говоря о духовных планах; последние
мы скорее встречаем в небесном отце, в земной матери и в благословенном
дитяти Востока. В благословенном дитяти опять-таки заключается мир,
проникающий собой другой мир. Этот мир, правда, представляется уже
индивидуальным, потому что он связан с физическим солнцем и его светом.
Это существо, которое нам часто встречалось в персидской мифологии,
имеет и славянский элемент, — хотя и в иначе выработанной форме ощущения и
представления; он имеет солнечное существо, которое изливает свою благодать
в три другие мира, так чтосудьба человека втянута в творение, в дарованную
Землю, силойоплодотворения земной матери небесным отцом и силой того, что
несет в эти два мира солнечный дух. Пятый мир — это тот, которыйобъемлет все
духовное. Восточно-европейский элемент ощущаетлежащий в основе всех сил
природы и всей твари духовный мир. Но его мы должны представить себе в
совершенно ином оттенкеощущения, — быть можетболее связанным с существами,
фактами итворениями природы.
Мы должны себе представить, что в природном свершении этавосточная душа
в состоянии видеть не только существ внешне-физического чувственного
порядка, а астрально-духовное. Отсюдапредставление огромного количества
существ в этом своеобразномдуховном мире, который можно сравнить лишь с
миром световыхэльфов. Мир, который брезжит здесь перед народной
душевностьюВостока, — это приблизительно мир, который в
духовно-научномпредставлении считается пятым духовным миром. Каким именем
выего обозначаете — это не имеет значения; но значение имеет то, что
оттеняются и окрашиваются ощущения, что на Востоке живутпредставления,
которые характеризуют этот пятый план или этотпятый духовный мир. Этими
ощущениями этот восточный мир совершает подготовительную работу для того
духа, который должен внести в людей самодуха, для той эпохи, когда душе
сознательнойнадо будет подняться к самодуху: в шестой
послеатлантическойкультурной эпохе, которая сменит нашу пятую. Исключительно
своеобразным образом это выступает нам навстречу не только в творениях
народной души, которые являются такими, как я их сейчасохарактеризовал, но в
удивительно подготавливающем виде этовыступает еще и во многих иных
выражениях восточной Европы и ее культуры.
Странно и глубоко интересно, что этот восточный европеецтем выражает по
отношению к чистому духу свои задатки кв-себя-приятию, что он в
большой самоотдаче принял западно-европейскую культуру, тем самым пророчески
указывая, что онсможет соединить со своим существом еще более великое.
Отсюдатот малый интерес, который он несетнавстречу частностям
этойзападноевропейской культуры. Предстающее ему он схватываетвкрупных
штрихах и меньше в частностях, потому что он подготавливается к усвоению
того, что вступит в человечество как самодух. Особенно интересно отметить,
как под этим влиянием на Востоке создалось гораздо более продвинутое понятие
о Христе, чем в западнойЕвропе, — поскольку в последней оно не возникаетиз
духоведения. Из всех не-духоведов самым продвинутым понятием Христа обладает
русский философ Соловьев. Его понятиеХриста таково, что оно может быть
понято только теми, кто знаком с духовной наукой, потому что он развивает
его все дальше и выше, показывая его в бесконечной перспективе, показывая,
чтото, что познает в нем человек нашихдней, есть лишь начало, т. к. импульс
Христа не смог еще много открыть человечеству изтого, что он в себе
содержит. О понятии Христа, например, какего охватывает Гегель, мы можем
сказать: у Гегеля оно таково, каким его может постичь тончайшая, высочайшая
душа сознательная. Совсем иное понятие Христа мы встречаем у Соловьева. У
негоясна двоесущность в этом понятии Христаи отклоняется все то, что
возникло из различных теологических пререканий, что, в сущности говоря,
исходит из глубоких недоразумений, потому что обычных понятий не хватает для
того, чтобы объяснить понятие Христа в этой его двоесущности, не хватает,
чтобы понять, что в нем точно должны быть различаемычеловеческое и духовное.
Понятие Христа зиждется как раз на этом точном постижении того, что
произошло, когда в человека Иисуса из Назарета, который выработал все
необходимые для этого предпосылки, вступил Христос. Здесь заключены две
натуры, которые прежде всего и должны быть постигнуты, — хотя на более
высокой ступени они, опять-таки, охватываются единством. Пока не постигнешь
эту двойственность, не постигнешь и Христа в его полном облике, а это
доступно только такому философскому постижению, которое чает, что человек
сам вступит в культуру, в которой его душа сознательная достигнет такого
состояния, что ему станет возможно принять самодуха. Таким образом, в этом
шестом культурном периоде человек сам будет переживать свою двойственность,
причем его высшая природа будет держать низшую на поводу. Эту двойственность
Соловьев вносит в его понятие Христа и ясно подчеркивает, что это
понятие Христа только тогда имеет смысл, когда допускаешь божественную и
человеческую природу, которые, опять-таки, лишь тогда могут быть постигнуты,
когда охватываешь их в их реальной со-деятельности и этим самым не в
отвлеченном, а в реальномединстве. Соловьев уже признал, что в этом существе
надо себе представить два волевых центра. Если вы обратитесь к теософским
теориям об истинном значении существа Христова, к тем, которые возникли не
из просто мыслительного, а из спиритуально-сущего индийского* начала, то вы встретите в них описание Христа с
проработанным в трех телах моментомчувства, моментом мышления и моментом
воли. Тут перед вами — человеческое чувство, мышление и воля, в которые
нисходит божественное чувство, мышление и воля. Европейское
человечествоусвоит это полностью лишь по достижении им шестой ступени
культуры. Пророчески же это удивительно выразилось в том, что как утренняя
заря будущей культуры брезжит у Соловьева в егопонятии Христа. Поэтому
такими гигантскими шагами перегоняетэта философия восточной Европы
гегельянство и кантианизм и, вступая в атмосферу этой философии, в ней вдруг
затрагиваешьощущением как бы семя к более позднему расцвету. Это уводит
втакие дали по той причине, что ощущаешь это понятие Христа какпророческий
предрассвет, как утреннюю зарю шестой постатлантической культуры. Здесь
стягивается к центру все существо Христа ивсе значение существа Христа для
философии и поэтому Оно становится чем-то совсем иным, чем то, что в
состоянии датьзападноевропейские понятия. Понятие Христа, поскольку оно
вырабатывается вне духовно-научной области и постигается как жизненная
субстанция, которая, подобно личности духовного порядка должна деятельно
вступить во все государственное и социальное начала, — это понятие, которое
ощущается как личность, в служениикоторой находится человек, какчеловек с
самодухом, сама эталичность, в служении которой находится человек, как
человек с самодухом, сама эта личность Христа удивительно пластически
вырабатывается в трудах, которые Соловьев посвящает евангелию от Иоанна и
его вступительным словам. И, опять-таки, лишь на духовнонаучной почве может
быть найдено понимание того, насколько глубоко проникает Соловьев в слова:
«В начале былоСлово или Логос» и т. д, насколько по-иному постигается
евангелие от Иоанна как раз философией, в которой чувствуется, что она есть
семя в прорастании, философии, странным образом указывающей в будущее. Если
с одной стороны надо сказать, что в области философии Гегель приносит самый
зрелый плод, нечто, что как самый зрелыйплод рождено из души сознательной,
то, с другой стороны эта философия Соловьева есть семя в душе сознательной
для философии самодуха, который 6удет вчленен в шестомкультурном периоде.
Возможно, что не существует больших противоположностей, чем отменно
христианское понятие о государстве, которое как высокий идеал реет перед
Соловьевым, подобносновидению о будущем, это христианское понятие
государства инарода, которое принимает все существующее, чтобы принести это
нисходящему самодуху, чтобы встретить с этим будущее, чтобы мощью будущего
дать проникнуть в этоХристову началу, — не существует больших
противоположностей, чем это понятие христианской общины в соловьевском
смысле, когда понятие Христа совершенно несет в себе характер будущего, — и
понятия божеского государства у святого Августина, который, хотя и принимает
понятие Христа, но строит государство так, что оно является римским
государством, который принимает Христа в представление о государстве, но в
представление, данное ему этим римским государством. Существенным же
является то, что