поскольку есть исходная и первичная по сравнению с правоотношением «правовая норма». Приписывание регулирующей роли не «норме права», а «правоотношению» сути дела (вопреки мнению Стальгевича) не меняет, поскольку этот промежуточный («опосредствующий» регулятор общественных отношений) в свою очередь уже «урегулирован» законодательством («нормой права»).

В этой связи С.Ф. Кечекьян отмечал: «Рассуждения А.К. Стальгевича были бы оправданы, если бы правовые отношения предшествовали норме права и складывались независимо от нее, а этого-то как раз и нет в действительности»[551].

В 60-х годах Стальгевич вернулся к своим прежним представлениям о праве, по существу совпадавшим с подходом Стучки. Большая заслуга Стучки, по оценке Стальгевича, состояла в том, что «И.И. Стучка не сводил право к одним лишь нормам права, а, рассматривая право как сложное общественное явление, различал в нем различные стороны, формы его выражения и осуществления, которыми являются: правовые отношения, нормы права и правосознание»[552].

Трехчленная концепция Стучки (право как единство правовой нормы, правоотношения и правосознания) была (с определенными модификациями и уточнениями) поддержана и развита и в упомянутой статье Я.Ф. Миколенко.

Критикуя определение 1938 г. и в целом «узконормативное» толкование права за сведение всего права лишь к нормам права, Миколенко полагал, что право тождественно юридической надстройке и включает в себя все три формы правовых явлений — правовую норму, правоотношения и правосознание, причем «общее понятие юридической надстройки, т. е. общее понятие права, не исключает раздельных понятий правосознания, правовых норм и правовых отношений».

Однако Миколенко считал, что в общем определении права необходимо выразить сущность права как части всей надстройки, а не перечислять все эти три формы его проявления. «Сущность права, в том числе и общенародного,.— писал он, — можно определить следующим образом: право — это закрепляемый и охраняемый государственной властью порядок общественных отношений в качестве волевых отношений»[553].

Под «нормой права» Миколенко имеет в виду положение государственного нормативного акта (норму законодательства), а под правоотношением и правосознанием — формы осуществления этой «правовой нормы». Даже «правосознание» выступает в трактовке Миколенко как «законосознание» (как законосоответствующее и законопослушное сознание). Так, по поводу беспокойства сторонников официального «правопонимания» о возможном противопоставлении правосознания «нормам права» в контексте «широкой» трактовки права Миколенко замечает: «Верно, что иногда нежелание соблюдать закон прикрывается ссылкой на революционное, социалистическое правосознание, что нередко этим маскируется незнание действующего законодательства. Но на каком основании эти не -соответствующие нормам права взгляды следует относить к понятию правосознания? И почему необходимо отказаться рассматривать правосознание как необходимый элемент права только потому, что кто-то свои противоречащие нормам права взгляды облычно пытается выдавать за правосознание?»[554].

Согласно такой концепции, не только «право» подменяется «действующим законодательством», но и сами представления, мысли, осознание права признаются лишь постольку, поскольку не выходят за рамки «закона», не расходятся с официально установленным и дозволенным. Парадокс состоит в том, что вопреки своим установкам и устремлениям «широкий» подход, фактически оперировавший неправовым законодательством, распространял его влияние в расширенном пространстве своего «правопонимания».

В целом полемика представителей «широкого» понимания права против сторонников «узконормативного» подхода носит непринципиальный характер, поскольку в фактически неправовой ситуации оба направления в одинаковой мере базировались на априорной предпосылке о наличии «советского социалистического права», которое по существу отождествлялось с советским законодательством. Под «нормой права» в обоих случаях имеется в виду норма законодательства, производными которой являются компоненты более «широкого» понимания права («правоотношение» и «правосознание»).

При таком соотношении «правовой нормы», «правоотношения» и «правосознания» в рамках «широкого» подхода очевидна логическая некорректность включения в определение понятия права кроле норм также и производных от нее элементов. Основная характеристика здесь уже дана и задана «нормой», и ее производные ничего существенного для понятия не добавляют. «Широкий» подход по существу является «нормативным» (можно сказать, «широконормативным») в том же самом смысле (исходное и определяющее значение нормы неправового законодательства, трактуемой в качестве «нормы права»), что и «узконормативное» направление. «Расширение» здесь «узких» мест сути дела не меняет.

Вместе с тем следует отметить, что появление «широкого» подхода к пониманию права стало большим позитивным событием в советской юридической науке[555]. Своей критикой определения права 1938 г. сторонники «широкого» подхода нарушили сложившуюся монополию официального «правопонимания» и положили конец «монолитному единству» на «правовом фронте». С возникновением и укреплением нового подхода начался медленный, но неуклонный процесс движения от прежнего «единомыслия» к плюрализму научных взглядов и позиций в советской юриспруденции.

«Широкий» подход к праву был встречен критикой со стороны защитников официального («узконормативного») «правопонимания»[556]. При этом стереотипными стали обвинения «широкого» подхода в ослаблении «нормативности» права, отступлении от принципа социалистической законности, игнорировании специфики права, перечеркивании «достижений» советской юридической науки на базе официального определения 1938 г. и т. д.

2. Либертарная концепция права

В 60-е и особенно в 70—80-е годы «узконормативный подход» постепенно терял свое прежнее значение и позиции. Заметно активизировался отход от официального «правопонимания»[557]. Итоги этого отчетливо проявились на проведенном в 1979 г. журналом «Советское государство и право» заседании «круглого стола» по теме «О понимании советского права», где в ходе острых дискуссий большая группа ученых (А. А. Гатинян, В. Г. Графский, В. Д. Зорькин, Р. 3. Лившиц, Л. С. Мамут, В. К. Мамутов, B.C. Нерсесянц, В.М. Сырых, В.Л. Туманов, Г.Т. Чернобель) подвергла критике прежнее «нормативное» понимание права и выступила с обоснованием иных трактовок права[558].

Критика эта велась с разных позиций и исходила из существенно расходящихся между собой представлений о праве. Но поскольку острие критики было направлено против «узконормативного» подхода, всех несогласных с этим последним (независимо от их собственных позиций) стали «чохом» причислять к сторонникам «широкого» подхода. Для сторонников «узконормативного» направления (в духе «правопонимания» 1938 г.) все остальные позиции — это «широкое» правопонимание. Но в действительности это было не так.

Мы уже отмечали, что несмотря на все расхождения между «узконормативным» и «широким» подходами оба они по сути дела отождествляли право и закон: наличие «советского социалистического права» для сторонников обоих подходов подразумевается и предполагается уже самим фактом существования советского законодательства. С точки зрения обоих подходов, раз при социализме ; есть законодательство, значит есть и «советское социалистическое право». И спор между этими двумя подходами шел лишь о том, как понимать и определять этот уже наличный «факт» — «советское социалистическое право». На самом деле это — иллюзия. Согласование же иллюзорного «факта» наличия «социалистического права» с действительно реальным фактом наличия при социализме законодательства (т. е. здесь — официально-властных общеобязательных актов) осуществлялся в обоих подходах с помощью такого (классового, партийно-идеологического) представления о «праве» вообще и «социалистическом праве» в особенности, которое позволяет и советское законодательство интерпретировать как особый, высший тип права, как «социалистическое право». Тайна обоих подходов, скрытая под верой в иллюзии исторического масштаба, — в трактовке антиправового тоталитарного законодательства в качестве «социалистического права».

Отождествление права и законодательства представителями обоих подходов, в частности, означает, что так называемое «право» (в их понимании и толковании) не обладает никаким объективным свойством или специфическим принципом, с помощью которых можно выявить правовой или антиправовой (правонарушающий, правоотрицающий) характер официальновластных актов, законодательства. Некритический, апологетический позитивизм, присущий обоим подходам, отвергает саму возможность различения, сопоставления, а тем более противопоставления права и законодательства.

Выйти из порочного круга антиправового советского легизма можно было лишь на основе последовательного юридического правопонимания. Поэтому для выяснения и критики неправового характера так называемого «социалистического права» и законодательства, определения путей движения от неправового социализма к правовому строю, к правовому государству и правовому закону принципиально важное значение имело именно различение права и закона и анализ с этих позиций сложившейся ситуации. В таком контексте и была выдвинута либертарно-юридическая концепция различения права и закона, обосновывающая понимание права как всеобщей формы и равной нормы (меры) свободы индивидов[559].

Неправовые реалии социализма в сочетании с установкой на продвижение к неправовому коммунизму полностью лишали советскую теорию и практику всякой правовой перспективы развития, движения к какому-нибудь варианту постсоциалистического права, правового закона и правовой государственности.

Либертарная теория правопонимания, напротив, выражает как раз правовую перспективу развития от наличного (неправового) социализма к будущему правовому строю.

Существенный момент либертарного правопонимания состоит в том, что с позиций такого подхода можно выявить те объективные условия, при которых вообще возможно право. Это же позволяет показать, что для наличия права нужны такие условия, которые объективно не согласуемы с социализмом и отрицаются им. Именно здесь коренятся определяющие объективные причины отсутствия и невозможности «социалистического права», а не в чьих-то субъективных установках и противодействиях. Тем самым либертарно-юридическая концепция содействовала теоретическому обоснованию необходимости выхода за социально-исторические рамки социализма как правоотрицающего переходного строя, уяснению особенностей постсоциалистического пути к праву в общем контексте всемирно-исторического прогресса равенства и права.

Интерес к теории различения права и закона, к идее правовой свободы и т. д. заметно усилился (и не только в юридической науке, но и в массовой печати) в условиях перестройки и особенно в 90-е годы, когда стали возможными первые шаги в сторону права и правовой государственности[560]. Вместе с тем во все большей мере становилось ясно, что предстоящие преобразования — это во многом по своей сути движение от неправового строя к свободе и праву и что, следовательно, подобные преобразования не стыкуются с произвольными властно-приказными представлениями о праве и их можно осмыслить и осуществить лишь с позиций нового правопонимания, исходящего из прав и свобод индивидов и ориентированного на утверждение и дальнейшее развитие общечеловеческих достижений в сфере общественной и государственно-правовой жизни.

Раздел IV. Философские проблемы постсоциалистического права и государства

Глава 1. От социализма к цивилизму. Концепция цивилитарного права

1. Альтернативы постсоциализма

Мы все сегодня, на Востоке и на Западе, — современники больших изменений во всемирной истории.

Прежний миропорядок и, можно сказать, само направление всемирно-исторического развития определялись в XX в. антагонизмом между капитализмом и социализмом, борьбой между коммунистической и буржуазной идеологиями. С радикальным изменением одного из этих полюсов неизбежны существенные трансформации и на другом полюсе, а вместе с тем и во всем мире.

Глобальное значение в этой связи приобретает проблема постсоциализма. Характер постсоциализма во много определит направление развития последующей истории. Речь идет о путях развития всей человеческой цивилизации. Ведь воздействие коммунистической идеи в той или иной форме человечество испытывает несколько тысячелетий. Уже два с половиной тысячелетия назад Платон предлагал свои проекты преодоления частной собственности и достижения «фактического равенства». А это — основная идея всего коммунистического движения, в русле которого в XIX в. сформировалось марксистское учение, а в XX в. практически возник и утвердился социалистический строй в России и в ряде других стран (в меру уничтожения там частной собственности и социализации средств производства). .

Современные дискуссии о социализме (у нас и за рубежом) пока что весьма поверхностны и отличаются большим разбросом мнений. Так, одни считают, что