как может показаться на первый взгляд. Это все-таки не то, что спрашивать, как выглядят деревья, когда на них никто не смотрит. Так или иначе, любой объект можно исследовать эмпирическими методами как нечто изолированное от всего мира, не применяя при этом таких декодирующих методов, какие «подобает» применять при исследованиях изолированных объектов согласно предписаниям соответствующих информационных методов. Вместе с тем данный вопрос для нас важен, потому что касается отношения генотипов к фенотипам применительно к различным формам этого отношения, складывающимся между информационными объектами и их отображениями в восприятии.
Правда и то, что мы зарекались говорить о литературных произведениях что-либо, кроме того, что связано с их восприятием. Однако следует проверить, всегда ли разговор о «непосредственных генотипах» произвольных информационных объектов приводит к антиномии, гипостазированию или выходу в трансцендентное.
Дело выглядит так, что в определенных ситуациях физическое исследование не может раскрыть того, что в объекте является информацией, адресованной к ее получателю или к субъекту восприятия. Человек, который съест сразу большое количество сахара, выделяет часть этого сахара с мочой. Это физиологический признак, свидетельствующий о том, что печень не справляется с переработкой сахара крови в гликоген. Однако благодаря соответствующей условности этот естественный процесс может стать носителем информации. А именно: если этот человек надлежащим образом условится с другим, тот будет исследовать мочу на сахар и не только обнаружит наличие сахара, но сверх того обнаружит и еще какие-то симптомы, которые в оговоренном условии соответствуют появлению сахара в моче как конвенциональному сигналу. Очевидно, что нет другого способа разобраться в этом положении вещей, кроме как ознакомиться с этим условием и с упомянутым в нем сопоставлении наличия объекта-сигнала с чем-то другим.
Но условие здесь, собственно, есть не что иное, как всего лишь определенная начальная стадия серии событий. Если мы ограничиваемся исследованием синхронии этих событий, поле вероятных ожиданий не объемлет всех источников информационного своеобразия событий. Распознавание источников становится возможным только при диахроническом исследовании. Между тем метод физики по сути является типично синхроническим. Физика не допускает возможности, что открытые в ней законы со временем будут отменены. Она считает их постоянными параметрами мира. Не существует также физики одноразовых событий, потому что теория проверяется на регулярном воспроизведении одних и тех же событий при одинаковых условиях. Некоторые обстоятельства определяют, что данные объекты тождественны в информационном плане, – и те же обстоятельства определяют, что эти объекты не могут быть тождественны в категориальном плане. С помощью какого метода физик, исследуя магнитофонную ленту, мог бы догадаться, что записанное на ней – человеческий голос? Изучая эту ленту, он откроет на ней различного рода структуры, в том числе и те, которые обеспечили запись: во время записывания ферромагнитные кристаллики подверглись поляризации. Однако в ленте нет ничего, указывающего на то, что она предназначена для проигрывания на магнитофоне. Знание о назначении этой ленты не относится к теоретической физике.
Поведение физических объектов не всегда «указывает» на то, какова причина этого поведения. Земля не «указывает» на Солнце как на причину своего движения по орбите. Тем не менее эксперимент, наблюдение и обобщение того и другого позволяют выяснять физические причины и связи. Магнитофонная лента ничем не «указывает», что с ней связана другая – по отношению к «ее собственной» – сфера явлений, а именно: акустическая. Однако физик своими методами мог бы до этого дойти. Потому что в ленте можно открыть среди многих разнообразных ее структур и такие – на ферромагнитных кристалликах, – которые изоморфны звукам человеческого языка (их соответственно закрепленным записям).
Каким способом физик доходит до знания об этих своих возможностях? Как мы уже говорили, диахронический метод он не использует. Он только все шире открывает апертуру синхронического наблюдения. Когда в его «поле зрения», помимо электромагнитных явлений, попадают среди других и акустические, в том же «поле зрения» появляются тем самым и данные, позволяющие совершить упомянутое открытие изоморфизма через сходство. Трудности, стоящие на пути выяснения таких изоморфизмов, выглядят по-разному в зависимости от локальных признаков конкретного информационного объекта, а также от коммуникационных методов. Эти трудности и сами составляют компонент коммуникационных методов. Переход от «магнитного генотипа» ленты к сфере ее собственных – то есть акустических – фенотипов происходит внутри физики, потому он и не оказался слишком трудным. Электромагнетизм и акустика с давних пор входят в число специфических для нее областей. Несравненно труднее был бы – а потому сегодня его пока и не удается осуществить – аналогичный переход от физического объекта – генотипа клетки к организмам, которые суть его фенотипические конкретизации. Однако это происходит только оттого, что для охвата начал и концов эмбриогенетических явлений надо было бы столь широко раскрыть «апертуру синхронического наблюдения», что мы еще этого сделать не в состоянии. Однако принципиальных препятствий на этом пути нет. Потому что эмбриогенез представляет собой циклически повторяемый процесс, в котором никакие информационные элементы, «выходящие за рамки» синхронии этого процесса, не участвуют. Вопрос же о том, какие физические механизмы определяют детерминацию генами фенотипических черт, – этот вопрос можно решить и не прибегая к диахронии возникновения живых организмов, то есть к эволюции. Если только «апертура синхронического наблюдения» будет соответствующим образом раскрыта, в ее поле зрения найдут себе место как генотипы половых клеток, так и фенотипы взрослых организмов. Повторим: задача эта столь трудна, что не решена и по сей день. Однако если и в отдаленном будущем она не окажется реализованной, то скорее из-за масштабности технических проблем, возникающих в связи с ней, чем из-за слабостей самого подхода физики (а именно: синхронического).
Однако далее: как именно надлежало бы раскрыть «апертуру синхронического наблюдения», чтобы в нее вместились генотипы литературных произведений и их конкретизации в сознаниях читателей? Если уже предыдущая задача была необычайно трудна, то эта кажется просто безнадежной. Ибо она требовала бы от нас физикализации жизни сознания путем постановки всех ее компонентов в соответствие материальным коррелятам; требовала бы признать психические процессы частными случаями теории гомеостаза и самоорганизации, а также общей теории сложных систем и т.п. Теория сознания должна была бы полностью отказаться от всякой ментальной и психологической терминологии, и даже тот факт, что людям бывает печально или весело, что они о чем-то думают, чего-то боятся, чего-то желают, – все это необходимо было бы целиком переложить на язык физики определенной категории объектов и соответственно их связей, причем понятых только физически. Только достигнув такого состояния гомогенизации исследовательского поля, можно будет перейти от произведений к их прочтениям, не сходя при этом ни на минуту с почвы физики. В противном случае мы быстро дошли бы до ситуации, в которой приходится печаль умножать на секунды, а смыслы делить на граммы.
Диахронические установки, не являющиеся физическими, возникают, таким образом, именно потому, что мы не можем позволить себе роскошь – кто знает, сколь долгого! – ожидания, пока настанет такое состояние совершенства, когда «апертура синхронического наблюдения» охватит уже «все». Можно допустить, что это состояние – состояние тотальной физикализации всей науки, о котором мечтали логические эмпирики – вообще никогда не наступит.
В естественном языке, а также в языке частных наук сосуществуют и как бы сотрудничают друг с другом два рода понятий: относящиеся к синхроническому порядку явлений и касающиеся их диахронии. Например, понятие памяти типично синхроническое – как обозначение нашего неведения о диахронических состояниях явления. Потому что тот, кто знает, как влияют на поведение организма следы его предшествовавших переживаний, актуально существующие в мозгу, тот не обязан прибегать к понятию «памяти». «Память» – это собирательное название для таких состояний мозга, диахрония которых нам неизвестна, так что мы можем лишь косвенно судить об их существовании путем синхронических наблюдений над поведением.
Подумайте, таким образом: вся наша физика в ее синхронии образует только фрагмент возможной науки, которая в целом принципиально диахронична. И физика – прибегая к сравнению или метафоре – это нечто вроде одной из областей человеческой жизни, со своими законами и закономерностями, впрочем, не неизменными, но представляющими собой функцию времени. Эти законы и закономерности меняются с его течением. Быть может, и то, что исследует физика, даже ее инварианты, с течением времени подвергается переменам, и диахроническое исследование раскрыло бы это состояние вещей, и тогда наша физика нашла бы свое место в одном из синхронических срезов всеобъемлющей космической диахронии.
Как видим, физика иногда может указать нам применительно к информационным объектам способы их организации, вспомогательные для выполнения их назначения, каковое состоит в «ориентации» на определенных получателей информации. Но физика не может делать это всегда. По существу, дело обстоит так, что литературные произведения как генотипы в своей физической «имманенции» расположены за той границей, до которой когда бы то ни было может дойти физика, максимально расширяя свою «апертуру синхронического наблюдения». Из двух систем высокой степени сложности, жизни и культуры, за первой следует признать больше, чем за второй, шансов «быть поглощенной» или «полностью охваченной» физикой и ее методами. Конечно, вполне очевидно, что литературные произведения существуют как физические объекты, но тем не менее открываемые в них физикой и лежащие в ее плоскости структуры не удается – и не удастся – сравнить по уровню конкретизации с биологическими фенотипами.
Стохастическая модель литературного произведения
По сравнению с описанными отношениями информационных и физических объектов иначе выглядит «физикализация» во всей цепочке отношений «язык – литературное произведение – конкретизация», и, в свою очередь, чем-то иным предстает физическое конструирование упрощенной модели этой цепочки. Такая модель должна отобразить, с одной стороны, то, что выступает в передаче и восприятии информации в качестве постоянных параметров этих процессов, а с другой стороны – то, что в них выступает как сопряженные переменные – в форме таких переменных, как стратегия восприятия или «самоорганизация» передаваемого сообщения. Сверх того надо бы принять во внимание, помимо коммуникативной синхронии, и диахронию возникновения семантической сферы как придания значений событиям исходно случайным и незначительным (путем такого ограничения значений, которое установит соответствие между ними и определенными «внеязыковыми» состояниями).
Простейшей такой моделью служит пригоршня игральных костей. Выбрасывая их из стакана на стол, мы получаем распределения чисто случайные, а потому такими костями, не подвергнутыми никаким ограничениям, невозможно передать никакой информации. Пусть теперь кости сделаны из железа, а падают в магнитном поле, заключенном между стаканом и столом. Тогда случайность их поведения уже можно подвергнуть ограничениям. Будем бросать кости между полюсами большого электромагнита. Его обмотки последовательно соединим с контактами прикрепленной к стене лампы. Ток, проходя через соленоид, будет возбуждать магнитное поле – но только при прерывании контакта, дающего свет. Далее поступаем так: бросаем кости из стакана,
