мир поведения замкнутым в самом себе (а значит, с другой стороны, мыслить замкнутым в самом себе и субъективно психический мир), то в дальнейшем анализе невозможно найти никакого перехода между ними.
Таким образом, в проблеме развития психики полностью воспроизводит себя то положение вещей, с которым мы уже встретились в проблеме ее возникновения. Очевидно, и принципи-альный путь преодоления этого положения остается одинаковым здесь и там- Мы не будем поэтому снова повторять нашего анализа. Достаточно указать на конечный вывод, к которому мы пришли: состояния субъекта, представляющие собой опреде¬ленную форму психического отражения .внешней объективной действительности, связаны внутренне-закономерно и, следователь¬но, необходимо — с определенным же строением деятельности. И наоборот, определенное строение деятельности необходимо связано, необходимо порождает определенную форму психическо¬го отражения. Поэтому исследование развития строения деятель¬ности может служить прямым и адекватным методом исследова¬ния развития форм психического отражения действительности.
Итак, мы можем не обходить проблемы и поставить вопрос о развитии психики животных прямо, то есть именно как вопрос о процессе развития психического отражения мира, выражающе¬гося в переходе ко все более сложным и совершенным его формам. Соответственно основанием для различения отдельных стадий развития психики будет служить для нас то, какова форма
психического отражения, которая на данной стадии является высшей, . .
Второй большой вопрос, который нуждается в предваритель¬ном решении, это — вопрос о связи развития психики с общим ходом биологического развития животных.
Упрощенное, школьное и по существу своему неверное представление об эволюции рисует этот процесс как процесс линейный, в котором отдельные зоологические виды надстраива-ются один над другим, как последовательные геологические пластьь Это неверное и никем не защищаемое представление, однако, необъяснимым образом проникло в большинство зоопси-хологических теорий. Именно этому представлению мы во многом обязаны и выделению в качестве особой генетической стадии, пресловутой стадии инстинкта, существование которой доказыва¬ется фактами, привлекаемыми почти исключительно из наблюде¬ний над насекомыми, пауками и, реже,— птицами. При этом
113
игнорируется самое важное, -а’ именно, что ни одно из этих животных не представляет основной линии эволюции, ведущей к высшим ступеням зоологического развития — к приматам и человеку; что, наоборот, эти животные не только представляют собой особые зоологические типы в обычном смысле этого слова, но что им свойственны и особые типы приспособления к среде, глубоко своеобразные и заметным образом не прогрессирующие; что никакой реальной генетической связи, например, между насекомыми и млекопитающими вообще не существует, а вопрос о том, стоят ли они «ниже# или «выше», например, первичных хордовых, биологически неправомерен, ибо любой ответ будет здесь иметь совершенно условный смысл. Что представляет собой более высокий уровень биологического развития — покрытосе¬менные растения или инфузория? Достаточно поставить этот вопрос, чтобы его нелепость сразу же бросилась бы в глаза: прежде всего это представители качественно различных типов приспособления, различных типов жизни — жизни растительной и жизни животной; можно вести сравнение внутри этих типов, можно сравнивать сами эти типы жизни, но невозможно сравнивать между собой отдельных конкретных представителей этих различных типов. То, что выступает здесь в своем грубом
и обнаженном виде, принципиально сохраняется при любом «прямолинейном» сопоставлении, игнорирующем реальные генети¬ческие связи, реальную генетическую преемственность видов.
Именно а зоопсихологии это особенно важно подчеркнуть, потому что, если сравнительно-анатомическая или сравнительно-физиологическая точка зрения вносит с собой достаточную определенность и этим исключает ложные сближения, то, наоборот, традиционный для зоопсихологии способ рассмотрения фактов неизбежно провоцирует ошибки. Слепого следования за генетико-морфологическон или генетико-физиологической класси-‘ фикацией, вытекающего из идеи «структурных» или «функцио¬нальных (то есть физиологических) критериев психики, здесь еще недостаточно, ибо, как мы уже много раз подчеркивали, прямого совпадения типа строения деятельности и морфологиче¬ского или физиологического типа не существует.
Именно отсюда рождается так-называемый психологический «парадокс» простейших1. В чем собственно состоит этот мнимый парадокс? Его основу составляет следующее противоречие: морфологический признак, признак одноклеточности, объединяет соответствующие виды в единый зоологический тип, который действительно является именно как морфологический тип более простым, чем тип многоклеточных; с другой стороны, деятель¬ность, возникающая в развитии этого простейшего типа, является относительно сложной. Конечно» в действительности никакого
1 Ruyer R. Le paradoxe de ГагшЬе // Journal de psychologic, 1938. P. 472; Crow #. The Protista as the Primitive Forms of Life//Scientia, 1933. V, LIV.
114
разрыва между деятельностью и ее анатомической основой и здесь нет, потому что внутри данного простейшего общего морфологиче¬ского типа мы наблюдаем огромное, хотя и весьма своеобразное, усложнение анатомического строения. С каждым новым шагом s развитии исследований морфологии одноклеточных принцип «малое — простое» все более и более обнаруживает свою несостоятельность, как и лежащие в его научной основе теоретические попытки обосновать физическую невозможность сложного строения микроскопических животных (А, Томпсон), попытки, порочность крторых состоит уже в том, что ‘все рассуждение ведется с точки зрения интермолекулярных процес¬сов и отношений, в то время как в действительности мы имеем в этом случае дело с процессами, и отношениями также и интрамо¬лекулярными. Насколько можно об этом судить по первоначально полученным данным, развитие новой техники электронной микро¬скопии еще более усложнит наши представления о строении одноклеточных. «В термине «простейшие»,— писал лет двадцать тому назад В. Вагнер,— заключено больше иронии, чем правды», В наше время еще легче понять всю справедливость этого вывода.
Путь развития, отделяющий гипотетических первобытных монер или даже первичных броненосцев от ресничных инфузорий, конечно, огромен и нет ничего парадоксального в том, что у этих высших представителей своего типа мы уже наблюдаем весьма сложную деятельность, осуществляющую по-видимому опосред¬ствованные отношения к витально значимым свойствам среды, деятельность, необходимо предполагающую, следовательно, нали¬чие внутренних состояний, отражающих воздействующие свойства в их связях, то есть согласно нашей гипотезе, наличие состояний чувствительности. Нет ничего, конечно, парадоксального и в том, что, переходя к многоклеточным животным, более высоким по общему типу саоей организации, .мы наблюдаем на низших ступенях развития этого типа, наоборот, более простую «до-психическую» жизнь, более простую по своему строению деятель¬ность. Чтобы сделать это очевидным, достаточно указать, например, на тип губок, у которых, кстати говоря, ясно выражена и главная особенность примитивного типа деятельности низших многоклеточных, а именно — подчеркнутая завтономика» отдель¬ных реакций2.
Мы подробно остановились на этом сложном соотношении, так как мы встречаемся с ним на всем протяжении развития, причем его игнорирование неизбежно ведет к ошибочным умозаключени¬ям. Конечно, мы не сможем вовсе отказаться от сближений, выходящих за пределы реальной генетической преемственности видов, хотя бы уже потому, что в изучении деятельности палеонтологический метод вовсе не применим и мы должны будем
2 McNair G. Т. Motor Reactions of the Fresh-water Sponge Ephydatia fli-Viatilis // ВЫ. Bulletin, 1923, 44. P. 153.
П5
иметь дело только с современными видами животных; но в этом и нет никакой необходимости — достаточно избежать прямых
генетических сближений да)…..тх, относящихся к представителям
таких зоологических типов, которые представляют различные, далеко расходящиеся между iiouuii линии эволюции.
Мы должны, наконец, сделать и еще одно, последнее
предварительное замечание.
Подходя к изучению процесса развития психики животных с точки зрения задачи наметить главнейшие этапы предыстории психики человека, мы естественно ограничиваем себя рассмотре¬нием лишь основных генетических стадий, или формаций, характеризующихся различием общей формы психического отра¬жения; поэтому наш очерк развития далеко не охватывает ни всех типов, ни всех ступеней внутри каждой данной его стадии.
Мы видели, что возникновение чувствительности живых организмов связано с усложнением их жизнедеятельности. Это усложнение заключается в том, что выделяются процессы внешней деятельности, опосредствующие отношения организма к свой¬ствам среды, от которых непосредственно зависит сохранение и развитие его жизни. Именно с появлением раздражимости к этим, опосредствующим основные витальные свойства орга¬низма, воздействиям связано появление и тех специфических внутренних состояний организма — состояний чувствительности, ощущений, функция которых заключается в том, что они с большей или меньшей точностью отражают объективные свойства среды в их связях.
Итак, главная особенность деятельности, связанной с чувстви¬тельностью организма» заключается, как мы уже знаем, в том, что она направлена на то или иное воздействующее на животное свойство, которое, однако, не совпадает с теми свойствами, от которых непосредственно зависит жизнь данного животного. Она определяется, следовательно, не отдельно взятыми или совместно воздействующими свойствами среды, но их отношением.
Мы называли такое отражаемое животным отношение воздей¬ствующего свойства к свойству, удовлетворяющему одну из его биологических потребностей, инстинктивным смыслом того воздей¬ствия, на которое направлена деятельность, то есть инстинктив¬ным смыслом предмета.
Что же представляет собой такая деятельность в своей простейшей форме, и на каком конкретном этапе развития жизни она возникает?
Исследуя условия перехода от явлений простой раздражимо¬сти к явлениям чувствительности, то есть к способности ощущения, мы вынуждены были рассматривать простейшую жизнь в ее весьма абстрактной форме. Попытаемся теперь несколько конкретизировать наши представления.
116
Обычное наиболее часто приводимое гипотетическое изображе¬ние первоначального развития жизни дается примерно в такой схеме (по М. Ферворну, упрощено):
Рис. 6
]
Таким образом, уже на низших ступенях развития жизни мы встречаемся с ее разделением на два главнейших общих ее типа: на жизнь растительную и жизнь животную. Это и рождает первую специальную проблему, с которой мы сталкиваемся: проблему чувствительности растений.
Существуют ли ощущения у растений? Этот вопрос, часто отвергаемый, и отвергаемый без всяких, в сущности, оснований, является с нашей точки зрения совершенно правомерным. Современное состояние фактических знаний о жизни раститель¬ных организмов позволяет полностью перенести этот вопрос из области фехнеровских фантазий о «роскошно развитой психиче¬ской жизни растений» на почву точного конкретно-научного исследования.
Мы, однако, не имеем в виду специально заниматься здесь этой проблемой; ее постановка имеет для нас прежде всего лишь то значение, что, рассматривая ее с точки зрения нашей основной гипотезы о генезисе чувствительности, мы получаем возможность несколько уточнить и развить эту гипотезу. При этом мы должны раньше всего поставить вопрос о раздражимости растений, так как только на высших ступенях развития раздражимости возможен переход к той ее форме, которую мы называем чувствительностью.
Два основных факта, важных в этом отношении, можно считать установленными* Первый из них — это факт раздражимо¬сти, t по. крайней мере высших, растений по отношению к
