она определяет ее действительную природу и назначение. Впрочем, более под­робный разговор обо всем этом дальше.

2. Смена координат. Феномен «советское право»

Новая полоса.

В конце 1920 — начале 1930-х годов в марксистских воззрениях на право, как и во всей системе марксистско-ленинской, большевистской идеологии, про­изошли изменения. В это время, по сути дела, началось формирование нового, государственнического варианта большевистской идеологии. Отсюда — соответствующие изме­нения и в коммунистической философии права, которая, сохранив императивы ортодоксальной теории, в чем-то пре­образовалась, по ряду существенных позиций сменила саму систему координат, и прежде всего своих «идолов», симво­лы, терминологические обозначения.

Такая смена системы координат, «идолов» и словесных символов связана с тем, что в указанное время все совет­ское общество вступило в новую полосу развития.

Обычно при освещении истории советского общества ее первые фазы (с октября 1917 года до смерти Сталина в 1953 году) рассматриваются как некая единая эпоха — эпо­ха большевизма, на протяжении которой менялись, пожа­луй, лишь события экономического и военного порядка, партийные форумы, схватки между партийными лидерами за власть, а главное — осуществился переход власти от од­ного большевистского вождя — Ленина к другому — Ста­лину.

Между тем при действительно большой общности эко­номико-политических и особенно идеологических реалий того времени и необходимости учета всех только что упомяну­тых обстоятельств следует прежде всего видеть существен­ные отличия между двумя полосами этой эпохи (особо важные с точки зрения проблем данной работы), разграни­чивая:

во-первых, время прямой революционно-большевист­ской диктатуры, ленинского вождизма, когда при всех ужа­сах порядков революционного правосознания все же шел какой-то поиск нового, царил романтический настрои, скрывавший кровавую схватку коммунистов за выбор пути «социалистического и коммунистического строительства» и за власть;

и, во-вторых, новую полосу — время единодержавной сталинской тирании, когда, одолев всех других претендентов на верховную власть в обществе (и по единодержавным восточно-византийским нравам физически уничтожив их), единоличный вождь — Сталин встал на путь известной стабилизации в жизни общества, создания мощной военно-коммунистической общественной системы, основанной на модернизированной государственной экономике и выражен­ной во всесильной партийно-идеологизированной государственности и социалистической законности (обеспечивающих в новых формах господство революционного права, служащего коммунизму, его победе во всем мире).

Эта искусно созданная модернизированная система единодержавной власти и соответствующие ей общественные порядки, получившие официальное имя «советское социалистическое общество», могут быть охарактеризованы в качестве относительно сложившегося, институционально отработанного случая современной цивилизации. Такого случая, который, отличаясь причудливым сочетанием не­которых положительных, привлекательных и одновремен­но — бесчеловечных, чудовищно отвратительных черт, представляет собой один на время укоренившийся, но все же ошибочный опыт Истории, свершившийся в ответ на потребности и вызов современности. Этот феномен совре­менной цивилизации, к сожалению, до сих пор — ни в на­шем Отечестве, ни за рубежом — не получил достаточно верного и строгого научного осмысления.

Между тем, хотя в настоящей работе и приходится ог­раничиться только приведенными общими констатациями (здесь по каждому пункту нужны более подробные пояснения), есть основания полагать, что ни один вопрос нашего советского прошлого и вопросов нынешней поры не может получить удовлетворительного решения, если не исходить из основательного анализа особенностей советской цивилизации.

Это относится и к праву советского общества. Тому пра­ву, которое стало утверждаться в 1930-х годах, а затем обре­ло некоторые, относительно развернутые, в какой-то мере законченные, формы через два-три десятилетия — в усло­виях брежневского неосталинского режима власти.

Новые идолы. Всесильная государственность.

Новая полоса развития коммунистической системы, выраженная в утверждении единодержавной сталинской тирании, сопро­вождалась сменой идейных символов-«идолов», с которыми связывается высшее революционное право, вытекающее из революционного марксизма, большевизма.

До конца 1920-х годов в условиях романтизированной революционно-большевистской диктатуры развитие совет­ского общества непосредственно связывалось с высокими коммунистическими идеалами и необходимостью кардиналь­ного преобразования общества и человека во имя их дости­жения. Теперь же, в условиях новой полосы развития, эти идеалы стали рассматриваться как отдаленные во времени, официально трактоваться в качестве перспективы, следую­щей «фазы» развития общества.

В качестве же непосредственных идейных задач-сим­волов выступили новые категории, напрямую относящиеся к существующей властно-тиранической системе и связан­ные с необходимостью ее сохранения, упрочения и усиле­ния, которые и стали новыми «идолами». Это, во-первых, всесильная партийно-идеологизированная государственность и, во-вторых, «идол» социализма. Остановимся сначала на первом из них — на государственности, имеющей ключевое значение для коммунистической философии права в ее но­вом, осовремененном облике.

Всесильная партийно—идеологизирован­ная государственность, официально именуемая «социалистической», стала с середины 1930-х годов (и в немалой мере вплоть до настоящего времени) носительни­цей господствующей идеологии, а практически — инстру­ментом придания статуса незыблемости и святости, всемерного упрочения и усиления единодержавной импер­ской тирании, военно-коммунистической системы, сущест­вующей в ней партократической, партийно-советской власти.

При этом власть, получившая имя «социалистической», очутилась перед необходимостью интенсивной модерниза­ции и по содержанию, и по форме. В частности, потому, что Советы (официально провозглашенные в качестве нового типа власти — власти самих трудящихся) по сути дела оказались такими вече-митинговыми институтами непосредст­венной демократии, которые хотя и были объявлены «всевластными», но продемонстрировали свою неспособность осуществлять государственно-профессиональное руково­дство делами общества, и которые к тому же по-прежнему причислялись к одному из «приводных ремней» механизма диктатуры пролетариата.

Да и вообще оказалось полезным во имя придания свя­тости и внешнего престижа облагородить эту военно-ком­мунистическую власть рядом респектабельных, внешне демократических институтов и форм, в том числе престиж­но юридических, — процесс, который стал особо заметным и внешне впечатляющим в связи с принятием сталинской Конституции 1936 года.

И вот с середины 1930-х годов центральным звеном марксистской философии права, с ее визитной карточкой социалистическая законность», стало государство, притом ценно всесильное государство, именуемое советским, социалистическим. «Всесильное» в том строгом значении это­го слова, в соответствии с которым ему дозволено все, оно может все.

Такой поворот событий в мире марксистских идей и реалий представляется на первый взгляд неожиданным, нелогичным и даже странным, если исходить из ортодоксальных марксистских взглядов на государство. Ведь государство с этих позиций изначально рассматривалось как институт временный, рассчитанный лишь на переходный период и обреченный по мере успехов коммунизма на отмирание. В нем не предполагалось иметь ни постоянного привилегированного аппарата, ни постоянной армии — словом, не государство в строгом смысле, а, по словам Ленина, «полугосударство», формой которого и должны были стать образования непосредственной демократии самих трудящих масс — Советы.

Чем же можно объяснить такого рода поворот?

Понятно, решающую роль сыграл здесь сам факт появления мощной военно-коммунистической властной системы — то обстоятельство, что революционно-романтический порыв к коммунизму на деле обернулся формированием тиранической военно-коммунистической системы власти во главе с единодержавным правителем, вождем — генераль­ным секретарем коммунистической партии.

Но сам по себе этот факт едва ли был бы возведен в ореол всесильной священной власти, если бы он не был пре­подан с позиций коммунистической идеологии. Ведь при указанной ранее философской переориентации произошла не замена былой утопической философии на обычную государственную идеологию, возвеличивающую власть (такая идеология при абсолютизации власти — вещь распространенная), а явление совсем иного порядка. Марксистские философские догмы и определения стали своего рода обос­нованием всемогущества власти. Советское государство, возглавляемое вождем коммунистической партии, было объ­явлено главным орудием строительства коммунизма. А по­тому именно оно, государство «во главе с партией», стало выражением и носителем указанного ранее высшего революционного права, дозволяющего в отношении общества, Населения, каждого человека совершать любые, какие угод­но акции, лишь бы они сообразовывались с марксизмом, ленинизмом, большевистскими взглядами и практикой.

Да и по своему существу государственная идеология в сталинскую эпоху — в периоды, начавшиеся со сталинской единодержавной тирании, а затем во время брежневского неосталинизма, связывалась не столько с дальними комму­нистическими идеалами (они приобрели в основном декларативный, лозунговый характер, и только в хрущевское время было воспламенились живой романтикой), сколько с существованием и функционированием модернизированной военно-коммунистической системы власти, выраженной в социалистической державной государственности.

Из этого можно понять, почему в советском обществе с середины 1930-х годов в официальных документах и комму­нистической пропаганде внимание все более концентрирует­ся не на коммунизме, а на «социалистическом государстве», «функциях государства», «государственной дисциплине», «го­сударстве при коммунизме».

Итак, главное в модернизации власти и всей военно-коммунистической системы, начавшейся в 1930-е годы, со­стояло в сохранении в новом, осовремененном варианте марксистско-ортодоксальной сущности коммунистической идеологии, выраженной в высшем революционном праве на кардинальное («во имя коммунизма», но теперь — по воле вождя и партии) преобразование общества. Именно поэто­му, начиная с 1930-х годов, государственность неизменно понималась как:

партийно-идеологизированная власть — власть, цен­тром, ядром которой является коммунистическая партия, практически — генеральный секретарь, политбюро, секре­тари ЦК, первые секретари обкомов (и все это стало сино­нимом определению «социалистическое государство»);

власть, единая с идеями коммунизма (в «обоснование» этого Сталин в конце 1930-х годов дополнил марксистские дог­мы положением о «сохранении государства при коммунизме»);

власть всесильная — такая, которой, как главному орудию строительства коммунизма с опорой на каратель­но-репрессивный и чиновничий аппарат, «по плечу» реше­ние любых задач и которой напрямую, при сохранении верховенства партии, подконтрольны все сферы общественной жизни, в том числе экономика, культура, духовная жизнь;

власть, которой дозволено «все» — применение любых насильственных действий против тех или иных лиц, языческое уничтожение целых групп населения, переселение народов, любые «преобразования» природы и т. д.

«Идол» социализма.

Со временем, уже к концу 1930-х годов (а с предельной определенностью — в послевоенное время, в 1950—1960-е годы), в советском обществе в ходе самой практики и в результате усилий партийных идеологов оказался найденным еще один «идол» — критерий-основание, выражающий существование и действие высшего революционного права — носителя современного большевизма.

Ведь при наличии относительно развитой и превозноси­мой на все лады советской юридической системы открыто говорить о «революционном правосознании» и «революционной законности» было делом совсем уж порочным; и потому указанные формулировки незаметно были заменены на те, которые соответствовали новой лексике, — «социалистическое правосознание» и «социалистическая законность».

Да к тому же прежние революционные лозунги в их первозданном виде сохранялись, пожалуй, лишь в пропагандистском и литературно-научном обиходе. Судя по всему, новая полоса развития — время осознания провала Быстрого коммунистического эксперимента и необходимо­сти «сталинской стабилизации», всемогущей державной власти — вообще все более переводила былые романтические коммуно-утопические расчеты в плоскость диктуемых жизнью реальных большевистских дел: сохранение и «упрочение тиранической власти, обеспечение четкой работы всей машины всевластия, придание ей современного респектабельного облика, наращивание экономического и военного могущества, новые территориальные приобретения во имя победы всемирного пролетариата, какие-то, пусть и убогие, мизерные, «социалистические завоевания» внутри страны — бесплатные медицина и образование, сим­волическая плата за жилье, гарантированные выплаты зар­платы и пенсий.

И вот все это стало охватываться формулой «социа­лизм».

Поэтому с 1930-х годов в советском обществе с нарас­тающими энтузиазмом и категоричностью провозглашают­ся официозные формулировки о его победах. Сначала — о победах «основ социализма», затем о «победе в основном», о «полной победе», наконец — уже в послевоенное время — о «полной и окончательной» победе, о «развитом» социализ­ме, когда он становится «необратимым»