буржуазного «равного права» до его полного отмирания. А буржуазное право, отмечал Ленин, предполагает неизбежно и буржуазное государство, так что при коммунизме в течение известного времени в силу сохранения буржуазного права остается «даже и буржуазное государство — без буржуазии!»[226].
По данной концепции, диктатура пролетариата — это государство в той мере и постольку, в какой мере и поскольку вообще сохранятся право (в виде соответствующего буржуазного права). И даже буржуазный характер такого государства определяется, как это видно из слов Ленина, буржуазным характером сохраняемого права.
В действительности, как мы знаем из исторического опыта, диктатура пролетариата не стала ни «буржуазным государством без буржуазии», ни вообще государственно-правовой, публичной формой организации политической власти. Ликвидация частной собственности на средства производства, их социализация, не говоря уже о монополизации при диктатуре пролетариата всей политической власти в руках правящей коммунистической партии, полностью исключали возможность сохранения буржуазного «равного права» в том виде, как это предполагали Маркс и Ленин.
Буржуазное право, но совсем в другом смысле и значении, чем! это имели в виду Маркс и Ленин, было вынужденно (в силу того, что «военный коммунизм» не привел, вопреки большевистским ожиданиям, к доктринально спрогнозированному коммунизму) допущено диктатурой пролетариата в силу как раз отступления от социализма в сторону частнособственнических (буржуазного и мелкобуржуазного) укладов. Это практически доказывало абсолютную! несовместимость социализма и права (неизбежно — буржуазного! права в силу отсутствия пролетарского права как права), поскольку допущение права (буржуазного права при нэпе) было лишь неизбежным следствием вынужденного допущения несоциалистических укладов, требовавших правовых форм опосредования. Между тем ясно, что Маркс и Ленин говорили о буржуазном праве при коммунизме для правового опосредования (регуляции) не отношений буржуазного сектора после пролетарской революции, не буржуазных товарно-денежных отношений производства и рыночного оборота, а лишь самих социализированных отношений — отношений в сфере распределения в условиях уже ликвидированной частной собственности, отмены товарно-денежных отношений и рынка, обобществленности средств производства и т. д.
Получилось как раз наоборот: буржуазное право было допущено (и вообще возможно) лишь вне социализированных отношений. Временное допущение буржуазного права при нэпе означало не буржуазное право и «буржуазное государство — без буржуазии», а буржуазное право для буржуазии (для узкого, строго контролируемого диктатурой пролетариата круга товарно-денежных, частно-правовых отношений) при политической власти пролетариата, которая также и при нэповской «рецепции» некоторых институтов частного (но не публичного) права оставалась неправовой диктатурой, а не государством, не публичной властью.
Пашуканис же трактует перспективы нэповского буржуазного права в духе «отмирания» того фактически не состоявшегося буржуазного «равного права», о котором говорили Маркс и Ленин. Помимо всего прочего, это диктовалось ведущей марксистской идеей его книги о наличии внутренней связи между общественными отношениями в форме товара и основными понятиями и характеристиками в области частного и публичного права. Разумеется, он как последовательный марксист стремился этот негативный марксистский подход к праву как к буржуазному явлению (это марксистское правопонимание в виде правоотрицания) распространить не только на право до пролетарской революции, но и на все послеоктябрьское право. Это последнее, по логике такого марксистского подхода, вообще не может быть небуржуазным (пролетарским, социалистическим и т. д.) правом; оно может быть правом, лишь будучи именно буржуазным правом, т. е. тем, что подлежит социалистическому отрицанию.
Из практического опыта «военного коммунизма» и нэпа Пашуканис не мог не знать, что допущенное при нэпе буржуазное право — нечто совершенно другое, нежели то буржуазное «равное право», о котором говорили Маркс и Ленин. Хорошо должен был бы он понимать и неправовой (следовательно, и негосударственный, непубличный) характер политической власти в условиях диктатуры пролетариата и строящегося социализма.
Но Пашуканис стремится приспособить свою позицию в вопросах государства, права, власти и т. д. и к складывающимся реалиям диктатуры пролетариата (с ее претензией быть одновременно и прямым классовым насилием, и публично-правовой, государственной властью, олицетворением «общей воли» всего общества, источником и выразителем особого, пролетарско-классового права и т. д.), и к доктринально-идеологическим предсказаниям марксизма.
Подобное приспособленчество и некритичность, помимо явной непоследовательности в развитии Пашуканисом и другими авторами собственных воззрений, неизбежно вели к искажениям двоякого рода: реальная практика (складывавшаяся и развивавшаяся — чем дальше, тем больше — своим путем, хотя и в духе марксизма, но без обещанного им позитива, без наступления спрогнозированных им состояний и достижений) трактовалась под марксистские прогнозы, а последние — под практику. Так подкреплялась иллюзия совпадения и взаимного подтверждения «теории и практики», развертывания социалистического строительства в полном соответствии с марксистскими «строго научными» предсказаниями.
Из практической несостоятельности марксистского представления о буржуазно-правовом принципе осуществления обобществленных и централизованных распределительных отношений в условиях ликвидации частной собственности, рынка и т. д. со всей очевидностью следовало, что социализация средств производства и социализм вообще искореняют саму возможность любого права, самостоятельного хозяйствующего и правового субъекта, независимых индивидов, собственно экономических и правовых отношений внутри социалистического общества (или в социализированной части общества, в его социалистическом укладе). Лишь допущение несоциалистических (буржуазного, мелкобуржуазного, смешанного т. д.) укладов вновь открывало возможность для действия права в прокрустовом ложе функционирования несоциалистических элементов в условиях диктатуры пролетариата и господства централизованно-властных и плановых начал в жизни всей страны. Отсюда и нэповское право и в целом нэп — как временное отступление с точки зрения социализации средств производства и общественных отношений.
Такой нэповский вариант возврата к рынку и праву Пашуканис объясняет следующим образом: «Захват политической власти пролетариатом есть основная предпосылка социализма. Однако, как это показал опыт, планомерно организованное производство и распределение не могут на другой же день заменить собой рыночный обмен и рыночную связь отдельных хозяйств. Если бы это было возможно, то юридическая форма собственности была бы в тот же момент исторически исчерпана до конца. Она завершила бы цикл своего развития, вернувшись к исходной точке, к предметам непосредственного индивидуального пользования, т. е. стала бы снова элементарным бытовым отношением. А вместе с ней была бы осуждена на смерть и форма права вообще»[227].
Иначе говоря, опыт «военного коммунизма» показал, что нужны рынок и право в нэповском варианте, а не в смысле марксистских предсказаний об «отмирающем» буржуазном праве при социализме для распределения продуктов потребления среди рабочих по труду. Но этот нэповский вариант означает развитие (ограниченное и временное) буржуазных экономических и правовых отношений, т. е. капиталистического уклада рядом с социалистическим. Совершенно ясно, что применительно к нэповскому (буржуазному) рынку и праву действует иная логика их разрешения и ликвидации (по принципу полезности для диктатуры пролетариата и строительства социализма), нежели в гипотетическом случае наличия и «отмирания» буржуазного «равного права», по Марксу. То буржуазное «равное право» для распределительных отношений, об «отмирании» которого говорили Маркс и Ленин, вообще не состоялось как факт и никогда не имело места — ни до нэпа, ни при нэпе, ни после нэпа. Пашуканис же и другие марксистские авторы, смешивая (сознательно или нет — другой вопрос) нэповское буржуазное право и буржуазное «равное право» из марксистского предсказания, стали и к нэповскому праву (да и вообще к советскому, пролетарскому праву) применять Марксовы положения об «отмирании» совсем другого (и вообще не родившегося) права.
Нэповское (буржуазное) право (и нэп в целом) было допущено по логике вынужденного, временного и частичного военно-революционного отступления от социализма (и «военного коммунизма») в сторону капитализма и по той же революционно-насильственной логике это нэповское буржуазное право вместе с нэпом в целом было ликвидировано на рубеже 20—30-х годов, когда появилась возможность для нового наступления социализма против всех несоциалистических элементов и укладов в городе и деревне. Тут следует говорить вовсе не об «отмирании», а о прямой насильственной ликвидации (как и в период революции) остаточных, на этот раз легально допущенных уже советской властью, буржуазных экономических отношений и буржуазного права.
Посленэповское же (советское, пролетарское, социалистическое и т. д.) «право», как и донэповское, по сути своей это не право, поскольку оно было с ликвидацией нэпа лишено тех необходимых предпосылок и собственно правовых свойств и качеств, которые делали его в рассматриваемую эпоху неизбежно буржуазным правом, т. е. тем, что вместе с буржуазным укладом подлежало уничтожению и было фактически уничтожено. Применение уже и к этому посленэповскому «праву» Марксовых представлений об «отмирании» буржуазного «равного права» и вовсе стало чистой фикцией, с помощью которой поддерживался миф о наличии какого- то особого «отмирающего» права и вместе с тем этой особенностью как бы обосновывался и оправдывался его по существу антиправовой характер.
Таким образом, поскольку то буржуазное «равное право», об «отмирании» которого говорили Маркс и Ленин, так исторически и не появилось, все последующие разговоры об «отмирании» права в ходе строительства социализма и коммунизма были фактически беспредметными. Действительное же право (а именно дооктябрьское буржуазное право или нэповское буржуазное право) не «отмирало», а было насильственно ликвидировано вместе с соответствующими социально-экономическими предпосылками и условиями.
Преодоление нэповского буржуазного права Пашуканис связывает с «построением единого планомерного хозяйства»[228]. Но пока Марксистская доктрина и социалистическое правопонимание остается в силе рыночная связь между отдельными предприятиями, остается и форма права, в том числе и в отношениях между государственными предприятиями, где «применение принципа так называемого хозяйственного расчета означает образование автономных единиц, связь которых с другими хозяйствами устанавливается через рынок»[229]. Связь между хозяйственными единицами, выраженная в форме стоимости циркулирующих товаров, осуществляется в юридической форме сделок. Этим обусловлено законодательство в духе нэповского буржуазного права — «создание более или менее твердых и постоянных формальных рамок и правил юридического общения автономных субъектов (кодекс гражданский, возможно также торговый) и органов, практически налаживающих это общение путем разрешения споров (суды, арбитражные комиссии и т. п.»[230]
В отличие от этой буржуазной товарно-правовой формы социалистическое начало (и уклад) при нэпе — это «общественная связь меду производственными единицами, представляемая в ее разумно незамаскированной (не товарной) форме, — этому отвечает метод непосредственных, т. е. технически содержательных, указаний в виде программ, планов производства и распределения и т. д., указаний конкретных, меняющихся постоянно в зависимости от изменения условий, составляя между собой две противоположные тенденции — развитие планового начала и товарно-правовой формы отношении. Пошуканис отмечает: «Само собой очевидно, что первая тенденции не заключает в себе никаких перспектив для процветания творческого ремесла. Ее постепенная победа будет означать постепенное отмирание формы вообще»[231].
На уровнях диктатуры пролетариата, поясняет Пашуканис, несмотря на допущение рыночного обмена, уничтожается реальная противоположность интересов внутри национализированной промышленности и «обособленность или автономия отдельных хозяйственных организмов (наподобие частнохозяйственной) сохраняется лишь как метод»[232]. Поэтому советский уклад, уточняет (в принципе, правильно) Пашуканис в третьем издании своей книги в 1927 г., это не пролетарский государственный капитализм», как он (в духе известны ленинских положений о «госкапитализме» при нэпе) считал в первом издании 1924 г.[233].
Отношения между самими госпредприятиями и
