«объективного элемента права». Более того, это «конкретное отношение» (общественное, экономическое, т. е. базисное, материальное отношение) вообще не является правом, а правовым оно становится, по схеме самого Стучки, лишь благодаря закону или идеологии. Такое отношение становится правовым лишь после его законодательной регламентации. Иначе говоря, это — не правовое отношение, а законоотношение.
Сказанное, в частности, означает, что Стучке, вопреки его вербальным историкоматериалистическим утверждениям о первичности и примате материальных и базисных отношений перед идеальными и надстроечными, не удалось применительно к праву в теоретической форме показать, каким же образом материальное «порождает» и «определяет» идеальное, экономический базис — юридическую надстройку, общественные отношения — право и т. д. Вместо всего этого он (для подкрепления представления о примате базиса) сперва наделяет базисное (общественное, материальное, экономическое) отношение надстроечным (правовым) свойством, но затем тут же признает, что источником этого правового свойства общественного отношения является не базис, а надстройка (закон, идеология). Право, следовательно, творится, согласно его схеме, не базисом, а надстройкой (законом, идеологией).
Если оставить в стороне очень туманные и неясные суждения Стучки о правообразующей роли и вообще правовом свойстве и характере идеологии, то по сути дела остается (опять же вопреки словесному антипозитивизму Стучки) лишь простая и старая легистско-позитивистская схема: право (правовое свойство и характер отношений) порождается, создается законом (государственными актами, политико-властными установлениями и т.п.).
Подход Стучки к проблеме соотношения права и закона отмечен непоследовательностью. С одной стороны, он прямо выступа против отождествления права и закона, ссылаясь при этом на соответствующие суждения римских юристов, Л. Фейербаха, Лоениг Муромцева, Зильцгеймера, Петражицкого и др. «Что закон не понимает всего права, что он не тождественен с правом, — писал Стучка, — это вещь, давно признанная»[202].
С другой стороны, ему не удается на теоретическом уровне (в виде целостной и логически непротиворечивой концепции) выразить свои представления (и вербальные утверждения) о различении права и закона.
К «праву» в целом, как мы видели, Стучка, кроме «закона относит еще две правовые формы («правовое отношение» и «идеологию»). В этом смысле «закон» у него, конечно, не совпадает «правом» и по своему объему «не обнимает всего права».
Но в теоретико-концептуальном плане определяющее значение имеют содержательно-правовые свойства тех элементов (в данном случае — трех «правовых форм»), которые включаются в понятие «право». Ясно, например, что неправовые элементы («формы нельзя включать в право. Далее, очевидно, что включаемые в единое понятие права разные элементы должны быть не разнородными и разнотипными феноменами, а лишь различными проявлениями (разными формами проявления) одного и того же — имени правового — начала, принципа, свойства. К тому же в понятие права, в соответствии с требованиями логики, необходимо включать лишь те элементы, которые содержат первичные (а не производные) сущностные характеристики (определения) права.
Названные концептуальные требования не соблюдаются в предложенной Стучкой конструкции соотношения права и закона. Так, хотя Стучка и настаивает на «примате» т. и. «конкретной правовой формы» («правового отношения»), но поскольку правовое свойство этой формы (и отношения) у Стучки зависит от закона (и отчасти видимо, от «идеологии» в виде правосознания), постольку данная форма (и данный элемент понятия права у Стучки) носит в правовом смысле производный, вторичный характер (она сама по без закона или правосознания, не является правовой) и, следовательно, вообще не может быть включена в понятие «право».
Первичными носителями «правового характера» в конструкции Стучки (в отличие от его вербальных утверждений) фактически оказываются «закон» и «идеология», а не «правовое отношение» (базисное общественное отношение, представленное у Стучки как одновременно «правовое отношение»).
Определяя «закон», Стучка писал: «Правовой нормой, или законом, мы называем принудительное правило, исходящее от государственной власти и относящееся к области права»[203]. Определение это, по сути своей позитивистское, страдает одновременно и тавтологичностью, и непоследовательностью.
Отождествление здесь «правовой нормы» и «закона», в частности, означает, что именно государство является создателем права (в виде принудительных «правовых норм»). Иначе говоря, в нормативно-правовом смысле право и закон здесь полностью совпадают. Но Стучка, стремясь выйти за рамки такого легистско-нормативного правопонимания, в конце своего определения закона требует, чтобы «правовые нормы» (закон, принудительное правило государства) относились «к области права». Это тем более странное требование, что под «областью права» подразумевается область общественных отношений, куда правовое свойство, правовое начало («правовой характер», согласно Стучке) еще предстоит внести извне (от «правовых норм», т. е. закона, от классово-идеологизированного «правосознания»).
В целом конструкция «права» из трех «правовых форм» является в теоретико-правовом плане несостоятельной. Причина этого, в конечном счете, заключается в том, что под «правом» Стучка везде имеет в виду нечто неправовое и внеправовое — классовый интерес, классовое насилие, «классовый характер», словом — «классовость». Как развиваемое им общее понятие права, так и выделяемые им «правовые формы» ничего собственно правового в себе не содержат: порядок (системы, формы) общественных отношений оказывается у него «правопорядком», общественные отношения — «правовыми» отношениями, принудительные веления — «правовыми» нормами, а идеология — правосознанием не потому, что они (этот порядок, эти общественные отношения, веления, идеология) выражают нечто собственно правовое (специфический принцип права, объективно отличающий его от неправа), а потому, что, согласно подходу Стучки, все они носят «классовый характер».
Этот подход позволил фактически неправовую ситуацию послеоктябрьского времени, отсутствие права в условиях диктатуры пролетариата и социализма интерпретировать как наличие и господство нового и особого (революционного, классового, пролетарского, советского) «права». Схема «обоснования» такого «нового права» простая: раз при диктатуре пролетариата есть классово-пролетарский порядок общественных отношений, значит это и есть пролетарский правопорядок, пролетарское право, выражаемое и защищаемое пролетарским классовым законом и пролетарским классовым сознанием. Путаница же в суждениях и построениях сторонников и теоретиков «нового права» является неизбежным следствием исполнения внутренне несостоятельного дела — трактовки неправа как качественно нового «права». Усугубляет эту путаницу и то, что наличие «нового права» доказывается с помощью классово препарированного словаря отрицаемого «старого права».
Обоснование приказных норм, требований и «порядка» диктатуры пролетариата как нового, пролетарского права по существу означало пересмотр положений Маркса (разделявшихся также и Лениным) о буржуазном «равном праве» после пролетарской революции, на первой фазе коммунизма. Этот пересмотр (в ситуации несбывшегося прогноза) осуществлялся во многом бессознательно, в общем русле интерпретации послереволюционной действительности как реализации и подтверждения марксистского учения.
Однако, по Марксу, к которому апеллировали послереволюционные авторы, исторически последним типом права вообще является буржуазное право. Это означало невозможность какого- либо нового (послебуржуазного, пролетарского или социалистического) права для послереволюционного строя, идущего к коммунизму. Так что концы с концами у марксистских юристов, в том числе и у Стучки, претендовавшего на создание марксистской теории права послереволюционной эпохи, явно не сходились. Как прогноз Маркса и Ленина, так и новые теоретические построения марксистских юристов не соответствовали неправовым реалиям послереволюционной действительности.
4. Право как меновое отношение: некролог о праве
Для большинства советских марксистских авторов послереволюционного времени классовый подход к праву означал признание наличия т. и. «пролетарского права». Такое представление, сформировавшееся в условиях «военного коммунизма», получило широкое распространение уже к началу 20-х годов. Вынужденное допущение при нэпе ряда положений буржуазного права наглядно продемонстрировало неправовой характер «пролетарского права». Однако его приверженцы проигнорировали этот опыт и, оставаясь в принципе на прежних позициях, ограничились лишь отдельными уточнениями и коррективами своих взглядов со ссылкой на временный характер нэповского отступления в сторону буржуазных экономических и правовых отношений и на неизбежность нового наступления в социалистическом направлении.
И в целом следует признать, что эта ориентация на «совершенно новое» (по сути дела — неправовое, насильственно-приказное, классово-диктаторское, партийно-политическое) «пролетарское право» пережила период нэпа и в дальнейшем (со второй половины 30-х годов) легла в основу общеобязательных представлений о «социалистическом праве» как праве пролетарском по своей классовой сущности.
По-другому классовый подход к праву был реализован в трудах КБ. Пашуканиса и прежде всего в его книге «Общая теория права и марксизм. Опыт критики основных юридических понятий» (I издание — 1924 г., II — 1926 г., третье — 1927 г.)[204]. В этой и других своих работах он ориентировался по преимуществу на представления о праве (т. е. главным образом — о буржуазном праве), имеющиеся в «Капитале» и «Критике Готской программы» Маркса, «Анти-Дюринге» Энгельса, «Государстве и революции» Ленина. Для Пашуканиса, как и для Маркса, Энгельса и Ленина, буржуазное право — это исторически наиболее развитый, последний тип права, после которого невозможен какой-либо новый тип права, какое-то новое, послебуржуазное право. С этих позиций он отвергает возможность «пролетарского права».
Пролетариат, согласно Пашуканису, может по необходимости лишь использовать в переходный период для своих классовых интересов буржуазное право, пока не отпадает надобность в этом. В процессе такого пролетарского использования буржуазного права оно и отомрет. «Итак, — писал Пашуканис в середине 20-х годов, — следует иметь в виду, что мораль, право и государство суть формы буржуазного общества. Если пролетариат вынужден ими пользоваться, то это вовсе не означает возможности дальнейшего развития этих форм в сторону наполнения их социалистическим содержанием. Они не способны вместить это содержание и должны будут отмирать по мере его реализации. Но тем не менее в настоящую переходную эпоху пролетариат необходимо должен использовать в своем классовом интересе эти унаследованные от буржуазного общества формы и тем самым исчерпать их до конца»[205].
Поскольку Пашуканис свободен от иллюзий о возможности «пролетарского права» и действительное право для него это буржуазное право (с объективно необходимыми предпосылками, специфическими свойствами, особенностями и т. д.), его критика права, его антиправовая позиция, его установки на коммунистическое преодоление права как остаточного буржуазного феномена носят — в общем русле послереволюционного марксизма и ленинизма — теоретически более осмысленный и последовательный характер, чем у многих других марксистских авторов и прежде всего сторонников концепции т. и. «пролетарского права». В отличие от защитников в принципе невозможного, несуществующего, иллюзорного «пролетарского права» (т. е. сторонников «права», хотя и мнимого, но «пролетарского») Пашуканис — ортодоксальный (в духе марксизма и коммунизма) противник всякого права, права вообще как обреченного на отмирание буржуазного явления. Его правовой нигилизм носит принципиальный характер и является теоретическим следствием разделяемых им идей и положений марксистского учения о переходе от капитализма к коммунизму. Применительно новым условиям Пашуканис по существу лишь повторяет, обосновывает и развивает то, что до революции было уже сказано Maрксом, Энгельсом и Лениным.
И по перипетиям правовой теории Пашуканиса, ее месту роли в контексте советской юриспруденции, отношению к ней стороны других авторов и направлений можно судить и о качеств марксистского прогноза относительно судеб права после пролетарской революции.
В силу негативного отношения к праву теория права для Пашуканиса — это марксистская критика основных юридических понятий как мистификаций буржуазной идеологии. В теории права Пашуканис повторяет критический подход, примененный Maрксом в экономической теории. И по
