по ним, не мокрою стопой, как сам Господь.

«Но видя сильный ветер, — (слово рыбачье Петра рыбака, соединяющее два впечатления — осязательное — силу ветра, и зрительное — вышину волн), — «видя сильный ветер, испугался, » — в третий раз усомнился — ослабел. И только что утишенные волны забушевали вновь; только что твердая, как лед, вода растаяла, и стопа не мокрая бесславно мокнет, тяжелеет, угрузает. Начал тонуть и закричал: «Господи, спаси меня!». Плачет, кричит, жалко, страшно и смешно, как наказанный маленький мальчик — шалун.

«Руку тотчас протянул (к нему) Иисус, поддержал его и говорит: «Маловерный! Зачем ты усомнился?» (Мат. 14, 28–31).

Смелый и робкий, сильный и слабый, великий и малый, Петр, в этом странном приключении, так похож на всех нас, так нам братски близок и мил, как может быть, никто из Апостолов».

Между одним берегом моря, от Горы Хлебов, где фактически реализовалось Царство Божие и народ провозгласил Иисуса царем Израиля, и другим берегом Геннисаретским по словам Мережковского: «Надвое переламывается служение Господне от Вифсаидского вечера до Капернаумского утра» [40].

Вернемся снова к откровению от Леви. «Вскоре по долине Геннисарета разнеслась весть о том, что прибыли Иисус с двенадцатью, и много народа пришло смотреть на них. Они приносили больных, клали их к ногам Учителя, и целый день он учил и исцелял.

Множество народа с другой стороны, которые ели накануне, и многие другие пошли смотреть на Господа, не найдя его стали искать его в Капернауме. И не найдя его дома, они пошли в Геннисарет и нашли его там и сказали: «Равви, когда ты пришел в Геннисарет».

И сказал Иисус: «Зачем вы пересекли море? Вы пришли не за хлебом жизни; вы пришли для услады плоти; все вы ели на днях за морем, и вы здесь за тем, чтобы получить еще хлеба и рыбы («Равви! Подавай нам всегда такой хлеб») (Иоан. 6, 33–34).

Пища, что вы ели, питала плоть, которая скоро должна прийти.

Вы, люди Галилеи, не ищите пищи преходящей, а ищите пищи для души, я же принесу вам пищу с небес.

Вы ели плоть рыбы и насытились, а теперь я принесу вам плоть Христа, чтобы, вкусив ее, вы смогли жить вечно» [ЛВ. 15.125.1–9].

А вот свидетельство Иоанна.

«Плоть Мою ядущий и кровь Мою пиющий имеет жизнь вечную, Я воскрешу Его в последний день.

Ибо плоть Моя истинно есть пища, и кровь Моя истинное есть питие. Плоть Мою ядущий и кровь Мою пиющий во Мне пребывает, и Я в нем.

Как послал Меня живой Отец, и Я живу с Отцом, так и ядущий Меня жить будет Мной.

Сей-то есть хлеб, сшедший с небес. (Иоан. 6, 54–58). Слушают иудеи в синагоге, слушает все человечество до пределов земли и до конца времен; слушает — не слышит, видит — не узнает:

«Не Иисус ли это, сын Иосифов, которого отца и мать мы знаем?

…Как же он говорит: «Я сшел с небес»… какое жестокое слово! Кто может это слушать? (Иоан. 6, 42; 52; 60) [40].

И слова откровения Леви:

«Иисус узнал их мысли; он сказал: зачем шепчетесь и рассуждаете так между собой?

Христос есть жизнь вечная; он пришел с неба, у него ключи от неба, и ни один человек не войдет на небеса, если не преисполнится Христом.

Я воплотился, чтобы исполнить волю Бога; и это тело и кровь преисполнены Христа; и значит Я — живой хлеб, который нисходит с неба. И если вы будете есть эту плоть и пить эту кровь, то будете иметь жизнь вечную, и если вы захотите, вы можете стать хлебом жизни» (ЛВ. 17.125.19–22].

Как трудно логическим разумом принять эту речь Христа. Я уже давно понял, что, говоря притчами, Иисус говорит как бы метаязыком. Все же люди воспринимают его речь на языке объектовом, то есть дословно. За десятилетия царствования «научного атеизма» мы разучились мыслить метаязыком. Именно по этому неким Ярославским удалось написать «Забавную библию», где восприятие метаязыка Христа доводилось до объектового уровня и выглядело полнейшим абсурдом. Но и в те далекие времена Иисус не был ни понят, ни принят.

«…Жестокое», «жестокое», как бы надменное, слово, непонятное, нерастворимое ни в разуме, ни в сердце человеческом. Плоть человечью есть, кровь человечью пить, чтобы спастись, — не надо ли «сойти с ума», не только для близких, но и для всего Израиля — всего человечества. Здесь же, в Капернаумской синагоге, год назад, тоже в день субботний, первый день служения Своего, исцелил Он бесноватого, и вот теперь кажется Сам бесноватым.

«Теперь узнали мы, что бес в Тебе (Иоан. 8,52) — думает, может быть, уже не только иуда Дьявол.

«Бесом Он одержим и безумствует; что слушаете Его (Иоан. 10,20) — может быть, тогда уже говорят, в Капернаумской синагоге, шепотом, как потом скажут громко, во всем Израиле — во всем человечестве.

«Кто может это слушать?» — ропщут, а все-таки слушают. Будь он просто сумасшедший, бесноватый, — руки на него наложили бы, как некогда хотели это сделать близкие Его. Но это не так просто: все еще помнят, как вчера, а, может быть, и сегодня, только что надеялись, что Он — Мессия, царь Израиля. Чем пристальней вглядываются в Него, тем больше недоумевают: «Кто это? Что это?». В том-то и ужас их, что не могут решить, кто Он — сын Божий или «сын дьявола», только жмутся друг к другу, глядя на Него, дрожат как овцы в загоне, пустившие к себе нечаянно льва; только чувствуют, что пахнет от Него миром нездешним, как от человека, вошедшего прямо с крещенской стужи в теплую комнату, пахнет морозом. Так же и у них, как у Двенадцати в лодке, когда они увидели Его, идущего по водам, волосы на голове дыбом встают от неземного ужаса: так же и они готовы закричать «Призрак!» и бежать от Него, как от страшилища.

Знает ли Он это? И если знает, то зачем выбирает, как будто нарочно, самые для них «жестокие», невыносимые, непонятные слова: как будто не может насытиться соблазном их, возмущением и ужасом? Видит, что каждое слово Его — острый нож для них, и все глубже вонзает его в сердца их и переворачивает в нем.

Вместо обычных для еды человеческих слов, и без того уже страшных в этом сочетании «есть плоть Мою», «есть Меня», употребляет еще страшнее, только для еды звериной обычное слово: «пожирать». Так в греческом подлиннике, так же, конечно, и в арамейском. Кто бы ни был творец Евангелия от Иоанна, в этом не мог ослышаться, неверно запомнить или сочинить от себя: слишком это страшно, соблазнительно, и потому незабвенно памятно, подлинно. И уж, конечно, тоже неслучайно слово это повторяется в четырех стихах (54–58) четыре раза, один за другим:

«Плоть Мою пожирающий… имеет жизнь вечную…

Плоть Мою пожирающий… пребывает во Мне, и Я в нем…

Пожирающий Меня, жить будет Мною…

Пожирающий хлеб сей, жить будет вовеки».

Что это значит?

«Господь Бог твой (Израиль) есть огнь пожирающий (Исх. 4,24). Огонь Божий — любовь. Огнем пожирается все что горит, а любовью — все, что любит. Всей плотью и кровью своей любящий хочет соединиться с любимым, как огонь соединяется с тем, что горит, пожирающий — с пожираемым. Кто знает, какое блаженство больше — любить или быть любимым, пожирать или быть пожранным? Не лютее ненависти кажется любовь тому, кто не любит; самые нежные слова любви — самые жестокие; и бежит не любящий от любви, как от огня.

Вот неизвестнейшая мука Иисуса неизвестного; казаться не тем — обратным тому, что Он есть; любящему казаться ненавидящим, пожираемому — пожирающим, это и значит: «В мире был, и мир через Него начал быть, и мир Его не узнал».

«Ядущий меня, жить будет Мною», — «Кто это может слушать?». Слушаем, но уже не слышим; так привыкли — оглохли за две тысячи лет. Дальше иудеев, дальше язычников, мы, христиане, оттого жесточайше-нежнейшего слова любви. В скольких беспечных причастников, как в Иуду на Тайной Вечере, вошел сатана!

«Вы сегодня причащались?» — «Да, сподобился». — «Поздравляю». И дело с концом, а завтра, может быть, вторая всемирная война. «Все будут убивать друг друга» — это вавилонское пророчество исполняется над нами так, как ни одно из пророчеств.

Слово о вкушаемой Плоти Господней — одно из тех слов Его, которые кажутся обращенными к нам больше, чем к кому-либо другому, за две тысячи лет христианства. Хотим, не хотим, мы сделаем выбор между спасением и гибелью, поймем, что значит: «Ядущий Меня, жить будет Мною», — или себя пожрем.

Что произошло тогда в Капернаумской синагоге, мы не знаем с точностью, знаем только, по свидетельству Иоанна, что»…с того времени, многие из учеников отошли от Него, и уже не ходили с ним» (6, 66).

Вышли из Капернаума — городка на большую дорогу двенадцать нищих бродяг, а впереди них — Тринадцатый. Сам, должно быть, не знал, куда идет, — только бы прочь от Своих — от Израиля. Может быть не знали и они; шли этим первым, для них еще неведомым, крестным путем, с таким же недоумением и ужасом, с каким пойдут тем путем, в Иерусалиме.

«Шел Иисус впереди них, а они недоумевали, и следуя за ним, ужасались (Map. 10. 32).

Вдруг остановился, обернулся к ним и, когда они подошли, заглянул в глаза им всем, от Петра до Иуды, таким глубоким взглядом, каким еще никогда не заглядывал. И сделалась такая тишина.

Тогда Иисус сказал Двенадцати: «Не хотите ли и вы отойти от Меня?» (Иоан. 6,67).