констатировать наличие известного развития интеллектуальной деятельности и существование различных ее типов.
Если ограничиться рассмотрением внутристадиального разви¬тия лишь по основной эволюционной линии (приматы), то главнейшие изменения; которые могут быть здесь отмечены, заключаются, с одной стороны, во все большем усложнении операций, составляющих фазу подготовления, а с другой сторо¬ны — в появлении полифазкости, то есть такой деятельности, в которой фаза подготовления может сама состоять из двух, а может быть и более, фаз. Таковы, например, решаемые антропоидами трехфазные задачи, построенные по схеме: достать короткую палку (/), с помощью ее достать более длинную палку (2), а этой более длинной палкой достать плод (3).
Разумеется, описанные изменения не захватывают, однако, ни принципиального строения деятельности животных, ни соответ¬ствующей этому строению формы психического отражения. Деятельность даже высших, наиболее развитых представителей приматов, как и свойственная им форма психического отражения внешней действительности, остэеотся глубоко ограниченными. «Раскол» деятельности, который мы констатируем у животных, стоящих на верхних ступенях биологической эволюции, приводит к выделению «фазы подготовления», но выделение этой фазы никогда не превращается в пределах животного мира в отделение ее от дальнейшего процесса, который представляет собой «фазу осуществления». Только в играх молодых обезьян или обезьян, содержащихся в неволе, можно иногда наблюдать операции подготовления, не отвечающие никакой непосредственно данной возможности осуществить в дальнейшем деятельность по отноше¬нию к предмету, удовлетворяющему ту или иную биологическую потребность животного, то есть имеющему для него тот или иной биологический смысл, —так же точно, как только в играх мы наблюдаем впервые отделение операции от задачи. Это, по-видимому, имеет, как мы уже отмечали, определенное прогенети-ческое значение, но, конечно, ничего еще не меняет в пределах
данной стадии развития;’ и на этой высшей стадии деятельность животных остается по-прежнему связанной инстинктивным смыс¬лом своего предмета.
Ограниченность интеллектуальной деятельности животных находит свое отражение и в содержании их адаптивных процессов. Именно потому, что зфаза подготовлениям подчиняется вместе с деятельностью в целом, в которую она входит как ее неотдели¬мая часть, инстинктивному смыслу, она не может иметь сбоим содержанием задачу, лежащую в самих условиях; приспосаблива¬ясь к сложным предметным (вещным) ситуациям и используя наличные предметные условия, животные, однако, не способны активно изменять их. Это объясняет целый ряд эксперименталь¬ных фактов, указывающих на парадоксальную, на первый взгляд,
149
трудность, которую представляют для обезьян некоторые относи¬тельно простые задачи. (…)
Каков же предельно доступный животным уровень развития их интеллекта и не появляются ли при переходе к человекоподобным обезьянам качественно новые особенности интеллектуальной деятельности? Нет, разумеется, никакого сомнения в том, что именно у человекоподобных мы встречаем самую высокую ступень развития психики* но эта ступень, вопреки часто высказываемому мнению, все же остается в пределах описанной нами стадии. Внимательный анализ весьма многочисленных теперь данных о поведении этих наиболее высокоорганизованных животных показывает, что принципиальное строение их деятельности, как и свойственная им форма отражения внешней действительности, сохраняются теми же, что и у остальных приматов, хотя и усложняются чрезвычайно.
Иногда качественное отличие поведения антропоидов от низших обезьян пытаются увидеть в способности употребления последними так называемых орудий», что якобы сближает их деятельность скорее с человеческой деятельностью, чем с деятель¬ностью настоящих животных. Это — глубокое заблуждение. В его основе лежат, насколько мы могли это установить, судя по приводимым аргументам, три главных момента.
Первый из них составляет фактически неточное указание на то, что употребление «орудий» свойственно исключительно антропои¬дам. Как показано И. Биеренс-де-Хааном {1931) и Г. Клювером (1933), а у нас — В. FL Протопоповым (1935) и Р. С. Рогинским (1939), использование, например, палки у низших обезьян лишь затруднено! но отнюдь не невозможно6, О том, что эта деятель¬ность действительно свойственна им, а не является для них случайной, искусственно построенной в эксперименте — подозре¬ние, которое не лишено оснований, если присмотреться к деталям опытов, — совершенно категорически подтверждено исследова¬нием Клювера (1937), В цитируемом исследовании различные опыты, приведенные прежде с низшими обезьянами, были затем повторены с ними через большой промежуток времени (2—3 го¬да), на протяжений которого животные вовсе не упражнялись в решении соответствующих задач. Полученные данные показали, что, в то время как некоторые приобретенные прежде навыки у них утратились, операция доставания плода с помощью палки осуществлялась сразу же, не требуя восстановительного перио¬да \ Этот факт запоминания «раз к навсегда» употребления палки
6 Bierens de Иаап 5. Werkzeuggebranch imd Werk2eugherstellung bei eihem niederen Affen // Zeitschrift fur vergleichende Physiologic, 1931. B. 13. 5, 639; Ktuver H. Behavior mechanism in monkeys. Chicago, 1933; Протопопов В. П. Условия образования моторных навыков, 1935; Рогинский Р. С« Образование навыков у низших обеэьйн. Труды гос+ лн-та по изучению мозга им* В. М, Бех¬терева. Л., 1939. Т. IX, С. 1S5.
7 Ktuver И. Re-examination of implement behavior in a Celus monkey after an interval of three years // Ada Psychologica / ed. by G. Revesz. Hague, 1937, P. 347,
150
с совершенной очевидностью показывает, что оно не является у этих животных результатом образования простого навыка, но что оно формируется у них так же, как у антропоидных обезьян.
Второй момент, на который опирается идея общности «орудий¬ного» {в действительности — квазиоруяяйиого) поведения антропоидов и человеческий, подлинно орудийной деятельности, это — описанные у антропоидов факты изготовления орудий». Знаменитое определение человека как «tool-making animal», данное Франклином, укрепляет в нашем сознании значение этих фактов. Однако именно эти факты являются наименее неясными. Для доказательства того, что обезьяны действительно изготавли¬вают свои «орудия», охотнее всего поверхностно цитируют данные Кёлера; однако при этом отвлекаются от целого ряда весьма важных обстоятельств, которые резко ограничивают этот вывод. Сам Кёлер действительно рассматривал процессы изготовления орудий как процессы того же рода и вида, что и другие изучавши¬еся у обезьян интеллектуальные процессы, но при этом термин «изготовление орудий» (Werkzeugherstellung) употреблялся им весьма широко, что он специально и оговаривает. Если же принять этот термин в его более точном и узком значении, то оказывается, что те факты, к которым он может быть отнесен в этом случае (например, составление длинной палки из более коротких), как раз свидетельствуют о совершенно своеобразном протекании процесса изготовления «орудий», совсем ином, чем доставание плода палкой и т. п, Приведем точное описание опыта с Султаном: 1) животное начинает с «плохих» ошибок, пробуя доставать ящиком; 2) пытается достать приманку одной тростинкой, далее подталкивает ее второй тростинкой, причем это повторяется много раз; 3) наблюдатель оказывает помощь животному, вдвигая на глазах последнего указательный палец в отверстие одной из тростинок; 4) животное теперь небрежно играет тростинками, не обращая более внимания на приманку; «при этом случайно получается, что оно держит перед собой в каждой руке по тростинке и именно так, что они лежат на одной линии»; 5) животное, наконец, соединяет тростинки к начинает действо¬вать ими по отношению к приманке; 6) на следующий день он снова начинает с подталкивания одной тростинки с помощью другой, как во втором случае; 7) наконец, воспроизводит правильное решение. Совершенно очевидно, что процесс этот идет существенно иначе, чем, например, нахождение обходного пути или простое употребление палки. Он гораздо больше зависит от случайности, главное же — процесс первого складывания тростинок происходит, как это ясно указывает и сам автор, вне всякого отношения к дальнейшей деятельности и, следовательно, не возникает в качестве одной из ее фаз («фазы подготовлениям). Поэтому мы отнюдь не склонны переоценивать значение этих фактов, а тем более видеть в них доказательство качественного своеобразия поведения антропоидов; пристальный анализ этих фактов говорит о том, что так называемый процесс «изготовления
151
орудий» обнаруживает черты, которые, наоборот, сближают его с протеканием сложной приспособительной деятельности у более низкостоящих животных.
Наконец, третья и, пожалуй, самая главная причина, ведущая к чрезмерному и поэтому должному сближению «орудийной» деятельности антропоидов с человеческой деятельностью, заклю¬чается в недостаточном учете специфики последней. В частности, и сами человеческие орудия являются принципиально иными, чем
квазиорудия животных.
Различие между ними состоит вовсе не только в том, что животные употребляют свои «орудиям в более редких случаях, чем первобытные люди. Их различие тем не менее может быть сведено к различиям в их материальной форме. Наконец, различие между «орудиями» животных и орудиями человека не может заключать¬ся и в психологических предпосылках самого процесса их употребления; ведь в обоих случаях отношение употребляемого средства к предмету деятельности должно быть как-то обнаруже¬но и отражено в психике субъекта.
Гораздо более существенное отличие внешних средств, упо¬требляемых животными, по сравнению с орудиями человека, заключается в том, что они лишены устойчивого, фиксированного за ними значения, в то время как человеческие орудия имеют всегда определенную функцию; что поэтому животные не изготавливают заранее и не хранят своих «орудий, словом, не делают их предметом своего отношения, в то время как человек вступает в отношение к орудию именно как к таковому, что доказывается тем простым фактом, что он начинает их произво¬дить. Однако и эти различия, взятые сами по себе, ничего еще не в состоянии нам объяснить и, наоборот, в свою очередь нужда¬ются в объяснении.
Действительно, отличие человеческих орудий от квазиорудий животных мы можем вскрыть, лишь обратившись к объективному рассмотрению самой той деятельности, в которую они включены.
Как бы ни была сложна орудийная» деятельность животного, она никогда не имеет характера общественного процесса, она не совершается коллективно и не определяет собой отношения* общения осуществляющих ее индивидов. Как бы, с другой стороны, ни было сложно инстинктивное общение между собой индивидов, составляющих данное животное сообщество, оно никогда не строится на основе их «производственной» деятельно¬сти, не зависит от нее, ею
