в немалой мере до на­стоящего времени продолжали и продолжают действовать прежние юридические акты, «настроенные» на функционирование бесконтрольной военно-коммунистической власти и планово-распределительной экономики. Другие акты, при­нятые в годы перестройки и в более позднее время, несут на себе печать социалистических порядков и нравов. Прак­тической юриспруденцией (да и подготовкой юристов в системе правового образования) занимаются в основном специалисты, воспитанные в духе догм и традиций социалисти­ческого права.

Но главное все же не это. Самое существенное из того, что отрицательно влияет на всю правовую жизнь современ­ного российского общества, — это сама сохранившая свою силу и действие, коммунистическая философия права. Тс выражающие эту философию правовые идеи, которые об­разуют стержень, сердцевину правовой системы, действую­щей в условиях господства коммунистической идеологии Идеи подновленные, преподнесенные в осовремененном сло­весно-демократическом антураже. Ныне — все более обретающие «национально-патриотическую» окраску. Но по своей основе — именно коммуно-философские, воплощенные в «идолах» всесильного государства и просоциалистических категориях (таких, как «социальная справедливость», «со­циальное государство»).

И в этой связи — еще один, быть может, самый суще­ственный момент.

Коммунистическая правовая философия, базирующие­ся на ней правовые идеи, реалии и порядки находят себе опору не только, а порой и не столько в прямых наследниках коммунистического режима, в том числе в существующем коммунистическом движении, укрепившемся в результате неудач в реформировании общества, но чувствующем себя, кажется, неуютно под грузом прежних революционно-ком­мунистических догм (и потому, в частности, выдвигающем на первый план «патриотические» лозунги, лозунги просто «крепкой государственности», «социальной справедливости», «социального государства»). Они тетерь в большей степени находят себе опору в утверждающемся номенклатурном государственном капитализме, в крепнущих авторитарно-олигархических тенденциях, воспринявших известные элементы государственнической коммунистической идео­логии, государственного социализма и соответствующих им порядков и ориентации.

Произошло все это по причинам двоякого рода. Как в силу известных экономических просчетов, во многом вы­званных невероятно сложной обстановкой разрушенного общества, борьбой за власть и нашим нетерпением — стрем­лением решить проблемы, требующие исторически длитель­ного времени, одномоментной «красногвардейской атакой»; так и по той причине, что, казалось бы, новаторские по за­мыслу реформаторские меры осуществились в чуждой для них политико-правовой среде, в которой господствуют коммуно-правовые начала (идеи и порядки, пришедшие к нам эпохи пролетарской революции, диктатуры пролетариа-сталинизма и брежневского неосталинизма[160]).

«Идол» всевластия.

Главным выражением коммунистической философии права в нынешнее время, как уже говорилось выше, является «идол» (увы, «действующий» на практике, в жизни) всесильного государства.

Этот тезис может показаться по меньшей мере спор­ным. Ведь сейчас повсеместно идут разговоры об «эрозии государства», «утрате управляемости», «необходимости вос­становления и укрепления государственности», «порядка в государстве» и т.д. И в этой связи в качестве одного из наи­более престижных идеологических постулатов выдвигается идея «крепкой государственности», которая становится чуть ли не объединительной платформой для политических сил различной мировоззренческой ориентации. «Государствен­ная идея», не так давно во многом негласная, преимущественно жившая в сознании, умах и делах людей, причастных к власти и к коммунизму, в настоящее время находит все более и более непосредственное выражение в обществен­ном мнении, в печатных публикациях, в средствах элек­тронной информации и — что особенно настораживает — в законодательных документах российских законодательных учреждений, практике их применения.

Между тем тезис об «идоле» всевластия как главном выражении коммунистической философии права характе­ризует не состояние государственности, не ее способность выполнять исконные государственные дела (ситуация здесь, в самом деле, неблагоприятная, тревожная и здесь, дейст­вительно, требуется упрочение демократической государ­ственности), а совсем другое. Речь идет об «идоле» (непре­рекаемом постулате, нерушимом принципе) — о том, что государственная власть по-прежнему нацелена на то, чтобы утверждать себя методами и средствами силово­го господства. Причем — так, что она во многом остается продолжением диктатуры пролетариата, власти идеолого-партийного социалистического государства.

Понятно, в современных условиях — это уже не та без­граничная власть, то всемогущество, которые отмечали ста­линскую тиранию, когда карательно-репрессивная, чиновничья машина делала все, что «во имя коммунизма» заблагорассу­дится вождю. Но это все же — всевластие по-прежнему дос­таточно мощное.

В чем же оно проявляется?

Во-первых, в том, что карательно-репрессивные учре­ждения, регулярная армия, чиновничий аппарат находятся в прямом и беспрекословном подчинении высшему должно­стному лицу — главе государства, который (и по формаль­ным установлениям Конституции, и по практике реализации своих полномочий) не очень-то связан законом в возможно­стях их использования.

Во-вторых, в том, что и после проведенной официаль­ной приватизации ключевые рычаги командования эконо­микой (в виде основной массы финансово-кредитных ресурсов, контроля за основными финансовыми потоками, природными богатствами и др.) остаются у государственной власти (при тесном взаимодействии с господствующей фи­нансовой олигархией), ее высших эшелонов, центров госу­дарственного управления.

В-третьих, под контролем государства остаются основ­ные СМИ — средства массовой информации, которые — осо­бенно в ходе и после окончания избирательной кампании 1996 года — последовательно, хотя и с сохранением некоего имиджа «независимости», обслуживают в основном дейст­вующую власть.

И наконец, в-четвертых, реально господствующая власть настроена так, что считает себя действительно все­властной — такой, которая «вправе» — по канонам высше­го революционного права — при необходимости идти на крайние насильственные меры и акции.

Главное же — власть и на федеральном, и на регио­нальном уровнях, как и в прежнее время, остается гигант­ской («Большой») по своим количественным характеристикам и возможностям, настолько значительной, что она в прин­ципе не может оказаться «под» правом, вписаться в систе­му отношений и порядков правового государства.

Факты российской действительности последнего време­ни свидетельствуют, что указанные механизмы и средства, призванные обеспечивать государственное всевластие, в раз­личном их сочетании и различной «дозировке», в немалом числе случаев приводились в действие, срабатывали. И не только в критических ситуациях (при противоборстве с Вер­ховным Советом в 1993 году, в Чеченской войне, на прези­дентских выборах 1996 года), но и в ходе осуществляемых с 1991—1992 годов реформаторских акций.

В этой связи, вполне правомерной, вероятно, будет сле­дующая аналогия. Если создание безупречно действующей машины сталинской тирании является по своему замыслу и исполнению поистине гениальным свершением, то, быть может, такая же или близкая к такой оценка окажется уместной в отношении искусных государственно-властных построений правящей элиты современного российского общества, создавшей не менее впечатляющую систему всевластия, да притом при действии общепризнанных демократических порядков, установленных в общем-то демократической Конституцией.

Горячие точки противостояния.

Жизнь современной России сложна, противоречива. И эта сложность, противо­речивость создает помимо всего иного уникальную ситуа­цию, когда реально, воочию можно видеть, как «лоб в лоб» столкнулись два полярных направления в философии пра­ва — философия гуманистического права (правозаконности) и коммунистическая философия права.

Здесь нужно напомнить, что наряду с той линией эко­номико-политического и правового развития и тем домини­рующим строем, которые по ряду позиций продолжают государственно-социалистический курс, «обогащая» его да­леко не лучшими «блоками» государственно-капиталистической системы, в российском обществе существует и последовательно либеральная ориентация, опирающаяся на сек­тор свободного мелкого и среднего предпринимательства, формирующийся средний класс, либеральные слои интел­лигенции, квалифицированных тружеников с «синими» и «белыми» воротничками.

В силу этого в российском обществе, особенно после 1991—1992 годов, наряду с продолжающими доминировать порядками и институтами, по-прежнему реализующими коммунистическую правовую философию (в ее осовреме­ненном, «огосударствленном» виде), достойное место стал занимать и ряд правовых институтов и форм, которые могут быть охарактеризованы как элементы или пред­посылки гуманистического права, правозаконности.

Эти-то элементы (предпосылки) и находятся в жест­ком, порой жестоком, воинственном противостоянии с тем проклятием, что принесла на нашу землю марксистская, ленинско-сталинская, большевистская идеология, — с ком­мунистической философией права.

Наиболее жаркий, «кровавый» участок такого проти­востояния — это столкновение главных идей рассматривае­мых полярных философских направлений, стремящихся занять центральное место в действующем российском пра­ве, идеи правозаконности и идей, основанных на признании приоритета всевластной государственности, допустимости государственного всевластия, просоциалистических крите­риев жизни общества.

По ряду входящих в жизнь российского общества пра­вовых институтов можно наблюдать парадоксальную карти­ну, когда как будто бы устанавливаются новые юридические формы, в немалой мере основанные на передовом мировом опыте, но за такими, казалось бы, передовыми формами скры­ваются, как бы затаились, механизмы государственного все­властия, просоциалистических императивов.

Особо острый характер противостояние двух направ­лений философии права приобрело в событиях, которые и сами по себе во многом определяют судьбу России и кото­рые (возможно, в этой же связи) имеют существенное зна­чение для нашего правопонимания в будущем.

Такими горячими точками противостояния стали:

— Конституция;

— Гражданский кодекс;

— Чечня.

2. Конституция

Из исторических данных.

Россия — страна с уникаль­ной государственно-политической культурой, характеризую­щейся расколом между догосударственными ценностями и тиранической имперской властью. Страна долиберальной, «промежуточной цивилизации», вместе с тем «выросшей под сильным влиянием стран с господством либеральных цен­ностей»[161], с настойчивым стремлением в том или ином виде реализовать эти либеральные ценности.

Отсюда — доминирующей тенденцией государственно-политического развития России двух последних столетий стало стремление утвердить в России такую важнейшую либеральную ценность, как конституция. И вот, начиная с декабристов, через конституционные предположения Сперанского и Александра II, робкие попытки реализации кон­ституционных проектов в годы революционных потрясений начала XX века, протянулась центральная нить демокра­тического развития, когда институт конституции стал сво­его рода знаменем и центром притяжения для тех демо­кратических сил, которые исповедовали либерально-демо­кратические идеалы.

И здесь важно обратить внимание на то, что Россия действительно, по-настоящему, выстрадала конституцию как идеал и центр политико-демократической жизни, как при­влекательный и желанный образ будущего российского уст­роения.

В то же время, и это нужно сразу же подчеркнуть. Россия не выстрадала, в отличие от многих других стран, конституцию «с содержательной стороны» — с точки зре­ния ее правовой настроенности, предназначения в отноше­нии власти и положения человека, личности в обществе.

И с этой точки зрения, при всех славословиях в отно­шении конституции и конституционного развития, в России вплоть до конца XX века институт конституции, как он мыслился лучшими умами России, еще не стал выражени­ем и реализацией гуманистического права, философии свободы.

Перехват идеи.

Самое несообразное, что произошло с идеей конституции в России, — это ее перехват большеви­ками-ленинцами и использование в политико-правовой жизни в целях, в корне противоположных тем, во имя которых сложился и утвердился этот высокозначимый инсти­тут демократии и права.

Уже в 1918 году принимается первая советская Кон­ституция, затем в течение исторически короткого срока — еще три Конституции (1924, 1936, 1977 гг.).

Обычно при характеристике советских конституций, как и конституций «других Социалистических стран», конституций союзных и автономных республик СССР, акцент де лается на том, что все они — не строго юридически законодательные документы, обладающие наиболее высокой в стране юридической силой (хотя каждая из них име­ла подзаголовок «основной закон»), а скорее партийно-политические, декларативные и даже официозные теоре­тические документы.

В общем, это верно, и указанная черта даже утверди­лась в виде некой советской конституционной традиции (в заглавной части — декларативные дефиниции, непременно законодательные определения сути «конституционного строя», экономической системы, форм собственности и др.)

И все же, надо полагать, мы до настоящего времени не определили того главного, что раскрывает само существо, предназначение, притом правовое предназначение, совет­ских конституций. Это существо и предназначение состоит в том, что именно советские