характер субъекта права не следует, конечно, смешивать с его внеправовой данностью. Напротив, личность, субъект права, в абстрактной форме персонифицирует бытие (сущность) права в сфере его существования. Правосубъектность — это, так сказать, человеческое измерение и выражение процесса осуществления принципа формального равенства. Субъект (личность, лицо) только потому и является правовым субъектом (правовой личностью, правовым лицом), что олицетворяет правовое бытие, принцип права и выступает его активным носителем и реализатором. Фигура субъекта права предполагает наличие права, действительность бытия права и реальную возможность его осуществления. Ведь и у Гегеля понятие личности и абстрактного права включает в себя (в абстрактной форме) все последующие определения более конкретных форм права, т. е. предполагает их наличие. Вне соответствующей правовой ситуации бессмыслен и субъект права.
Эти соображения значимы и для правильного понимания и верной оценки встречающихся в юридической литературе определений субъекта права, правоотношений, правовой нормы, правосознания и т. д.
В данной связи представляет интерес позиция такого ортодоксального марксистского теоретика права, как Е.Б. Пашуканис. В ходе критики буржуазного права как исторически последнего, по его марксистским представлениям, типа права он писал: «Юридическое отношение — это первичная клеточка правовой ткани, и только в ней право совершает свое реальное движение. Право как совокупность норм наряду с этим есть не более как безжизненная абстракция»[26]. Характеризуя это юридическое отношение как отношение между субъектами, он добавляет: «Субъект — это атом юридической теории, простейший, неразложимый далее элемент»[27].
В этих положениях абсолютизируются теоретические условности, навеянные схемой построения гегелевской философии права, очередностью освещения в ней различных правовых феноменов, определяемой саморазвитием понятия права от абстрактных определений права (и форм его внешнего осуществления, объективации) до все более и более конкретных.
Но весь этот мир правовых явлений (правоотношения, субъект права, правовая норма и т. д.) — лишь различные проявления принципа формального равенства и все они, независимо от приемов их философско-правовой и теоретической систематизации, являются одинаково формализованными по одному и тому же основанию. Так что характеристики типа «атом», «простейший элемент», «первичная клеточка» и т. д. относятся, скорее, к принципу формального равенства как наиболее абстрактному определению и выражению права, а не к субъекту, правовому отношению, правовой норме и другим однопорядковым правовым явлениям, которые как раз и не являются «первичными» и «простейшими» потому, что в них уже присутствует качество правовой формальности, принцип правового равенства, без чего они и не были бы правовыми феноменами.
С точки зрения интересующих нас здесь проблем правовой онтологии следует отметить и неадекватность характеристики «права как совокупности норм» в качестве «безжизненной абстракции» — в противоположность юридическому отношению как некой живой реальности. Характеристика «безжизненная абстракция», если под ней имеются в виду формальность права, его абстрагированность от жизненной фактичности, в равной степени относится и ко всем остальным юридическим феноменам (юридическому отношению, субъекту права и т. д.), да и ко всему праву в целом. И эти свойства права (абстрактность, формальность) не только не обесценивают право, правовую норму и т. д., но, напротив (вопреки негативной формулировке Пашуканиса), позволяют праву быть формой выражения наиболее существенных сторон человеческой жизни.
Ведь объективность права и объективность существования права состоят как раз в его абстрактности, формальности и т. д., в том, что право — абстрактная форма фактических социальных отношений, социальной жизни, а вовсе не в отождествлении правовых отношений и права в целом с самими фактическими отношениями, с непосредственной (внеправовой) социальностью. И именно в этом (формальном) смысле и следует понимать распространенную характеристику права как социального явления.
Иная трактовка социальности и объективности права, лежащая в основе неверной характеристики соотношения правовой нормы и правового отношения, представлена у Пашуканиса. «Право как объективное социальное явление, — писал он, — не может исчерпываться нормой или правилом, все равно записанным или незаписанным. Норма как таковая, т. е. логическое содержание, или прямо выводится из существующих уже отношений, или, если она издана как государственный закон, представляет собой только симптом, по которому можно судить с некоторой долей вероятности о возникновении в ближайшем будущем соответствующих отношений. Но, для того чтобы утверждать объективное существование права, нам недостаточно знать его нормативное содержание, но нужно знать, осуществляется ли это нормативное содержание в жизни, т. е. в социальных отношениях»[28].
С этих позиций Пашуканис критиковал нормативизм Кельзена и вообще «способ мышления юриста-догматика, для которого понятие действующей нормы имеет свой специфический смысл, не совпадающий с тем, что социолог или историк понимает под объективным существованием права»[29].
Однако эта критика во многом бьет мимо цели, поскольку она страдает смешением понятий. Пашуканис смешивает и валит в одну кучу две разные проблемы: онтологическую проблему бытия и существования права (включая сюда все правовые феномены, в том числе правовую норму, правоотношение и т. д.) как формы социальных отношений и совсем другую (тоже важную, но на своем месте) проблему о социальных последствиях, социальном эффекте, социальной эффективности действия права.
С точки зрения первой (онтологической) проблемы объективность бытия и существования права — это принцип формального равенства и его формообразования, формы его проявления, правовые феномены (правовой субъект, правоотношения, правовая норма и т. д.), т. е. объективность мира правовых формальностей. Все эти правовые феномены равноценны в этой своей формальности и абстрагированное от социальных реалий и фактов. Поэтому ни одна из этих правовых форм (в том числе и правовое отношение) не может выступать, как это имеет место у Пашуканиса, в качестве социального факта и доказательства социальной (в смысле фактичности, а не формальности) объективности существования права.
Когда Пашуканис с позиций «социологика или историка» и критика подхода «юриста-догматика» говорит о том, что «научное, т. е. теоретическое, изучение может считаться только с фактами»[30], он имеет в виду не юридические факты (не факты формально-правового мира), а непосредственно социальные факты, внеправовые социальные явления.
Вторая из названных проблем относится к характеристике социальных последствий действия норм права и тех фактических изменений в социальной реальности, которые Пашуканис весьма неадекватно именует «объективным существованием права».
При рассмотрении обеих проблем прежде всего необходимо с позиций различения и соотношения права и закона определить, о существовании и о действии каких именно норм идет речь — правовых норм или норм (правил) правонарушающего закона. Если речь идет о правовых нормах, то очевидно, что в рамках рассматриваемого права как системы правовых норм тем же правовым качеством отмечены и другие правовые формы (субъект права, правовое отношение, правовое сознание и т. д.). И с этих позиций юридического правопонимания следует критиковать, например, теорию Кельзена или подход «юриста-догматика» именно за их легистское правопони-мание, за отождествление правовой нормы и противоправной нормы закона, а вовсе не за характеристику права как системы норм, не за нормативизм как таковой, поскольку нормы и нормативизм могут быть как правовыми, так и противоправно-легистскими. Вместо этого Пашуканис с позиций социологизма необоснованно критикует их за то, что вопрос о существовании права они трактуют под утлом зрения не социальных факторов, а «формальной значимости норм», что они отождествляют «право и норму»[31]. Столь же неадекватной является критика Пашуканисом нормативной теории права там, где Кельзен, имея в виду правовое отношение, писал: «Отношение есть отношение к правопорядку, вернее — внутри правопорядка, но не отношение между субъектами, противостоящими правопорядку»[32]. И здесь подход Кельзена заслуживает критики не за то, что он совершенно верно отличает правовое отношение от фактических социальных отношений, а за то, что под «правопорядком» он в силу отождествления права и закона имеет в виду любой (в том числе и произвольный) «законопорядок», которому некритично приписывает правовое качество. Поэтому и существование норм права у него — это существование норм закона, и нормативизм у него законнический, легистский, а не правовой.
Социологизированный (в духе марксистской идеологии) подход Пашуканиса к нормативизму и юридической догматике, которую можно оценить как критику «с точностью до наоборот», получил в дальнейшем широкое распространение и развитие в советской юридической науке, где неправовой легизм подкреплялся правоотрицающей социальностью и освящался антиправовой идеологией.
Несуразность такой критики «буржуазного нормативизма и юридического догматизма» со стороны советского легизма, который уже по объективным причинам своего места и времени не мог быть ни последовательным (в духе Кельзена) нормативизмом, ни юридической догматикой (в духе аналитической юриспруденции), состояла в том, что эта критика, за неимением лучшего, велась с правоотрицающих позиций, независимо от того, шла ли речь о сущности, существовании или социальном смысле права.
Причем критика «буржуазного нормативизма» сочеталась с апологетикой советского социалистического права в качестве «системы норм», тогда как в действительности речь шла о конгломерате (в существенной части — засекреченном) тоталитарно-силовых установлений и приказных правил антиправового закона. Слово «норма» служило неким юридическим флером для всей этой неправовой материи, а в сочетании с «системой» придавало классовой воле пролетариата (народа, государства, законодателя) безусловность, подкрепленную условиями гулаговской системы репрессий.
В этом контексте весь «правовой» смысл антиправового закона был сосредоточен во внешне юридически звучащей «правовой норме», которая в этом отношении выгодно отличалась от откровенно неправовых, крайне идеологизированных и социологизированных определений «сущности права», «принципов права» и т. д. Причем логическое содержание нормы (норма как абстрактно-всеобщее долженствование и т. д.) было вытеснено политико-классовой трактовкой ее как властно-приказного установления (правила), обеспеченного государственным принуждением (санкцией). В таком качестве прямого выражения официально-правовых начал норма закона стала трактоваться в советской юридической науке как показатель существования права вообще, как нечто первичное и определяющее по отношению ко всем остальным правовым явлениям и формам.
Впрочем, такова логика всех вариантов легизма, по которой норма закона под видом нормы права подменяет собой сущность и принцип права, присваивает их общеправовой смысл и функции, заполняет собой все пространство бытия и существования права. Суть извращения здесь в том, что за право (с его качественно определенным смыслом и принципом) выдается (или может выдаваться) любое произвольное официально-властное установление.
3. Формы существования права
Подмена правового закона неправовым законом означает, что место правовых форм и явлений занимают соответствующие фабрикации произвольного закона. Так, правовая норма подменяется нормой закона, правоотношение — законоотношением, правосознание — законосознанием, правотворчество — законодательством, субъект права, правовой договор, правонарушение и т. д. — их произвольными замещениями.
Такая подмена искажает как логику соотношения сущности права с формами ее проявления (осуществления), так и характер взаимосвязей между самими этими правовыми формами (правовыми явлениями).
Правовые феномены внутренне однородны, обладают одним и тем же объективным правовым качеством (сущностным свойством), представленным в бытии права и в его принципе. Поэтому различные правовые явления (правовая норма, правовое отношение, правовое сознание и т. д.) — это разные формы проявления одного и того же принципа права, т. е. равноценные модусы (способы осуществления и существования) одной и той же сущности права.
Соотношение же соответствующих неправовых феноменов закона лишено такой объективной
