Что было с хлебами, мы не знаем, но можем догадываться, что это неизвестное, так неизгладимо запечатлевшееся в Евангелиях, «Воспоминаниях Апостолов», по словам Юстина, есть нечто большее, чудеснейшее, чем то, что нам кажется чудом».

Вот один из двух ключей ко всему, а вот другой.

Равенству учит Павел Коринфскую церковь на примере церквей Македонских:

«Нищета их глубокая преизбыточествует в богатстве их щедрости. Ибо щедры они по силам и даже сверх сил.

… Знаете вы милосердие Господа нашего Иисуса Христа, как, будучи богат, обнищал Он ради вас, дабы вы обогатились его нищетою…

… Легкости другим и тяжести вам да не будет, но да будет равенство.

Как написано: «Кто собрал много, не имея лишнего; и кто мало не имел недостатка» (П Кор. 8, 2–3,9,13–15).

Павел вспоминает здесь первое чудо равенства в хлебе, манне Синайской. Мог ли бы он вспомнить и второе чудо, большее в пустыне Вифсаидской, или не мог, уже забыл, как мы забыли? Но если ум забыл, то сердце помнит: «…было же одно сердце и одна душа у множества уверовавших. И никто от имени своего не называл своим, но все у них было общее.

И преломляя хлеб, принимали пищу в радости (Деян. 4,32–33; 2,46). Если будет когда-нибудь царство Божие на земле, то потому, что это было в первый раз от начала мира, в тот великий день Господень, при Умножении хлебов.

Там, на горе Хлебов, сделал человек Иисус то, чего никто из людей никогда, от начала мира, не сделал и до конца не сделает, разделил хлеб между людьми, сытых уровнял с голодными, бедных с богатыми, не в рабстве, ненависти, вечной смерти, как это делают все мятежи «революции», а в свободе, любви, в жизни вечной. Люди сами, без Него, не разделили бы хлеба, продолжали бы войну из-за него бесконечную, горло перегрызли бы друг другу, как это делали от начала мира и будут делать до конца. Но пришел Он, и они узнали Его, — потом опять забудут, но тогда, на минуту, узнали. Только глядя на Него, Сына Человеческого, поняли, как еще никогда не понимали, что значит: «Душу твою отдашь голодному и напитаешь душу страдальца; тогда свет твой взойдет во тьме, и мрак будет, как полдень» (Ис. 58, 10). Поняли это «Мое» и «Твое» — смерть, и «Мое» — «Твое» — жизнь.

Было ли чудо? Было. И здесь, как везде, всегда, чудо единственное, чудо чудес — Он Сам. Отдал все, что имел; будучи богат, обнищал, и Его нищетой обогатились все. Только на Него глядя, как дети, и вошли в царство Божие. Первым вошел тот маленький мальчик-продавец, отдавший голодным все, что имел, — пять ячменных хлебов и две копченые рыбки, а за ним — все. Так же чудесно — естественно сердца окрылись Единственному, Возлюбленному, как цветы открываются солнцу, полюбили Его — полюбили друг друга. Чудом любви сердца открылись — открылись мешки, и пир начался.

«Все готово, приходите на брачный пир, сердце одно, одна душа у всех, — Его.

Все да будет едино; как ты Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в нас едины (Иоан. 17,21) — молится, может быть, Иисус уже и на этой, первой Тайной Вечере, как на той последней.

Три молитвы Господней:

Да придет царствие Твое;

да будет воля Твоя и на земле, как на небе;

Хлеб наш насущный даждь нам днесь —

Эти три мольбы исполнились. Так было однажды — так будет всегда» [40].

Если внимательно просмотреть эти годы Господнего служения, то невольно напрашивается мысль, что Иисуса не поняли и не приняли ни в Иудеи, ни в языческой Самарии. Больше всего Иисус печется о Святой земле Израиля.

«Царство Божие для Иисуса начинается и кончается Израилем.

«На путь к язычникам не ходите… а идите к погибшим овцам дома Израилева (Мат. 10, 5–6); говорит Он ученикам Своим, посылая их на проповедь. И уже покинув Израиль, теми же почти словами повторяет:

«Я послан только к погибшим овцам дома Израилева (Мат. 15, 24). И жене ханаанеянке, молящей об исцелении дочери, скажет Милосерднейший как будто жесточайшее слово:

«Не хорошо взять хлеб у детей и бросить псам» (Мат. 15, 26).

Если же все-таки бросить, то уж конечно, не с легким сердцем.

«Будет плач и скрежет зубов, когда увидите Авраама, Исаака и Иакова, и всех пророков в царствии Божием, а себя изгоняемыми вон», — тоже не с легким сердцем скажет.

И придут с востока, и запада, и севера, и юга, и возлягут в царствии Божием (Лук. 13,28–29).

Но к нему же придут, к Израилю, потому что в средоточии Царства все-таки — Он.

«Вы, последовавшие за Мною, в новом рождении, когда сядет Сын человеческий на престоле славы Своей, сядете и вы на двенадцати престолов судить двенадцать колен Израилевых» (Мат. 19, 28).

Крестная надпись: «Царь Иудейский, будет насмешкой Рима — мира — над царем Израиля; но не спасет мир, пока не узнает, что «спасение от Иудеев» (Иоан. 4, 22) и от распятого Царя Иудейского, или, как тогда ругались и теперь ругаются враги всех вообще иудеев и Христа — иудея особенно — спасение от «Жида Распятого».

Может быть, самое нежное человеческое место в этом Божественном Сердце, то, где пламенеет любовь Иисуса к Израилю, Сына — к Матери — Земле.

«Сколько раз хотел я собрать детей твоих, как наседка собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели!» (Мат. 23, 37).

Большей любви, чем это, не было в мире, и не будет. Вот какую любовь надо было Ему вырвать из сердца Своего. «Кто не возненавидит отца своего и матери…» только ли другим Он это говорит? Нет, и Себе. Матерь свою возненавидит, родную землю. Вот чем насмерть будет ранен.

Но здесь уже кончается ведомый нам, земной опыт Иисуса, Сына человеческого, и начинается небесный опыт Христа, Сына Божия, нам неведомый Сыну человеческому «должно пострадать», — это Он уже знает; но, может быть, еще не знает, что не от чужих пострадает Он, а от своих; все еще надеется, и до конца, до креста, будет надеяться, что отвергнут Его чужие, — примут свои. В этой терзающей пытке надеждой — внутренний крест Его. До последней минуты будет надеяться, когда услышит вопрос чужого — Пилата: «Царя ли вашего распну?» И ответ своих. «Возьми, возьми, распни Его» (Иоан. 19,15); когда услышит, как, умыв рук, скажет чужой: «…не виновен я в крови Праведника сего», — и ответят свои: «Кровь Его на нас и на детях наших» (Мат. 27, 24–25).

Вот какое оружие пройдет Ему душу. В тот день, когда люди, на горе Хлебов, захотят Его сделать царем, и Он «отпустит» — «отвергнет народ, — оружие начнет входить в душу Его, а войдет в нее совсем на следующий день, в Капернауме, когда уже Он Сам будет отвергнут народом и вдруг поймет так ясно, как еще никогда, что «пришел к своим, и свои Его не приняли», увидит так близко, как еще никогда, — Крест» [40].

Мережковский очень точно, интуитивно чувствует внутренний мир Иисуса. Он действительно был не узнан, не понят и не принят прежде всего Иудеями. Даже Двенадцать Его учеников все время демонстрируют недоверие к нему, и не понимают, что пока не прибудут в вере, пока вера будет ментальна, через чудо, до тех пор лишены будут общения с Духом Святым.

Ярче всего это проявилось в эпизоде хождения Петра по водам. Обратимся снова к Мережковскому.

«Чтобы это (хождение) понять, вспомним то, что мы знали о лице Иисуса по историческим и евангельским свидетельствам.

«Тело Его не совсем такое, как наше» — это, вероятно, чувствуют «знающие Христа по плоти», ближайшие ученика Его. Вспомним рассказ неизвестного в «Деяниях Иоанна: «Брал Он меня на грудь Свою, когда возлежали мы с Ним за трапезой… и я осязал то вещественно-плотное тело Его, то бесплотное, как бы ничто, и, проходя сквозь него, рука моя ощущала пустоту».

Как бы мы не судили об этом, здесь могло сохраниться исторически-подлинное воспоминание о том, что, по слову Иоанна, — вероятно, «ученика, которого любил Иисус», — было от начала, что мы слышали, что осязали руки наши (Иоан. 1,1), — о сыне Божием, пришедшем в «подобии» плоти человеческой.

«Часто бывало, идучи за Ним, искал я следов Его на земле, но не находил, и мне казалось, что Он идет, земли не касаясь,» — вспомним и этот рассказ того же неизвестного в «Деяниях Иоанна».

Очень показательно, что хождение Петра по водам, эта жемчужина первого Евангелия (от Матфея); из Маркова-Петрова свидетельства выпала, а кому бы, кажется, и помнить об этом, как не самому Петру. Но вот забыл, а если и помнит, то молчит, «из смирения», как хотят нас уверить апологеты. Так ли это? Многим мог бы гордиться Петр, но меньше всего, — этим неудавшимся чудом».

Надо сказать, что ученики увидели кого-то, идущего к ним по воде и закричали в ужасе: «Призрак!». Он же тотчас заговорил с ними, и сказал им: «Мужайтесь, это Я, не бойтесь» (Map. 6, 48–51).

«Равви, если это Ты, повели мне прийти к Тебе по воде».

Сразу весь, как живой в этом слове: в первой половине его, только что услышав: «Это Я», и поверив, опять сомневается, слабеет, искушает Его и себя:

«… если это Ты», а во второй половине — «повели мне прийти к Тебе», — крепнет, верит опять. Слышит: «иди», — «и, вышедши из лодки, Петр пошел по воде, чтобы подойти к Иисусу».

В силе и славе нечеловеческой, победитель утишенных, точно еле-еле углаженных волн идет