хозяйства, по его утверждению, «не начало какого-то отмирания права, а наступление того периода, когда содержанием советского социалистического права и в городе и в деревне стали однотипные социалистические производственные отношения»[443]. И вплоть до полного коммунизма сохраняется социалистическое государство (в виде диктатуры пролетариата) и социалистическое право (в виде принудительных требований и установлений диктатуры пролетариата — «права социалистического государства»), «ибо только в высшей фазе коммунизма люди научатся работать без надсмотрщиков и без норм права»[444].
Под «социалистическим правом» как «орудием политики пролетариата»[445] Пашуканис теперь в духе советского легизма фактически имеет в виду систему «норм права», устанавливаемых органами диктатуры пролетариата. Показательно в этой связи настойчивое акцентирование Пашуканисом внимания именно на нормах права (что ранее он квалифицировал как проявление буржуазного нормативизма), подчеркивание им в новых условиях «необходимости нормы права и аппарата принуждения, без которых право ничто»[446]. Характерно и то, что «социалистическое право» Пашуканис понимал как «право социалистического государства». Говоря при этом об усилении государственной власти, под «государством» он прежде всего имел в виду аппарат власти и принуждения. «Социалистическое общество, — отмечал он, — организовано как общество государственное»[447]. И чтобы выдать все это за достижение диктатуры пролетариата, он голословно утверждал, будто «деятельность самого государственного аппарата есть в то же время и общественная деятельность»[448].
Эти и сходные утверждения свидетельствуют о том, что в выдвинутой Пашуканисом концепции «социалистического права» по существу предвосхищались основные положения той легистской, властно-нормативной (или т. и. «узконормативной») концепции права, которую несколько позже взяли на вооружение, по-своему модифицировали и навязали всем Вышинский и его окружение.
Идеи признания и защиты «системы советского социалистического права», «социалистического правопорядка» и т. д. развивались и в последующих публикациях Пашуканиса (вплоть до его ареста и казни в 1937 г.)[449].
В духе времени «учение т. Сталина о всемерном укреплении государственной власти» он восхваляет как «одно из величайших достижений марксистско-ленинской теории», служащее «важнейшим теоретическим введением к новой советской Конституции» и дающее «конкретный ответ о путях движения к высшей фазе коммунизма»[450].
В связи с декларативными положениями сталинской конституции 1936 г. он говорил о «принципе верховенства закона», о потребности в «общих нормах закона» и т. и., одновременно (с опорой на Ленина) отвергая объективно необходимые условия и предпосылки такого верховенства закона — разделение властей, отделение власти законодательной от исполнительной и т. д.
Да и сами понятия «закон», «нормы закона», «социалистическая законность» в трактовке Пашуканиса лишены своего правового смысла и представлены лишь как политические средства выражения и реализации директив правящей большевистской партии, которая, по его словам, «никогда не делала фетиша из незыблемости закона»[451]. Пашуканис прямо и откровенно отмечает, что ядро закона — это «руководящие указания партии»[452].
Вслед за Пашуканисом сходные представления о «социалистическом праве» были развиты и в статье его сторонника М. Доценко. «Исходными теоретическими положениями для теории советского социалистического права, — утверждал он, — являются работы классиков марксизма, особенно работы Ленина и Сталина»[453]. Согласно новой версии (Пашуканиса и Доценко), советское право с первых дней пролетарской революции было социалистическим правом по его целям, задачам, направлению. «С победой социализма в городе и деревне, — продолжает Доценко эту новую легенду, — советское право превращается в социалистическое не только по своему направлению, задачам и целям, не только потому, что оно оформляет захват, развитие и укрепление хозяйственных высот и исходит из пролетарского государства, но и потому, что оно является выражением победившей социалистической экономики, орудием ее закрепления и формой регулирования социалистического общества по пути его развития к полному коммунизму. Это есть высший этап развития социалистического права, и это право будет крепнуть и развиваться, пока не будет завершен переход ко второй фазе коммунизма, где отомрут и право и государство»[454].
В контексте нового подхода Пашуканис и Доценко стали выдавать буржуазное «равное право», которое применительно к социализму предсказывали Маркс и Ленин, уже за «социалистическое право». При этом они, среди прочего, обходили деликатный вопрос: почему же классики допустили такой непростительный «промах», назвав социалистическое право буржуазным. Вместо этого Пашуканис и Доценко обрушились с критикой на всех тех авторов (особенно — на Стучку), кто до них не сумел в положениях классиков о буржуазном «равном праве» усмотреть право социалистическое и иначе толковал несостоявшееся предсказание, ставшее загадкой сфинкса для всей марксистско-ленинской теории права.
Концепция «социалистического права» была в условиях победы социализма (на путях насильственной коллективизации, ликвидации кулачества и вообще «капиталистических элементов» в городе и деревне и, в конечном счете, социализации всех средств производства в стране) естественным продолжением представлений о наличии какого-то небуржуазного (пролетарского, советского) права. Ликвидация нэпа, а следовательно, и допущенного при нэпе урезанного частного сектора и соответствующего буржуазного права означала, что советское право вместе с буржуазным правом нэповского периода (т. е. единственным действительным правом за советское время) «очищается» от всякого права вообще и оказывается лишь совокупностью принудительно-приказных установлений и норм диктатуры пролетариата, «ядро» которых состоит из партийных директив. Других норм при победившем социализме не было и, как показал последующий исторический опыт, не может быть.
Социализм (да и вообще вся эпоха диктатуры пролетариата, за исключением нэпа с урезанным буржуазным правом) оказывался строем без права — вопреки доктринальному представлению об «отмирании» права (вместе с «полугосударством» диктатуры пролетариата) при полном коммунизме. И хотя этот полный коммунизм все более удалялся, другой будущности и других ориентиров развития у социализма (согласно доктрине и тогдашним представлениям) не было и в тех социально-исторических условиях не могло быть. Оставалось лишь по аналогии с трактовкой диктатуры пролетариата в качестве «социалистического государства» трактовать нормативные установления диктатуры пролетариата как «социалистическое право».
Доктринальное представление о буржуазном «равном праве» при социализме, хотя и подразумевало совсем другое, но как бесспорно авторитетное положение идеологически подтверждало и легитимировало допущение и признание в тех условиях правового значения и характера «социалистического права», поскольку отрицание этого означало бы ошибочность доктринального предсказания о наличии хоть какого-то права при социализме.
Самым ортодоксальным и вместе с тем наиболее компетентным приверженцем доктринального положения о буржуазном «равном праве» на первой фазе коммунизма в истории марксистско-ленинского учения о праве был Е.Б. Пашуканис. И именно поэтому эволюция его правопонимания представляет интерес не только для; характеристики его собственных взглядов, но и для понимания самой доктрины в процессе ее практической реализации в условиях диктатуры пролетариата и исторически сложившегося реального социализма.
Мы уже видели, что эволюция позиции Пашуканиса во многом носила конъюнктурный, приспособленческий характер. Здесь уместно отметить и другой аспект: оставаясь ортодоксальным марксистом и защитником доктрины, он был «обречен» на такую эволюцию в силу нетождественности доктрины и практики и вместе с тем необходимости интерпретировать доктрину как предвидение практики, а практику — как реализацию доктрины.
Внутренняя суть, цель и ориентиры доктрины — отрицание и преодоление вместе с частной собственностью действительного буржуазного права после пролетарской революции и переход в режиме диктатуры пролетариата к полному коммунизму (от буржуазного формального правового равенства к т. н. «фактическому равенству» с распределением продуктов личного потребления «по потребностям»). И следует признать, что такой доктринальный стержень пронизывает всю внешне пеструю мозаику эволюции подходов Пашуканиса к праву. В метаморфозе его взглядов есть нечто внутренне общее и принципиально единое — максимально возможное (с учетом соотношения доктрины с реалиями послереволюционной практики) фактическое отрицание буржуазного права (т. е. единственного действительного права в тех социально-исторических условиях) для всей эпохи перехода от капитализма к коммунизму.
Суть дела и ортодоксальная верность Пашуканиса (да и многих других марксистских идеологов права) не во внешней словесной подгонке концепций «особого» «советского права», «социалистического права» и т. д. под терминологию доктрины (хотя идеологически и это было важно), а в том, что во всех этих «особых» концепциях под оболочкой словесно признаваемого нового, особого «права» по существу, фактически имелось в виду объективно нечто неправовое, а, следовательно, настоящее антибуржуазное, пролетарско-диктаторское, социалистическое и прокоммунистическое, подлинно марксистсколенинское отношение к праву.
Все это характерно и для выдвинутой Пашуканисом концепции «социалистического права». Хотя она расходится и с доктриной (с постулатом о буржуазном «равном праве» при социализме и т. д.), и с практикой победившего социализма (отсутствие буржуазного, а вместе с ним и всякого настоящего права), однако своим фактическим отрицанием права и трактовкой в качестве «социалистического права» неправовых норм партийно-политической власти при диктатуре пролетариата данная концепция наилучшим образом (при сложившихся условиях) выражает и учитывает внутренние требования и доктрины, и практики в их глубинной несовместимости с подлинным правом, с принципом формально-правового (не «фактического») равенства.
На эти внутренние потребности коммунистической доктрины и послереволюционной практики так или иначе ориентировались сторонники также и других направлений марксистско-ленинского подхода к праву. Но Пашуканис глубже других понял и адекватней выразил в ходе трансформации своей позиции суть доктринального и практического отрицания права как права, совместимость доктрины и практики лишь с таким правопониманием, которое на самом деле есть правоотрицание. Он был наиболее сознательным, убежденным и последовательным отрицателем буржуазного права, а вместе с ним и всякого права. Его творчество и его вклад (как, впрочем, и других приверженцев доктрины) объективно носят негативный характер, поскольку их суть — отрицание права.
Но осмысление этого опыта отрицания права — необходимый момент в современных поисках путей к началам права и утверждению правового строя.
1. Сталинский тоталитаризм: комплекс государственно-правовой неполноценности
В истории советского правопонимания особое место занимает проведенное Институтом права АН СССР печально известное Совещание по вопросам науки советского государства и права (16—19 июля 1938 г.). Его организатором и дирижером был подручный Сталина на «правовом фронте» А. Я. Вышинский, тогдашний директор Института права и одновременно Генеральный прокурор СССР — одна из гнуснейших фигур во всей советской истории. Этот ловкий, изощренный и бесстыдный холуй вождя и тоталитарной системы ко времени июльского «научного» Совещания 1938 г. уже имел за плечами большой опыт по организации и проведению разного рода «правовых» спектаклей и мистерий сталинской эпохи, крупнейшим из которых был политический процесс против «правотроцкистского блока» (И.И. Бухарина, А.И. Рыкова, И.И. Крестинского и др.), где он беспардонно лицедействовал в роли «государственного обвинителя».
Совещанию был придан всесоюзный характер, и в его работе участвовало около 600 научных работников, преподавателей, практиков из различных регионов страны.
Цели и задачи Совещания состояли в том, чтобы в духе потребностей репрессивной практики тоталитаризма утвердить общеобязательную «единственно верную» марксистско-ленинскую, сталинско-большевистскую линию («генеральную линию») в юридической науке, с этих позиций переоценить и отвергнуть все направления, подходы и концепции советских юристов предшествующего периода в качестве «враждебных», «антисоветских», «антимарксистских», «антиленинских» и т. д., дать решающие установки и официальное правопонимание на будущее. Для разномыслия и «плюрализма» прошлого, расхождений и разноголосицы даже в рамках и на базе марксизма-ленинизма, диктатуры пролетариата и т. д.
