светлому лучезарному будущему, будто бы вправе во имя этого делать все что угодно — идти на любые акции по «преобразованию обще­ства» и «переделке человека».

Знаменательно, что такого рода высшее революцион­ное право коммунизма, начиная с 1930-х годов, стало в советском обществе хотя и всем известным, но все же тайным, открыто не афишируемым. Если после октябрьского пере­ворота 1917 года и в 1920-е годы оно в виде «революционно­го правосознания» и «революционной законности» претендовало на то, чтобы как бы заменить оставшееся от про­шлого «юридическое право» (и в этом — глубинная подоп­лека идеи о его якобы неизбежном отмирании), то теперь, когда восторжествовала замечательная советская социали­стическая юридическая система, оно во всей своей реальной плоти и реальном значении ушло в тень, за кулисы официальной государственно-юридической жизни, стало воистину подпольным, подковровым правом. В официаль­ных документах, в конституции, иных официальных актах остались лишь символы, некоторые формальные «зацепки», позволявшие как-то с формальной стороны оправдывать это право-невидимку (путем указания на «руководящую и на­правляющую» роль партии или на то, что партийные орга­низации образуют «ядро» государственных органов и общественных объединений).

Два момента, связанные с негласным статусом «выс­шего революционного права», достойны особого внимания.

Так как, во-первых, его будто бы и нет в действитель­ности, а существует будто бы только «ум, честь и совесть эпохи» и «руководящая роль» партии, то такого рода неви­димый фантом и вследствие этого деятельность партийных инстанций оказываются неподвластными юридическому закону и суду, не связанными никакими юридическими нор­мами и юридической ответственностью. Хотя — следует по­вторить — все основные вопросы жизни советского общества монопольно решались партийными инстанциями, в первую очередь высшими: политбюро ЦК партии, секретарями ЦК и, конечно же, высшим партийным правителем — Генераль­ным секретарем (решения которых во имя формально провозглашенной партийной демократии по тем или иным вопросам «пропускались» через коллективные партийные форумы — Пленумы, Съезды).

Во-вторых, решения партийных инстанций являются тем не менее безусловно обязательными, подлежащими точному и скрупулезному исполнению, в том числе и институтами официальной юридической системы. Назначило политбюро ЦК то или иное лицо на руководящую государственную долж­ность — вслед за тем это лицо «избирается» на ту же должность на сессии Верховного Совета. Одобрен высшим партийным ареопагом проект закона — и этот проект, без каких-либо серьезных поправок, зачастую слово в слово, «при­дается» законодательным органом.

И еще один, самый существенный момент. Хотя в 1930-х годах советское право как нормативная юридическая система получило серьезное развитие и заняло заметное место в жизни советского общества, тем не менее высшее революционное право большевистского всевластия реализовывалась в основном напрямую, минуя всю эту канитель с юридическими институтами, процедурами и иными ненужными премудростями. И для этого как раз и были вырабо­таны ленинско-сталинским гением — действительно гением! — безотказно работающие механизмы всевластной машины, стержнем которых являлось прямое (прямое!), помимо каких-либо советских учреждений и юридических институтов, безусловное подчинение вооруженных сил, всех силовых ведомств и карательных учреждений непосредственно высшим партийным инстанциям — Генеральному секретарю, первым секретарям обкомов (такое прямое подчи­нение находилось под эгидой опять-таки высшего революционного права, да в какой-то мере отражалось в секретных ведомственных актах и воинских уставах).

Ущербное право.

Сложившаяся в советском обществе официально действующая юридическая система, имевшая ряд технико-юридических и иных достоинств, вместе с тем представляла собой ущербное право.

По основным своим характеристикам оно стало не только «шагом назад» в общемировом правовом развитии, но и но собой необычное по современным критериям уникальное юридическое образование — необычное, уникальное, к сожалению, с той точки зрения, что во многом носило фаль­сифицированный, мифоподобный характер, а по реальному юридическому содержанию все заметнее отдалялось от дос­тижений и тенденций российского дореволюционного права, а еще более — от основных линий правового прогресса, идеа­лов и ценностей гуманистического права.

Главная особенность советской юридической системы заключалась в том, что она в целом не имела значения са­мостоятельной, суверенной нормативно-ценностной регули­рующей системы — такой, какой «положено» быть праву в условиях современной цивилизации.

Конечно, у советской юридической системы были не­которые собственные функции (разрешение имуществен­ных, трудовых, семейных споров, уголовных дел по бытовым преступлениям, установление некоторых юридических фак­тов и др.). И как раз для областей жизни, где реализовывались такого рода функции, провозглашались требования строжайшей законности, правосудия, твердого правопорядка.

Но в целом, особенно в случаях, когда те или иные отношения затрагивали власть, фундаментальные пробле­мы общества и вступало в действие высшее революционное право, служащее коммунизму и устанавливающее порядки, неподвластные закону и суду, существующая советская юридическая система выполняла в основном задачи дополнительного, вспомогательного характера. Эти задачи состоя­ли, главным образом, в том, чтобы:

провести «революционные» акции «через себя», оправ­дать их, создать видимость юридической законности, юри­дически прикрыть ситуацию;

снять отдельные крайности, несообразности, юридиче­ски облагородить совершенные акции;

служить благообразным, респектабельным фасадом для всего общества, представлять его как будто бы «такое же», столь же «правовое», как в развитых странах Европы и Аме­рики.

Ущербность советской юридической системы вырази­лась не только в ограниченности ее функций, никак не свя­занных к тому же с предназначением права, но и в самой ее природе, а также и непосредственно в охватываемом ею правовом материале и даже в тех его подразделениях и сторонах, которые относятся к догме права.

Советское право как юридический феномен — это опубличенная юридическая система, доминирующим началом которой неизменно оставалось «право власти» (подчас — и право войны», а в руководящих кадровых кругах — «право сильного») — зависимость юридических установлений от произвола, усмотрения государственных органов.

В нем, в советском праве, по существу не было ничего, что могло бы ограничить всесильную партийно-идеологизиванную государственную власть, в особенности в тех направлениях, где могла бы возникнуть потребность действия всего революционного права, приводимого в действие коммунистической олигархией. И напротив, в нем, в его нормативных положениях содержались такие установления (вроде к, которые фиксировали руководящую роль коммунистической партии, прямую подчиненность командиров воинских частей партийным руководителям и др.), которые в какой-то мере легализовали, придавали видимость юридической обоснованности и законности насильственным акциям, совершаемым по команде партийных инстанций вооруженными силами, карательно-репрессивными учреждениями.

Такое особое построение правовой материи советской социалистической юридической системы охватывало и область правового регулирования в сфере народного хозяйства, функционирования его как «одной фабрики». Здесь постоянно поддерживался такой юридический режим, в соответствии с которым высшие учреждения хозяйственного руководства (по директивам партийных органов) могли принимать любые решения — изымать у предприятий имущество, списывать долги, освобождать от юридической от­ветственности и т.д. При этом принципы «хозрасчета», «самоокупаемости» и другие сохранившиеся элементы нэповской экономики сводились к нулю тем, что во всех слу­чаях приоритетное и доминирующее значение придавалось плановым актам — решениям директивных органов хозяй­ственного руководства по экономическим вопросам.

И самое главное — в любой момент последнее и ре­шающее слово оставалось за высшим революционным пра­вом (практически — за партийными вождями, партийными »чиновниками, их усмотрением): все юридические наработ­ки, правовые тонкости регулирования могли быть разом от­брошены и, пусть в иных словесных формулировках и с какими-то юридически оправдательными заявлениями, в конечном итоге неизменно, по всем статьям торжествовало высшее революционное право.

Таким образом, советское право (если использовать рассмотренные ранее характеристики права как многогранной системы, включающей три «грани» — догму, юридическое содержание, основополагающие идеи) представляло собой уни­кальное нормативное образование, существующее в рамках коммунистической идеологии, ее осовремененных идолов — всесильной партийно-идеологизированной государственности, идола социализма.

Эти особенности советского права находили отраже­ние даже в догме права (доминирование декларативных формул, распространенность неопределенных понятий, от­крывающих возможность для их произвольного примене­ния, политизированность терминологии и др.).

Еще в большей мере указанные особенности выражались в «юридическом содержании» советской юридической систе­мы с доминирующими в ней запретительно-карательными механизмами, разрешительным типом регулирования, други­ми аналогичными способами и механизмами регулирования, относящимися к социоцентристской культуре. Как справед­ливо пишет А.П.Семитко, «в социоцентристской правовой культуре главными правовыми средствами (подчеркну: нераз­витыми правовыми средствами, часто граничащими с псевдо- или квазиправовыми) являются запреты, обязывания, санк­ции», при этом «господствует абсолютно обязывающий тип «правового» регулирования, когда обязанностям одной сторо­ны корреспондируют обязанности другой стороны, и у обеих есть еще дополнительные обязанности «сигнализировать» ор­ганам власти, вышестоящим должностным лицам в случае неисполнения обязанностей другой стороной»[154].

И все же наиважнейшая грань советского права, как и всякой современной юридической системы, — это заложен­ные в ней юридические идеи — идеи «в праве». Именно здесь — впрочем, опять-таки незримо — находило свое выражение в реальной правовой материи высшее революционное право, служащее коммунизму, — безусловное вер­ховенство интересов коммунизма (социализма), абсолютное доминирование воли и усмотрения всесильной партийно-идеологизированной государственности. Именно это цент­ральное звено накладывало печать на весь облик советского права, предопределяло его ущербность как официальной юридической системы, которая в любой момент по воле вож­дя и партии готова открыть какое угодно пространство бес­препятственному государственному всевластию, «защите социализма» — решительному и беспощадному действию высшего революционного права, служащего коммунизму.

3. Идеология социалистической законности

Новая обобщающая формула.

Наиболее всеохватной Юридической категорией, характеризующей состояние и особенности права в советском обществе начиная с середи-1930-х годов, стала формула (и одновременно — лозунг, принцип, идеологический постулат) «социалистическая законность».

Формула «социалистическая законность», сам подход к правовым вопросам под таким углом зрения нередко представлялись в пропаганде, науке, общественном мнении тех лет, и особенно в более позднее время, не только как достижение в разработке вопросов социалистического права, но и как изменение самой концепции права, самого видения правовых вопросов в марксизме.

Что ж, и впрямь — многое изменилось в мире марксизма, коммунистических идей, перспективы их реализации и в самом понимании коммунизма уже спустя одно-два, тем более три-четыре десятилетия после октября 1917 года.

Не оправдались расчеты на быстрое, путем использования самых радикальных мер, преобразование общества. В России, а затем и во всех странах, где к власти пришли коммунистические партии, в обществе, наряду с известными изменениями, казалось бы, успехами, произошли гигантские экономические и социальные потрясения, зачастую — эко­номический крах, возобладали тоталитарные, репрессивные режимы власти.

Произошли изменения и в коммунистических взгля­дах. Не сразу, сначала исподволь, но затем со все большей открытостью, особенно в 1940—1950-х годах, программ­ные коммунистические документы стали обретать демокра­тический шарм. В них оказались изъятыми положения о «диктатуре пролетариата», о «революционном насилии», поя­вились (сначала в трактовках «еврокоммунистов» 1950— 1960-х годов) положения о демократии «вообще», о допус­тимости частной собственности.

И особенно существенное: наряду с некоторыми частнособственническими формами хозяйствования и общедемократическими институтами получили признание общедемократические правовые категории, связанные с разви­тием законодательства, правосудия, юридической науки и образования, другими институтами права и юриспруден­ции, названными «социалистическими». Причем таким об­разом (как это прослеживается в советском обществе), что взамен «революционного правосознания» утверждается идея о социалистическом праве как «основе нормальной жизни общества», а главное — о социалистической законности как выражении, по официальным идеологическим утверждени­ям, нового гуманного и демократического этапа всей идео­логии и практики коммунизма.

Все это (по тому времени, как представлялось, весьма существенное)