оказывал влияния на формирование и деятельность правительства. С другой стороны, царь и формируемое им правительство имели существенные полномочия в сфере законодательства и обладали важными рычагами давления на представительные органы и пресечения их оппозиционной деятельности. Все это предопределило конфронтационный характер отношений между царизмом и Государственной Думой.
Уже первая (так называемая булыгинская) Дума пришла в резкое столкновение с царским правительством и, просуществовав чуть больше двух месяцев (с 27 апреля по 9 июля 1906 г.), была досрочно распущена.
Не менее оппозиционной к царскому правительству оказалась и вторая Дума, тоже досрочно распущенная 3 июня 1907 г. Положением о выборах в новую Думу от 3 июня 1907 г.[580] нормы избирательного права существенно изменились в пользу верхушки общества, прежде всего дворянства. Ограничивалось представительство в Думе национальных окраин. В целом активным избирательным правом наделялось около 15% населения страны. Сформированная на такой основе третья Дума в силу своего консервативного состава придерживалась проправительственной позиции и благодаря этому просуществовала до конца 5-летнего срока своих полномочий (до 29 августа 1912 г.).
Правительственную политику поддержала и четвертая Дума, избранная 15 ноября 1912 г. и просуществовавшая до Февральской революции. Формально она была распущена Временным Правительством ввиду начала избирательной кампании по выборам в Учредительное Собрание на основе весьма демократического Положения о выборах от 23 сентября 1917 г., которое предусматривало всеобщее и равное избирательное право посредством прямых выборов и тайного голосования с применением начала пропорционального представительства[581].
Деятельность Государственной Думы четырех созывов (1906— 1917 г.) стала первой школой парламентаризма в России. Этот опыт демократической организации государственной власти — при всей его ограниченности и недостатках — не потерял своего позитивного значения до наших дней. В данной связи весьма примечательно, что в процессе преодоления советской системы важным институтом представительной системы постсоветского времени была признана и конституционно закреплена Государственная Дума — нижняя палата российского парламента, избираемая на основе всеобщего равного и прямого избирательного права при тайном голосовании. Характерно и то, что первая постсоветская Государственная Дума, избранная на 2 года 12 декабря 1993 г., нередко именуется пятой Думой, как бы продолжающей прерванную событиями 1917 г., и последующих десятилетий линию преемственной связи с четырьмя дореволюционными Думами. По этой логике, 17 декабря 1995 г. в.-России избрана уже шестая Дума.
При всей условности подобных аналогий и сопоставлений следует вместе с тем признать, что досоветские и постсоветские Думы имеют и некоторые общие черты. И в том, и в другом случае становление представительных учреждений осуществлялось в сходных неблагоприятных условиях (отсутствие демократических традиций, опыта парламентаризма, конституционализма и разделения властей, необходимость одновременного осуществления в стране общественных и государственных преобразований и т. д.). Отсюда и известное сходство в результатах — неразвитость формируемых представительных органов, неполнота их реальных властных полномочий, их значительная зависимость от недостаточно ограниченной и слабо контролируемой исполнительной власти.
Опыт организации и деятельности четырех Дум в России в начале XX в. продемонстрировал крайнюю неустойчивость государственной системы, в рамках которой нет необходимого равновесия между различными ветвями власти (и прежде всего между органами исполнительной и законодательной власти), а представительные органы лишены надлежащих полномочий в сфере законодательства и контроля за исполнительной властью.
Значительный перекос полномочий в пользу исполнительной власти не только обесценивает представительные органы, но и разрушает всю ту объективно необходимую систему разделения, взаимодействия и взаимного сдерживания властей, без которой невозможно эффективное и общественно полезное функционирование самой исполнительной власти.
Вместе с тем применительно к России (и начала XX в., и нынешнего постсоветского времени) очевидно, что переход от авторитарных и тоталитарных форм организации власти к конституционализму, парламентско-представительной системе и в целом к началам правовой государственности реально возможен лишь при наличии сильной исполнительной власти, которая, однако, должна быть ограничена нормативными, институциональными и процедурными требованиями правового порядка, разделения властей, системы их сдержек и противовесов. Обусловленная этим сложность государственно-правового компромисса между исполнительной и представительной властями в России усугубляется традиционной неразвитостью российской судебной системы как самостоятельной и независимой ветви власти, способной быть авторитетным арбитром при конфликтах двух первых властей.
Говоря об истории российской представительной системы в XX в. и о значении опыта четырех досоветских Дум для современности, нельзя, разумеется, игнорировать громадного социального и политического своеобразия и принципиальной новизны всей нынешней постсоветской и постсоциалистической ситуации. Налицо не только моменты исторической преемственности, но и существенных содержательных различий, демонстрирующих несостоятельность и поверхностный характер разного рода внешних аналогий.
В целом посредством реформ в России не удалось разрешить те основные проблемы, которые стояли перед страной. Как следствие этого в России в начале XX в. сложилась уже революционная ситуация, что свидетельствовало о неготовности и неспособности самодержавия всерьез и до конца осуществить назревшие кардинальные преобразования в обществе и государстве (в отношениях собственности, в организации власти, в обеспечении экономических, политических, гражданских прав людей и т. д.).
Сложившийся в стране самодержавный строй оказался по-настоящему нереформируемым, а реформистский путь развития страны — дискредитированным. Социально-историческое время, отпущенное на российские реформы и мирное преобразование страны, было истрачено и утрачено, а фундаментальные проблемы оставались нерешенными. Российские реформы не справились со своими стратегическими задачами. Россия прочно вступила в полосу революций (1905 г., февраля и октября 1917 г.).
Историческая запоздалость буржуазных преобразований в стране, слабость национальной буржуазии, фундаментальность и острота назревших проблем, глубокий раскол общества и резкий антагонизм между низами и верхами общества, нищета значительной части населения, ситуация долгой непопулярной войны, разрухи и голода, наличие в стране мощных революционных сил и организаций,, вековая пропаганда российской оппозицией (от декабристов, Чернышевского, народников до эсеров и большевиков) насильственного радикально-революционного пути борьбы против сложившихся в стране порядков, за «освобождение народа» и т. д. обусловили быстрое падение буржуазно-демократического режима, возникшего после Февральской революции 1917 г., и установление в стране диктаторского социалистического строя.
2. От советской системы к постсоветской Конституции
Утвердившаяся в условиях социализма тоталитарная система как тип и форма организации коммунистической партийно-политической власти — это не этатизм, не чрезмерное развитие государственного начала, как нередко считают, а нечто прямо противоположное — тот крайний антиэтатизм и антиюридизм, который подменил надлежащие государственно-правовые формы и принципы организации и осуществления публичной власти и препятствовал их возникновению.
Неверные представления по этому кругу вопросов (смешение всякой политизации общества с его «огосударствлением», отождествление любой сильной власти с государственной, приказных функций — с правотворчеством, тоталитаризма — с этатизмом и т. д.) связаны, в конечном счете, с непониманием и игнорированием сущности и смысла внутреннего суверенитета государства, т. е. того, что государство — это суверенная (верховная, всеобщая и правовая) форма организации и осуществления публично-политической власти.
Тоталитаризм во всех его вариантах и проявлениях — это как раз отрицание данного принципа суверенности государства, подмена государственных форм и внутренне, необходимо связанных с ними всеобщих правовых норм, процедур и т. и. иными (экстраординарными, опирающимися на прямое насилие или угрозу его применения) политико-властными структурами, институтами, нормами. Свою неполноценность тоталитаризм как узурпация и извращение суверенной власти компенсаторно прикрывает выхолощенными, по преимуществу вербальными конструкциями и формами, имитирующими государственно-правовой порядок. Но эта внешняя государственноправовая атрибутика (все эти традиционные государственные названия партийно-властных учреждений, юридические наименования принудительных актов и т. д.) не меняет сути дела. И именно тоталитаризм, а не этатизм, как ошибочно принято считать, является радикальным отрицанием права и государства, прав и свобод личности, независимости гражданского общества, которое полностью политизируется, лишается самостоятельности, разрушается и «поглощается» тоталитарной системой.
Тоталитарная система реального социализма оказалась несовместимой со свободой, правом, государственностью. Так называемое «отмирание» государства и права при «полном коммунизме», предсказанное марксистско-ленинской идеологией, на самом деле предстало как отрицание действительных государственно-правовых норм и институтов (включая и разделение властей) уже при социализме и их подмена приказными актами и карательными учреждениями пролетарскокоммунистической диктатуры. Реальная политическая власть оказалась безраздельно у коммунистической партии, а разного рода квазигосударственные формирования (представительные, исполнительные и судебные) полностью зависели от партийных решений и носили фасадный характер.
Руководящая роль коммунистической партии в системе диктатуры пролетариата исключала саму возможность разделения властей. Здесь, как, впрочем, и в других отношениях, социалистическая практика полностью опиралась на коммунистическую доктрину. Так, уже Маркс в своем анализе опыта Парижской коммуны обосновывал необходимость соединения в одном учреждении законодательной и исполнительной власти[582]. Это положение защищал и Ленин: «Коммуна должна была быть не парламентским учреждением, а работающим, в одно и то же время законодательствующим и исполняющим законы»[583].
Диктатура пролетариата (с ее антипарламентаризмом, отсутствием разделения властей, отрицанием прав человека, господством силовых норм и т. д.), согласно марксистско-ленинской доктрине, должна была сохраниться до «полного коммунизма». Другой «государственности» для социализма, кроме партийно-классовой диктатуры, этой доктриной не предусматривалось.
Чтобы освободиться от дискредитированного в условиях сталинского террора понятия «диктатура пролетариата», в начале 60-х годов правящей коммунистической партией было выдвинуто положение о переходе от диктатуры пролетариата к общенародному государству. Однако как само это положение, так и его закрепление в брежневской конституции 1977 г. носили декларативный характер, поскольку оставались нетронутыми по существу все прежние базисные и надстроечные структуры диктатуры пролетариата во главе с монопольно правящей КПСС.
Эти структуры партийно-политической диктатуры (под названием «административно-командная система») фактически сохраняли свою силу и позиции также и в годы перестройки, пока под 3 напором демократических сил не оказались вынужденными пойти на ряд уступок: первые, относительно свободные выборы в Советы, частичная реформа высших представительных и исполнительных органов, формирование (правда, не вполне демократичным образом) постоянно действующего Верховного Совета СССР, введение института Президента СССР (соответственно — Верховных Советов и президентов в союзных республиках), некоторые, весьма незначительные изменения в судебной системе, отмена конституционного положения (ст. 6 Конституции СССР 1977 г.) о руководящей; и направляющей роли КПСС.
В 1988 г. XIX Всесоюзная конференция КПСС декларировала, что «считает делом принципиальной важности формирование социалистического правового государства как полностью соответствующей социализму формы организации политической власти»[584]. Однако это, как и многое другое в области политических, экономических, правовых и национально
государственных преобразований, осталось декларацией о намерениях. Вопреки таким декларациям-реальный опыт социализма (включая и опыт перестройки) убедительно доказал несочетаемость социализма с правовым государством, адекватность социализму лишь тоталитарной партийно-коммунистической формы организации политической власти.
Социализм может быть лишь таким, как он исторически сложился в реальной действительности, каким мы его знаем по его ; марксистско-ленинско-сталинской модели (с господством социалистической собственности, диктатурой, монополией партийной власти, приказным планом, диктатом имперского центра над квазисуверенными республиками, насильственными методами управления; хозяйствования и т. д.). Стать другим действительный социализм (если его не путать с так называемым «шведским социализмом», т. е. реформированным капитализмом с социальными услугами и своеобразной «данью» в пользу несобственников) в принципе не может.
Всякое движение к праву, к свободе личности, к признании людей субъектами права собственности на средства производства к рынку, гражданскому обществу, к
