — «минимума» или «максимума») при помощи юридических средств и механизмов неизбежно сопряжено с применением государственного принуждения, государственно-властной деятельностью, которая в практической жизни при неразвитых юридических отношениях далеко не всегда отделена строгой гранью от насилия.

Об этом свидетельствует и исторический опыт. Насильственное внедрение в общественную жизнь требований Добра и составляет суть властного насаждения Царства Божьего на земле, образующего содержание теократических устремлений католического средневековья, в том числе беспощадных крестовых походов, инквизиции.

Одна из характерных черт подобной правовой этики состоит в том, что она смыкается с юридическим этатиз­мом, приданием всеобъемлющего значения в жизни людей государственным началам и в конечном итоге открывает путь к государственной тирании. В данной связи важно отметить подмеченное русскими правоведами единство между идея­ми католического теократизма и государственного социа­лизма[69], марксистского коммунизма. Характерно при этом, что сама идеология «социалистического права» в немалой степени опиралась на этические критерии «морали трудо­вого народа», «коммунистической нравственности».

Словом, как еще в начале XX века показали русские правоведы, высокоморальные добрые устремления, которым будто бы должно подчиниться право, с неизбежностью при­водят к идеологии жертвоприношения во имя будущего, к оправданию террора и насилия величием исторических за­дач, а в конечном счете — к утверждению общества тира­нии, самовластной диктатуры, бесправия личности.

Следует присоединиться к справедливому мнению А.Б. Франца: «Когда говорят, например, о цивилизованном значении права, лично я вижу его величайшую миссию в ограничении безграничных самих по себе притязаний мо­рали. Хотите еще одну пару синонимов к противопоставле­нию демократического и тоталитарного общества? Извольте, — это правовое и моральное общество. Ибо тоталита­ризм есть язык морали в той же степени, в какой морали­зирование есть язык тоталитарной политики»[70].

Разумеется, надо быть достаточно корректным в фор­мулировании и в отстаивании приведенных положений, указывающих на опасность узкоэтической идеологии, признания приоритета морали по отношению к праву. Нельзя абсолютизировать эти положения, упускать из поля зрения величие и незаменимость истинно человеческой морали, взаимное благотворное влияние права и морали, их взаимодействие и взаимопроникновение, прежде всего на уровне основных моральных требований христианской культуры.

Было бы неоправданным также не видеть того глубокого человеческого смысла, который заключен в «право на достойное существование». Но это — как и «всеобщая организация» жизни людей — дело именно права, а не морали.

И во всех случаях взаимное благотворное влияние к взаимодействие морали и права не должны влечь за собой их взаимную подмену, когда разрушается целостное и одновременно двустороннее, морально-правовое обеспечение упорядоченного функционирования их первоосновы — сво­боды, и она превращается в произвол, в хаос вседозволен­ности. Так что при всей важности моральных начал в жизни людей последовательно философское понимание права тре­бует того, чтобы оно получило самостоятельную, «суверен­ную» трактовку и обоснование.

4. Власть и право

Власть неизбежная. — Власть — антипод права. — Правок и умирение власти. — «Право сильного» и «право власти». — «‘Право государства».

Власть неизбежная.

Ключевое значение среди правовых проблем, связанных с выработкой философии права, принадлежит группе вопросов о соотношении права и власти.

Начать здесь нужно вот с какого, в общем-то очевид­ного, тезиса.

Право требует власти.

Даже в обстановке, когда правовые положения, нормы, принципы прямо отражают условия жизнедеятельности людей (как это характерно для реализуемого в мононормах естественного права в доцивилизационную эпоху), соответ­ствуют их интересам и поддерживаются непреклонным обычаем-табу, религиозным верованием, — даже в этом случае необходимы некие страховочные и обеспечивающие меха­низмы, которые гарантировали бы в любых, самых слож­ных, нестандартных ситуациях строгость и неукосни­тельность действия права. Основу таких механизмов обра­зует определенная сила, а их рабочую часть — власть.

При этом здесь и дальше понятие «власть» рассматривается в достаточно строгом, узком, а не в широком значении. Понятием «власть» охватываются не все виды господства, в частности экономическое и духовное воздействие на людей, а только господство в области организации общественных отношений и управления, то есть система подчинения, при которой воля одних лиц (властвующих) является императивно обязательной для других лиц (подвластных).

В первобытном обществе, где свобода отдельного чело­века сводилась к таким величинам, которые сообразуются с иерархической системой подчинения и не препятствуют сплоченности сообщества, его коллективным действованиям в качестве носителей власти, имевшей непосредственно общественный характер, выступали родовые и племенные собрания, вожаки, воины-предводители и в не меньшей мере — старики (старейшины), нередко обладавшие в дан­ной общности тираническими прерогативами.

Но вот наступила эра цивилизации, когда существова­ние и развитие сообществ разумных существ — людей ста­ло все более явно строиться не на природной, а на их собственной (человеческой) основе и когда, стало быть, со­образно «замыслу природы» в ткань общественной жизни начали интенсивно, во все больших масштабах включаться действенные формы разумной, свободной, конкурентной дея­тельности (прежде всего и особенно — в экономике, в отно­шениях собственности, рынка, имущественного оборота).

Тогда-то — с тем, чтобы упорядочить резка усложнив­шиеся общественные отношения и главным образом с тем, чтобы упорядочить свободу, не дать ей обернуться произ­волом и своеволием, и тем более — насилием, грозящим самоистреблением людей, потребовались более мощные ин­ституты регуляции, чем мононормы-обычаи, поддерживае­мые общественной властью. И именно тогда, с появлением государства и письменности, стало формироваться позитив­ное право — право, выраженное в юридических источниках (законах, обычном праве, юридических прецедентах) и под­держиваемое предельно могучей властью — властью по­литической, государственной.

Могущество политической, государственной власти, об­разующей стержень нового всеобщетерриториального инсти­туционного образования — государства, концентрируется в аппарате, обладающем инструментами навязывания воли властвующих, прежде всего — инструментами принуждения, также институтами, способными придать воле властвующих общеобязательный характер (наиболее пригодными для осуществления таких целей, наряду с церковными установлениями, оказались как раз законы, учреждения юрисдикции, иные институты позитивного права, которые в этой связи были объявлены — с немалым ущербом для суверенности права — «элементами государственности»).

Политическая, государственная власть — и по логике вещей и по фактам истории, фактам нашего сегодняшнего бытия — действительно оказалась таким мощным фактором в обществе, который способен раскрыть возможности силу и предназначение позитивного права. Политическая государственная власть как бы по самой своей природе предназначена для того, чтобы давать жизнь позитивному нраву и через систему правоохранительных учреждений институтов юрисдикции обеспечивать строгую и своевременную реализацию юридических норм и принципов.

В рассматриваемой плоскости связь политической, го­сударственной власти с правом — связь органичная, соз­дающая сам феномен права и делающая его реальным фактором в жизни общества. О ее особом значении для пра­ва можно судить по двум основным моментам:

во-первых, именно государственная власть через свои акты (нормативные, судебные) в условиях цивилизации придает нормам и принципам качества позитивного пра­ва — прежде всего всеобщую нормативность, возможность строгой юридической определенности содержания регули­рования и шире — качество институционности, а в этой связи — публичного признания и общеобязательности;

во-вторых, именно государственная власть оснащает необходимыми полномочиями и надлежащими средствами воздействия правоохранительные учреждения, органы юрис­дикции, правосудия, что и дает значительные гарантии реа­лизации правовых установлений.

И в этой связи одна из драм нашего человеческого бытии состоит в том, что именно от людей, обязанных обеспечи­вать действие законов и функционирование правосудия (про­куроров, судей, работников учреждений общественного порядка, налоговых служб, инспекций и т. д.), идут настой­чивые и нарастающие требования об усилении власти, спо­собной обеспечивать действие права. А осуществление эти требований, выдвигаемых, казалось бы, во имя благородной цели — придания большей эффективности законам и пра­восудию, ведет к возрастанию и ужесточению власти, a это, увы, исподволь, а порой и открыто подготавливает условий для попрания права. Впрочем, это уже другая плоскость взаи­моотношений власти и права, к которой и следует обратиться

Власть — антипод права.

Да, такой парадокс. Власть, особенно — власть политическая, государственная, которая и делает «право правом», в то же время — явление, в какой то мере с ним несовместимое, выступающее по отношению к праву в виде противоборствующего, а порой чуждого, остро враждебного фактора.

Истоки такой парадоксальности кроются в глубокой про­тиворечивости власти, в том, что, являясь (в своих социально оправданных величинах) необходимым и конститутивным эле­ментом оптимальной организации жизни людей, управления общественными делами, она обладает такими имманентными качествами, которые в процессе утверждения и упрочения власти, когда она переступает порог социально оправданных величин, превращают власть в самодовлеющую, самовозрас­тающую, авторитарную по своим потенциям силу.

И суть дела — не в «хороших» или «плохих» людях, стоящих у власти (хотя отчасти и в них тоже). Суть дела в самой органике власти, ее внутренних закономерностях, их противоречивой и коварной логике.

Эти закономерности проистекают, по-видимому, из того обстоятельства, что власть без реализации заложенных в ней стремлений к постоянному упрочению теряет динамизм и социальную мощь. Однако, увы, это же стремление при социально неоправданной концентрации власти, то есть за известным порогом, обозначающим достижение властью сво­ей критической массы, оборачивается как раз тем, что власть превращается в самодовлеющую силу.

И тогда власть приобретает демонические, в немалой степени разрушительные качества, она становится силой, отличающейся неодолимыми импульсами к дальнейшему и притом неограниченному, все более интенсивному росту, к приданию своему императивному статусу свойства исключительности, некой святости, нетленности и неприкосновенности, к своему возвеличиванию и увековечиванию, к отторжению в пространстве своего действия любой иной власти, всего того, что мешает ее функционированию и угрожает положению властвующих лиц. На этой основе обостряются, быть может, самые сильные человеческие эмоции: наслаждение властью и, что еще более психологически и социально значимо, жажда власти, это стремление, не считаясь ни с чем, овладеть властью или любой ценой ее удержать еще более усилить — одна из самых могущественных земных страстей, источник острых драм, потрясений, переломов в жизни и судьбе людей, целых стран и цивилизаций.

Такого рода «запредельные» импульсы и порывы власти к непрерывному самовозрастанию получают порой известное «моральное оправдание» (к сожалению, при содействии религии, церковных институтов), особенно когда в обществе существуют внутренние или внешние трудности проблемы или когда известные группы людей, овладевших властью, подчиняют ее групповым, узкоклассовым, этническим, идеолого-доктринерским, а то и просто утопическим, фантастическим целям.

И вот