гипотетиче¬ского допущения принципиальной сводимости психических про¬цессов к основным физиологическим механизмам поведения высших животных, что приводило наиболее последовательных из них к совершенно парадоксальным с точки зрения психологии выводам. Даже у наиболее серьезных авторов проблемы психоло-
17 Buhter К. Указ, соч. С. 33. 82
гии человека были совершенно безнадежно поставленными; достаточно* например, вспомнить о классификации Уотсона, согласно которой процессы мышления попадают в ту же рубрику, относятся к тому же классу явлений, что и условные слюнные рефлексы|а.
В противоположность обоим этим направлениям совершенно новые перспективы генетического психологического исследования открыли работы В. Кёлера19 и последовавших за ним авторов.
Нередко главную заслугу В, Кёлера в исследовании интеллек¬та человекоподобных обезьян видят в том, что он впервые научно показал наличие у этих животных таких форм поведения, которые не могут быть непосредственно сведены к действию примитивных физиологических механизмов — образованию условных рефлексов или навыков. Действительно, попытки интерпретации фактов, полученных Кёлером, с точки зрения «навыковойа теории представляются весьма сомнительными; обычно такие интерпрета¬ции удаются только ценой явных погрешностей против самой той теории, с точки зрения которой дается объяснение. Впрочем, та утомительная и часто плоская полемика, которая до сравнительно недавнего еще времени велась с этой стороны вокруг исследова¬ний Кёлера, в сущности, уже утратила свое значение, с одной стороны, под влиянием тех сдвигов, которые мы можем констати-ровать в позициях бихевиоризма, а с другой стороны,— под влиянием все возрастающего потока зоопсихологических данных, значительно подкрепивших первоначально добытые Кёлером экспериментальные факты, (.„)
Эти факты, и прежде всего факты, установленные самим В. Кёлером, были добыты с целью выделить интеллектуальные процессы в возможно более чистом виде, тщательно изолировав их от процессов образования двигательных навыков, В известкой степени это, несомненно, удалось сделать. Но это не решило проблему, а только поставило ее.
Центральную трудность представило здесь определение интел¬лекта и, следовательно, вопрос о его критерии. Поэтому первоначально главная аргументация своеобразия интеллектуаль¬ного поведения человекоподобных обезьян лежала в описании фактов, а не в их теоретическом анализе.
Кёлер указывал, как известно, следующие моменты, специфи¬ческие для интеллекта: 1) способность действия осуществляться в соответствии с объективной структурой ситуации внезапно, без предварительного процесса «проб и ошибок» и вне зависимости от опыта, то есть автохтонно, 2} запоминание возникшего решения раз и навсегда и 3) его способность воспроизводиться,, соответ¬ственно модифицируясь, в любой другой ситуации, сходной, но не
тождественной с той ситуацией, в которой оно первоначально возникло (перенос найденного решения).
18 Watson J. a Psychology from the Standpoint of a Behaviorist. 1919,
19 Kohler W> InteHigenzprufungen an Menschenaffen. 1921.
83
Выделение этих моментов в качестве признаков интеллекта, несомненно, оправдано экспериментальными фактами, полученны¬ми Кёлером. Достаточно, однако, выйти за пределы этих фактов н поставить проблему генетически, чтобы они оказались поко-лебленными, поколебленными именно в качестве критерия ступени интеллекта в развитии поведения животных. При этом особенно ясно обнаруживает свою несостоятельность та теоретическая интерпретация, которую дает нам Кёлер.
Для того чтобы выяснить главные противоречия, с которыми сталкивается понимание интеллекта, выдвинутое Кёлером, доста¬точно хотя бы бегло проследить дальнейшее развитие теоретиче¬ских и экспериментальных исследований по двум линиям — по линии разработки проблем, поставленных изучением интеллекта, и по линии разработки проблемы навыков.
Обратимся прежде к основному теоретическому положению Кёлера. Впечатление разумности, интеллектуальности поведения мы получаем вследствие его осмысленности; ко осмысленность поведения есть не что иное, как его структурность, т. е. его соответствие структуре объективной ситуации. Таким образом, для Кёлера самая общая характеристика интеллектуального поведения обезьян заключается в структурном его характере. Структурность остается вместе с тем и единственным теоретиче¬ским объяснением особенностей поведения антропоидов 2<\ Одна¬ко, как об этом писал в свое время Л. С. Выготский31, против объяснения поведения его структурностью говорит целый ряд соображений. Важнейшее из них заключается в том, что этот принцип сделался универсальным для гештальтпсихологии и с оди¬наковыми основаниями привлекается ею как для объяснения интеллектуальной деятельности, так и для объяснения навыков и даже врожденного видового поведения животных. Очевидно, что тем самым принцип этот оказывается решительно негодным для раскрытия того особенного, что характеризует данную ступень развития22. Отсюда непосредственно вытекает также неудовлетво-рительность определения переноса (транспозиции), как «ос¬мысленного применения структурного принципа», ибо при этом остается нераскрытым главное: что же именно лежит в основе этой осмысленности применения и как возникает соответствующее восприятие вещи, определяющее возможность переноса. Этот Значение для понимания особенностей интеллектуального поведения принципа структуряостн специально подчеркивалось при обсуждении опытов с употреблением орудий М. Эглингером {BtUinger М. Б, иЬег Werkzeuggebraucb bei Tieren // Bericht uber den VIII Kongress fur experimented Psychol. 1924, bi 1&7), 'Предисловие к русскому нзд, книги В. Кёлера «Исследование интеллекта человекообразных обезьян». М., 1930. К. Коффка, обсуждая эту проблему, прямо говорит: «Инстинкт, дрессура и интеллект не суть три различных принципа, но во всех них мы находим один и тот же принцип, различно выраженный* (Основы психического развития. Pvcck* пео С. 149). F' 84 процесс в опытах с употреблением палки для доставания плода описывается Кёлером следующим образом. В результате напряже¬ния происходит изменение в поле зрения животного; продолгова¬тые предметы «начинают обладать вектором», причем это становление предмета орудием является функций «геометрической констелляции». Таким образом, Кёлер, с одной стороны, энергично подчеркивает первичность воспринимаемого «организованного единства» (объективной структуры ситуации) по отношению к усматриваемому животным функциональному значению предме¬та, а с другой стороны, отвечая на вопрос о механизме самого интеллектуального «усмотрения*, он прямо указывает на его автохтонность, и этим завершает логический круг, возвращаясь к исходному для него понятию структурности, выступающему теперь уже как имманентный закон самой психики. Итак, если в основе «интеллектуальности» лежит структур-ность$, присущая всякому поведению, то весь вопрос заключается лишь в степени структурности; но когда полностью стирается всякая принципиальная граница между стадией дрессуры и ста¬дией интеллекта, тогда становится невозможным никакое действи¬тельное развитие и весь процесс эволюции сводится к чисто количественным изменениям. Поэтому работы Кёлера хоть и имеют огромное значение для генетической психологии, но таково лишь их объективное значение. Его теоретическая полемика с Торндайком, которую многие восприняли как утверж¬дение качественного своеобразия поведения высших животных, как защиту идеи его несводимости к поведению животных, более низкоорганизованных, в действительности имела совершенно другой смысл. Это был спор об общих подходах, о принципах, равно претендовавших на универсальное значение, И если Торндайк пытался представить поведение на всех ступенях его развития подчиненным одним и тем же законам, двигаясь снизу, то послекелеровские исследования сделали то же самое, двигаясь сверху. Различие заключалось лишь в самих провозглашаемых законах: у Торндайка это были законы «коннекции у Кёлера — «структурирования». Не иначе обстоит дело и с оценкой значения работ Кёлера в связи с проблемой перехода от животного к человеку, пробле¬мой, которая, собственно, и сообщает настоящий интерес зоопсихологическому исследованию антропоидов. Работы Кёлера, посвященные интеллекту обезьян, казались перебрасывающими мост через пропасть, отделяющую психику человека от психики животного и позволяющими понять переход между ними. Но это также оказалось иллюзией. В действительности переход через эту пропасть найден не был; скорее, была сделана попытка сомкнуть ее края и снять самую проблему, — так же точно, как это было сделано Торндайком, хотя и с совершенно других, разумеется, позиций. И в этой проблеме спор шел в действительности только об объяснительном принципе. Таким образом, основывающееся на концепции Кёлера 85 генетическое противопоставление интеллектуальных процессов процессам коннекциональным является теоретическим поп-sens'oM. Этот теоретический nonsens мы и находим в генетиче¬ской схеме Бюлера, несмотря на то, что к келеровским интерпрета¬циям фактов поведения человекоподобных обезьян ои пытается внести некоторые существенные поправки. То, что с полной ясностью выступает в анализе теоретической стороны вопроса, легко показать и с чисто фактической его стороны. При описании интеллектуального поведения обезьян Кёлером "выдвигался на первый план факт внезапности появления правиль¬ного решения задачи; дальнейший же процесс переноса найденно¬го решения в сходные условия рассматривался имт без всяких на то оснований, как факт производный, вытекающий из первого факта. Однако последующий анализ и, главное, дальнейшее развитие исследований, приводит нас к прямо противоположной мысли: как указывает уже Бюлер, сама возможность внезапного решения животным задачи есть не что иное, как результат переноса в условия данной экспериментальной ситуации соответ¬ственно модифицирующегося поведения, которое сформировалось в естественных условиях жизни обезьян. аВряд ли нам покажется удивительным, что животное умеет целесообразно употреблять ветки, что оно их наклоняет, чтобы достать до висящего на конце плода, или обламывает их, дерется ими и т. п., так как все это объясняется инстинктом и дрессировкой. Во всяком случае жителю на деревьях должна быть хорошо знакома связь ветки с плодом. Когда же животное сидит в помещении, за решеткой, где снаружи лежит плод без ветки, а внутри ветка без плода, то с психологической точки зрения главным фактором является го, что оно, так сказать, связывает их вместе в своем представле¬нии,— все остальное понятно само собой. То же можно сказать и о ящике. Когда в лесу обезьяна замечает плод высоко на дереве, то совершенно естественно, что она высматривает тот ствол, по которому ей надо влезть, чтобы достать до плода; в помещении дерева нет, но в поле зрения есть ящик и ее психическая деятельность состоит в том, что она в своем представлении ставит ящик на соответствующее место»23н С еще большей определенностью эта мысль выражена Бойтендейком. Сравнивая возможности интеллектуального пове¬дения у низших приматов и у антропоидов, он обращает внимание на то, что различие в их поведении обнаруживается в разной степени, в зависимости от предлагаемой задачи. Так, например, Сим, мартышка (Cercopithecus Callirichus), с которой экспери¬ментировал сам Бойтендейк, решала трудную задачу развертыва¬ния цепи, образующей несколько оборотов вокруг вертикально укрепленной опоры («wound chain situation* — по Йерксу), но не ™ B'uhier К. Указ, соч. С 22. 86 справлялась, как и резус Хобхауза, с решением
