друга сил, из восставшего войска

вожделений и страстей (поскольку каждая единичная сила есть также страсть и

желание), собственную обособленную жизнь, а это возможно, ибо в зле все еще

сохраняется первая связь сил, основа природы. Но так как эта жизнь все-таки

не может быть подлинной — она могла бы быть таковой только при

первоначальном отношении начал,- то возникает, правда, собственная, но

ложная жизнь, жизнь во лжи, порождение беспокойства и гибели. Наиболее

близким подобием ее является болезнь; в качестве беспорядка, привнесенного

в природное состояние человека злоупотреблением свободой, она есть истинное

подобие зла или греха. Болезнь в универсальных масштабах возникает всегда

только тогда, когда на поверхность выходят скрытые силы основы, когда

раздражимое начало, которое должно было пребывать в безмолвии глубин в

качестве внутренней связи сил, само активизируется или когда возбужденный

архей покидает свою обитель в центре и выходит на периферию. Напротив,

всякое коренное лечение состоит в восстановлении отношения периферии к

центру, и переход болезни к здоровому состоянию может, собственно говоря,

совершиться только посредством противоположного, а именно посредством

возвращения отделенной и единичной жизни во внутренний свет сущности, где

снова происходит разделение (кризис). Болезнь единичного также возникает

лишь из-за того, что то, что имеет свою свободу или жизнь только для того,

чтобы оставаться в рамках целого, стремится быть для себя. Зло, как и

болезнь, не есть нечто сущностное, собственно говоря, оно — не более чем

видимость жизни, как бы мимолетное ее явление, подобное метеору, колебание

между бытием и небытием; тем не менее для чувства оно вполне реально.

Недавно то единственно правильное понятие зла, согласно которому оно

основано на положительном обращении или перемещении начал, вновь выдвинул и

пояснил глубокими физиологическими аналогиями, в частности аналогией с

болезнью, прежде всего Франц Баадер.

Все остальные объяснения зла оставляют рассудок и нравственное сознание в

равной мере неудовлетворенными. Все они в сущности основываются на снятии

зла как положительной противоположности и на сведении его к так называемому

malum metaphysicum или к отрицательному понятию несовершенства твари. Бог

не мог, говорит Лейбниц, дать человеку полное совершенство, не превратив

его тем самым в Бога; то же следует отнести и к сотворенным существам

вообще; поэтому и необходимы были различные степени совершенства и все виды

его ограничения. На вопрос же «Откуда зло?» ответ гласит: оно происходит из

идеальной природы твари, в той мере, в которой она зависит не от воли Бога,

а от вечных истин, содержащихся в божественном разуме. Область вечных истин

есть идеальная причина зла и добра, и ее следует поставить на место материи

у древних. Есть, правда, говорит Лейбниц в другом месте, два начала,

интеллект и воля, но оба они в Боге. Из разума проистекает начало зла, хотя

сам он не становится из-за этого злым; ибо он представляет природные

существа такими, какие они суть в соответствии с вечными истинами; в нем

содержится основание того, что зло допускается, воля же направлена только

на добро. Эта единственная возможность зла не создана Богом, поскольку

разум не есть его собственная причина. Хотя это различение разума и воли

как двух начал в Боге, благодаря чему первичная возможность зла становится

независимой от божественной воли, и соответствует глубокому мышлению

Лейбница и хотя представление о разуме (о божественной мудрости) как о

чем-то, где Бог выступает скорее как страдательный, нежели деятельный, и

указывает на нечто более глубокое, однако зло, которое может происходить из

этой чисто идеальной основы, вновь сводится к чему-то только пассивному, к

ограничению, недостатку, лишению — к понятиям, полностью противоречащим

подлинной природе зла. Ведь уже одно то, что к злу способен только человек

— совершеннейшее из всех зримых созданий, может служит доводом в пользу

того, что основа зла никак не может состоять в недостаточности или лишении.

Дьявол был, по христианскому воззрению, не наиболее ограниченным, но,

напротив, самым неограниченным из всех созданий. Несовершенство в общем

метафизическом смысле не есть обычное свойство зла, ибо оно часто выступает

в соединении с таким совершенством отдельных сил, которое значительно реже

сочетается с добром. Следовательно, основа зла должна находиться не только

в некоем положительном вообще, но скорее в высшем положительном,

содержащемся в природе, что и соответствует нашему воззрению, ибо эта

основа лежит в ставшем открытым центре или в изначальной воле первой

основы. Лейбниц всячески пытается пояснить, как из природного недостатка

может возникнуть зло. Воля, говорит он, стремится к добру во всеобщем и

должна требовать совершенства, высшая мера которого находится в Боге; но

если воля оказывается в плену чувственных вожделений и теряет высшие блага,

то именно этот недостаток дальнейшего стремления и есть то лишение, которое

составляет зло. В остальном, полагает он, зло столь же не нуждается в

особом начале, как холод или тьма. То, что составляет в зле утверждающее,

лишь привходит в него попутно, как сила и деятельность в холод; вода

разрывает при замерзании самый прочный сосуд, в котором она содержится, и

тем не менее холод состоит, собственно говоря, в уменьшении движения.

Однако поскольку лишение для себя есть ничто и, для того чтобы стать

заметным, ему необходимо нечто положительное, в котором оно себя являет, то

возникает следующая трудность: объяснить то положительное, которое все-таки

следует признать в зле. Так как Лейбниц может вывести зло только из Бога,

он вынужден считать Бога причиной материальной стороны греха и приписывать

изначальной ограниченности твари лишь его формальную сторону. Это отношение

он пытается пояснить с помощью открытого Кеплером понятия естественной силы

инерции материи. Она, говорит Лейбниц, совершенный образ изначальной

(предшествующей всякой деятельности) ограниченности твари. Если два

различных по своей массе тела, приведенные в движение одинаковой силой,

перемещаются с различной скоростью, то причина медленности движения одного

из них заключается не в этой силе, а в свойственной материи особой

склонности к инерции, т. е. во внутренней ограниченности или в

несовершенстве материи. Однако следует заметить, что саму эту инерцию не

следует мыслить просто как недостаточность; она есть и нечто положительное,

а именно выражение внутренней самости тела, силы, посредством которой оно

стремится утвердиться в своей самостоятельности. Мы не отрицаем того, что

указанным способом можно объяснить метафизическую конечность: мы отрицаем

только, что конечность для себя самой есть зло.

Объяснения такого рода вообще основаны на безжизненном понятии

положительного, согласно которому положительному может противостоять только

лишение. Однако существует и среднее понятие, которое образует реальную

противоположность положительному и весьма далеко от понятия просто

отрицаемого. Это понятие возникает из отношения целого к единичному,

единства к множеству или как бы ни выразить еще это отношение.

Положительное есть всегда целое, или единство; противостоящее ему —

разъединение целого, дисгармония, атаксия сил. В разъединенном целом

содержатся те же элементы, которые были в едином целом; материальное в них

одинаково (в этом аспекте зло не более ограничено и не хуже, чем добро), но

формальное в них совершенно различно, и это формальное проистекает из самой

сущности или из положительного. Поэтому как в зле, так и в добре необходимо

должна быть сущность, но в зле эта сущность противоположна добру и

превращает содержащуюся в добре гармонию в дисгармонию. Догматическая

философия неспособна понять эту сущность, поскольку ей неведомо понятие

личности, т. е. поднятой до духовности самости, и она располагает только

отвлеченными понятиями конечного и бесконечного. Поэтому если бы кто-либо

возразил нам, что дисгармония и есть лишение, а именно лишение единства, то

даже если бы в общем понятии лишения и содержалось понятие снятия или

разъединения единства, то понятие это все-таки было бы само по себе

неудовлетворительным. Ибо дисгармония — это не разъединение сил само по

себе, а их ложное единство, которое можно называть разъединением лишь по

отношению к истинному единству. С полным уничтожением единства уничтожается

и противоречие. Со смертью приходит конец болезни, а отдельный звук для

себя никогда не образует дисгармонию. Однако именно для того, чтобы

объяснить ложное единство, необходимо нечто положительное; следовательно,

его необходимо допустить в зле, но оно останется необъясненным, пока в

независимой основе природы не будет познан корень свободы.

О платоновском воззрении, в той мере, в какой мы можем о нем судить,

уместнее будет говорить при рассмотрении вопроса о действительности зла.

Представления нашего времени, значительно более легковесные в решении этого

вопроса и доводящие свои филантропические устремления до отрицания зла, ни

в коей степени не связаны с подобными идеями. В соответствии с этими

представлениями единственная основа зла коренится в чувственности,

животности или в земном начале, причем Небу противопоставляется не ад, как

следовало бы ожидать, а Земля. Это представление есть естественное

следствие учения, согласно которому свобода состоит в простом господстве

разумного начала над чувственными вожделениями и склонностями, а добро

проистекает из чистого разума, следовательно, само собой разумеется, что

для зла не может быть свободы (поскольку здесь господствуют чувственные

склонности); вернее, зло полностью уничтожается. Ибо слабость или

недейственность разумного начала может быть основанием недостатка добрых

или добродетельных деяний, но отнюдь не положительно-злых и противных

добродетели. Допустим, однако, что чувственность или страдательное

отношение к внешним впечатлениям вызывали бы с известного рода

необходимостью злые действия; но ведь тогда человек, совершая их, сам был

бы только страдательным, т. е. зло по отношению к нему, т. е. субъективно,

не имело бы значения; поскольку же то, что следует из назначения природы,

объективно также не может быть злом, то зло вообще не имело бы никакого

значения. Если же говорят, что разумное начало в зле недейственно, то и это

не может само по себе служить основой зла. Ибо почему же оно не

осуществляет свою власть? Если оно хочет быть недейственным, то основа зла

находится в этой воле, а не в чувственности. Если же оно никак не может

преодолеть сопротивление последней, то здесь присутствуют лишь слабость и

недостаточность, а отнюдь не зло. Поэтому, согласно такому объяснению,

существует лишь единая (если можно ее так назвать), а не двойственная воля,

и теперь, когда в философскую критику уже успешно введено наименование

ариан и других еретиков, сторонникам данного объяснения также можно было бы

дать наименование, взятое из истории церкви (только в ином его значении), а

именно назвать их монофелитами. Однако так как в добре разумное начало, или

начало света, действует отнюдь не само по себе, а будучи связано с

самостью, т. е. поднятое до духа, то и зло следует не из начала конечности

для себя, приведенного в тесное соприкосновение с центром темного начала,

или начала самости; и так же, как существует энтузиазм добра, существует и

воодушевление злом. В животном, как вообще в каждом существе природы, также

действует это темное начало, однако в нем оно еще не вышло на свет, как в

человеке, оно еще не есть дух и разум (Verstand), а слепое стремление и

вожделение. Короче говоря, здесь невозможно отпадение, разъединение начал,

ибо здесь еще нет абсолютного, или личностного, единства. Бессознательное и

сознательное объединены в инстинкте животного лишь одним известным и

определенным, а поэтому и неизменным образом. Ибо именно потому, что они

суть лишь относительное выражение единства, они подчинены ему, и

действующая в основе сила сохраняет предназначенное им единство начал

всегда в равном соотношении. Животное никогда не может выйти из единства,

тогда как человек может произвольно разорвать вечную связь сил. Поэтому

Баадер справедливо замечает: следовало бы желать, чтобы испорченность

человека не шла дальше его уподобления животному; но к сожалению, человек

может быть только либо ниже животного, либо выше его.

Мы пытались вывести понятие зла и его возможность из