и выражает «социалистический выбор» всего народа. Такие определения стали распространяться и на другие страны Восточной и Центральной Европы, Азии, втянутые, преимущественно по-большевистски, военным, насильственным путем в единый «социалистический лагерь».

И вот тогда формально провозглашенным основанием-критерием, необходимым для того, чтобы запускать в дело высшее революционное право с использованием всей мощи вооруженных, карательных сил, всей репрессивно-чинов­ничьей машины, стали интересы победившего социализма, его незыблемость, «окончательный и необратимый выбор» его народом.

Это основание-критерий сказалось на решении ряда юридических проблем, в том числе конституционных. Само существование, казалось бы, широких социально-экономи­ческих и иных прав граждан и тем более их фактическая реализация напрямую связывались в формулировках юридических текстов (особенно Конституции 1977 года) с тем юридически значимым условием, что они должны соответ­ствовать «интересам социализма».

Но в наибольшей степени, пожалуй, аргумент «социа­лизма», точнее «угрозы социализму», проявил свою боль­шевистскую суть в критических, кризисных ситуациях. Причем, что весьма показательно, прежде всего именно в тех областях отношений, где твердость правовых норм и принципов имеет, казалось бы, неоспоримую значимость, — в межгосударственных отношениях, между странами социа­листического лагеря. Ведь туманные брежневско-сусловские рассуждения о достоинствах социалистического строя, а затем «доктрина Брежнева», послужившие основой втор­жения вооруженных сил в Венгрию (1956 г.) и в Чехослова­кию (1968 г.), и беспощадная расправа с народным со­противлением обосновывались наряду с некоторыми иными невразумительными доводами тем, что возникла «угроза социализму». И это будто бы в достаточной мере оправдывает массовые вооруженные насильственные акции «братьев по социализму» во главе с СССР в отношении любой стра­ны социалистического лагеря, коль скоро, по мнению «братьев», прежде всего лидеров КПСС, подобная угроза социализму возникла.

Аналогичный — «угроза социализму» — аргумент ока­зался решающим при использовании вооруженных сил для подавления народных протестов и внутри страны Советов — В Новочеркасске.

Да и последняя по времени вооруженная акция, пред­принятая в СССР (введение войск в Москву в дни августов­ского путча 1991 года), опять-таки оправдывалась в документах ее организаторов тем, что возникла угроза «завоеваниям социализма».

Советское право — право «нового, высшего» типа.

Новая полоса развития советского общества, утверждение в нем новых коммунистических «идолов» — все это непосредственным образом отразилось на советской юридической системе, вызвало и в ней известную смену координат, символов и лексики.

До 1930-х годов право, существовавшее в советской России, и в официальной пропаганде, и в официальной марксистской науке единодушно рассматривалось как не преодоленный еще «остаток прошлого», сохранившееся еще буржуазное право», которое уже — на радость пролетарской диктатуре — «отмирает». А взамен всего этого как несравненно более высокие, отвечающие высшим идеалам коммунизма, чаяниям всех народов и всех людей труда, вовсю использовались и возводились в самую высокую степень «революционное правосознание», «революционная законность», «пролетарский суд», «права трудящегося и эксплуатируемого народа», а также неюридические формы и институты регуляции — технические нормативы, организационные правила и т.д.

Такого рода определения и оценки резко изменились, как только российское общество, которое с 1922—1924 го­дов обрело облик многонационального «Советского Союза», вступило в указанную выше новую полосу развития с но­выми «идолами» — всесильной партийно-идеологизирован­ной государственностью и «идолом» социализма.

Вдруг исчезли былые строго-классовые формулировки —»революционное правосознание», «революционная за­конность». Тут же изменились термины, официальные наименования, касающиеся действующей юридической системы. Право, совсем недавно именуемое «буржуазным», «на­следием проклятого прошлого», стало повсеместно именоваться советским. И хотя это было воспринято не сразу и не без труда (подобного рода попытки предпринимались сразу после Октября, но были встречены в штыки правове­дами ортодоксально-коммунистической ориентации[152]), такое терминологическое нововведение в 1930-х годах утверди­лось повсеместно.

Затем к термину «советское» был прибавлен другой, более величественный и связанный с новым «идолом», а следовательно, и с перемещением права на более высо­кую ступень в существующей шкале ценностей: с середины 1930-х годов оно стало называться еще и социалистиче­ским.

И именно с той поры — характерно, что именно в годы самого страшного Большого сталинского террора! — нача­лось не просто тотальное оправдание, апологетика дейст­вующего законодательства и существующей юридической практики, но более того — их безудержное восхваление, обоснование того, что они представляют собой совершенно новое, невиданное в мире, замечательное право. Вводятся и по любому поводу используются другие престижные оборо­ты — «социалистическая законность», «социалистический правопорядок». Определение «социалистическое» начинает прилагаться к любому юридическому явлению — «социа­листическое правоотношение», «социалистическая правовая норма» и т. д., и т. п.

С этого же времени, с конца 1930-х годов, внешне рес­пектабельный характер приобретает нормотворческая дея­тельность государственных органов, публикуются материалы судебных процессов, в том числе «открытых» (над «врагами народа», недавними партийными сотоварищами), предпри­нимаются какие-то меры по развитию советской юридиче­ской науки и юридического образования, прежде всего — в университетах, вновь образованных юридических институ­тах и юридических школах.

Своеобразным апофеозом такой рекламно-пропагандистской кампании стала атмосфера восторга и славословий вокруг новой, «сталинской» (поистине — сталинской!) Конституции 1936 года. В текст этого документа, объявленного «самой демократической в мире Конституцией», были включены — впрочем, в общей декларативной форме и в сопровождении социалистической фразеологии — «демократические права граждан», «требования законности», «правосудие» и многое-многое другое, как будто бы соответствующее передовым зарубежным конституционным стандартам. И плюс к тому включено то, что, по рекламно-пропагандистским заявлениям, намного превосходит все «буржуазные конституции», — социально-экономические права: право на труд, право на отдых, право на образование и др., что очаровало, увы, немалое число зарубежных и тем более наших отечественных специалистов до сего времени будто бы демонстрирует замечательные достижения «общества социализма».

Право-невидимка.

Недостатки и пороки права, существовавшего и восхваляемого в советском социалистическом обществе, в настоящее время хорошо известны, общепри­знанны. Это — инквизиционные способы дознания и след­ствия, беспощадные кары за контрреволюционные преступления, система ГУЛАГа, внесудебные формы привлечения к юридической ответственности, смертная казнь детей, безусловный юридический приоритет государственной собственности, полуфеодальные, крепостнические порядки — сфере организации и применения труда и т.д.[153] Даже на коммунистическом партийном форуме, на съезде партии, во время начавшихся в нашей стране демократических перемен было признано, что советское право — это отсталая реакционная юридическая система. В нынешнее же время этот факт вообще стал общим местом, признается буквально всеми, в том числе приверженцами ортодоксального марксизма-ленинизма (трактующими его, правда, как «некоторые ошибки и недостатки»).

Но все дело-то в том, что не отдельные недостатки и пороки действовавшей в советском обществе юридической системы (хотя их перечисление можно умножить) выражают коренные особенности права в советском обществе, придающие ему качество «другого», крайне негативного полюса разового прогресса человечества, другого полюса философии права. Тем более что повсеместно отмечаемые ныне недостатки и пороки советского права — это далеко не единственная его характеристика (на общем фоне всего право­вого материала они действительно могут быть оценены чуть ли не как частные, незначительные, просто ошибки — «щепки», неизбежные при «рубке леса»). Ведь советское право, особенно в послевоенные годы и еще более к 1960—1970-м годам, избавилось от многих своих уж очень одиозных форм и институтов. После довольно интенсивной работы, проде­ланной научными правовыми учреждениями, законодательными органами, учета данных юридической практики оно с внешней стороны вообще обрело вид — скажем так — не­плохой, отработанной с технико-юридической стороны пра­вовой системы, что — при всех, по выражению А. Тилле, реалиях «абсурда» и феодально-крепостнических поряд­ках — давало повод для известных положительных оценок существовавших в то время юридических установлений.

Надо добавить сюда и то, что в советской юридической системе существовали по формальному замыслу и объяв­ленным принципам некоторые явно благородные, впечат­ляющие социалистические элементы, в том числе по вопросам оплаты и охраны труда, отдыха, компенсаций и др. Во многих правовых институтах прослеживалась направ­ленность на «защиту интересов людей труда», материнст­ва, детей и детства, потребностей фундаментальной науки, медицины и образования. И в самих законах, и в официаль­ных документах звучал голос во имя «крепкой законности», возведения советского социалистического права в ранг «ос­новы нормальной жизни общества» и т. д.

Так в чем же дело? Каковы основания для тех суровых оценок советского социалистического права, которые в об­щем виде были даны ранее в этой работе?

Суть дела в том, что созданная Сталиным, его партий­но-чекистскими соратниками и подельниками всесильная партийно-идеологизированная государственность, мощная модернизированная военно-коммунистическая система ти­ранической власти включала в состав своих сложных меха­низмов право в двух принципиально разных ипостасях:

во-первых, официальную юридическую систему, так ска­зать, видимое право, именуемое «советским, социалистическим», со всеми его плюсами и минусами, какими-то достоинствами и одновременно — недостатками, пороками, мистификациями, византийски-изощренным словесным дурманом;

и, во-вторых, невидимое право — сердцевину всей сис­темы власти, право-невидимку, которое никогда, в отличие от революционных времен, не преподносилось как офи­циальная юридическая реальность, но которое в действи­тельности, как и ранее, оставалось высшим револю­ционным правом, служащим па воле вождей и партийно­го аппарата делу коммунизма, — направляющим и рег­ламентирующим, жестко и непререкаемо, воистину по-большевистски, по-чекистски беспощадно жизнь и развитие всего общества.

В этой связи — одно попутное замечание. В настоящее время власть и управление в советском обществе довольно часто представляются уж слишком упрощенно. Вот, дескать, «при социализме» в обществе существовали официальные Советы, официальные законы и т. д., но они были только ширмой, в действительности всеми делами в обществе ведала номенклатура, партийные чиновники, которые вмешивались во все и вся, мешали работать, давали неком­петентные суждения и пр., и пр.

В таких представлениях, во многом верных, содержится все же довольно-таки примитивная схема, порой явно ошибочные оценки (были среди партийных чиновников и весьма компетентные люди, и вмешивались они в жизненные ситуации подчас по делу).

Но, увы, при этом упускается из виду самое главное — то, что номенклатура, партийные чиновники и активисты и просто своевольничали, действовали по своей прихоти, куражились (хотя наличествовало и такое), а были прежде сего служителями высшего и непререкаемого революционного права коммунизма. Обратим внимание — служителями, пусть и далеко не всегда искренними и верными, часто действовавшими своекорыстно, но все же служителями, сво­его рода «законодателями», «прокурорами», «судьями» и »исправниками», обязанными делать все, что угодно (соблюдая лишь внешние юридические приличия), но добиваться полного осуществления коммунистических идеологических предначертаний.

И такое «право»-невидимка имело свою нормативную основу, выраженную не только в партийно-нормативных актах (партийных программах, уставах, директивах, поста­новлениях, инструкциях и др.), но и непосредственно в про­изведениях, выступлениях и речах «классиков марксизма-ленинизма» — Маркса, Энгельса, Ленина, «гениальных» высказываниях Сталина, а после его смерти (взамен их) — в высказываниях каждого очередного вождя — Хрущева, Брежнева, Андропова, Черненко.

Надо полагать, именно данный фактор является, воз­можно, самым главным для понимания природы коммуни­стических порядков, существовавших в советском обществе, — фактор, в должной мере до сих пор не оценен­ный, но по-прежнему влияющий на жизнь общества. Ведь само существование сталинской машины всевластия и функ­ционирование порядков, в соответствии с которыми все ос­новные вопросы жизни общества императивно решались в партийных инстанциях, находит обоснование именно в том, что «партия», которая ведет народ к