этот образ мира, не
должны были придавать ему никаких свойств или вообще что-либо высказывать о
нем; они должны были лишь так направить наше рассмотрение, чтобы оно было
приведено к той границе, где познание видит себя поставленным перед своим
началом. Поэтому нигде не может быть речи об истине или ошибочности,
правильности или неправильности тех рассуждений, которые, согласно нашему
пониманию, предшествуют тому моменту, когда мы стоим в начале теории
познания. Все они имеют только задачей целесообразно привести к этому
началу. Никто из намеревающихся заниматься теоретико-познавательными
проблемами не стоит в то же время перед — по праву так названным — началом
познавания, но имеет уже до известной степени развитые познания. Удаление из
этих познаний всего, что добыто через работу познавания, и установление
начала, лежащего до этой работы, может произойти только через соображения,
выраженные в форме понятий. Но на этой ступени понятия не имеют никакой
познавательной ценности, они имеют чисто отрицательную задачу удалить из
поля зрения все то, что принадлежит к познанию, и привести туда, где это
последнее только начинается. Эти соображения являются указателями пути к
тому началу, к которому примыкает акт познавания, но не принадлежат еще к
этому началу. Во всем, что гносеолог должен изложить до установления начала,
есть, таким образом, только целесообразность или нецелесообразность, но не
истина или заблуждение. По и в самой этой начальной точке исключено всякое
заблуждение; так как это последнее может начаться только вместе с познанием,
следовательно, не может лежать до него.
На это последнее положение не может притязать никакая другая теория
познания, кроме той, которая исходит из наших рассуждений. Где объект (или
субъект) устанавливает исходную точку с мыслительным определением, там,
конечно, заблуждение возможно и в начале, именно при самом этом определении.
Ведь оправдание последнего зависит от законов, которые кладет в основу акт
познания. Но оно может явиться лишь в течение теоретико-познавательных
исследований. Только когда говорят: я исключаю все мысленные, достигнутые
через познание определения из моего образа мира и удерживаю только все то,
что появляется на горизонте моего наблюдения без моего участия, только тогда
всякая ошибка исключена. Где я принципиально воздерживаюсь от всякого
высказывания, там я не могу совершить и никакой ошибки.
Поскольку гносеологически дело идет о заблуждении, оно может лежать
лишь внутри акта познания. Обман чувств не есть заблуждение. Когда луна при
восхождении кажется больше, чем в зените, мы имеем дело не с заблуждениями,
а с фактом, хорошо обоснованным в законах природы. Ошибка в познании
возникла бы только тогда, когда мы, при сочетаний в мышлении данных
восприятий, неправильным образом истолковывали бы вышеупомянутое «больше» и
«меньше». Но это истолкование лежит внутри акта познания.
Если хотят действительно понять познание во всем его существе, то
нужно, без сомнения, прежде всего взяться за него там, где оно стоит перед
своим началом, где оно начинается. Ясно также, что то, что лежит до этого
начала; не может быть привлечено для объяснения познания, но должно быть
именно предпослано ему. В проникновении в сущность того, что здесь нам
предпосылается, и заключается задача научного познания в его отдельных
разветвлениях. По здесь мы хотим получить не особые познания о том или
другом, а исследовать само познание. Только после того, как мы поймем акт
познания, можем мы составить суждение о том, какое значение имеют
высказывания о содержании мира, производимые в познавании этого содержания.
Поэтому воздержимся от какого бы то ни было определения непосредственно
данного до тех пор, пока мы не знаем, какое отношение имеет такое
определение к определенному. Даже самим понятием «непосредственно данного»
мы ничего не высказываем о том, что лежит до познавания. Это понятие имеет
единственной целью указать на это неопределенно данное, направить на него
взгляд. Форма понятия здесь, в начале теории познания, есть только первое
отношение, в которое становится познавание к содержанию мира. Этим
обозначением предусмотрен и тот случай, что все содержание мира есть только
призрак нашего собственного «я»; так что сохранил бы свои права и
исключительный субъективизм, так как о данности этого факта ведь не может
быть и речи; он мог бы быть только результатом познающего соображения, т.е.
оказаться правильным только благодаря теории познания, но не служить ей
предпосылкой.
В этом непосредственно данном содержании мира все уже заключено, что
только может вообще появиться в пределах горизонта наших переживаний в самом
широком смысле слова: ощущения, восприятия, воззрения, чувства, акты воли,
создания сна и фантазии, представления, понятия и идеи.
Иллюзии и галлюцинации на этой ступени еще совершенно равноправны с
другими частями содержания мира. Ибо какое они имеют отношение к другим
восприятиям, этому может научить только познающее наблюдение.
Если теория познания исходит из допущения, что все только что
приведенное есть содержание нашего сознания, то, естественно, сейчас же
возникает вопрос: каким образом приходим мы от сознания к познанию бытия?
Где переход, переводящий нас из субъективного в транссубъективное? Но для
нас дело обстоит совершенно иначе. Для нас как сознание, так и представление
о «я» прежде всего только части непосредственно данного, и какое отношение
первые имеют к последнему — это уже будет результат познания. Не из сознания
хотим мы определить познавание, а наоборот: из познавания — сознание и
отношение субъективного и объективного. Так как мы оставляем данное пока без
всяких предикатов, то мы должны спросить: каким образом мы вообще приходим к
определению этого данного? Как возможно начать где-либо акт познавания? Как
можем мы одну часть образа мира обозначить, например, как восприятие, другую
как понятие, одну как бытие, другую как видимость, ту как причину, эту как
действие? Как можем мы отделить нас самих от объективного и глядеть на себя,
как на «я» в противоположность «не я»?
Мы должны найти мост от данного образа мира к тому, который мы
развиваем через наше познание. Но при этом мы встречаемся со следующей
трудностью. До тех пор, пока мы лишь пассивно глазеем на данное, мы нигде не
можем найти начальной точки, к которой мы могли бы примкнуть, чтобы отсюда
уже продолжать нить нашего познавания. Мы должны были бы найти в данном
где-нибудь такое место, где мы могли бы вступить, где заложено нечто
однородное познаванию. Если бы действительно все было только дано, то
пришлось бы остаться при простом глазении на внешний мир и совершенно
равноценном ему глазении в мир нашей индивидуальности. Самое большее, что мы
могли бы, — это описывать вещи, как вненаходящиеся, но никогда не понимать
их. Наши понятия имели бы чисто внешнее отношение к тому, к чему они
относятся, но никакого внутреннего. Для истинного познавания все зависит от
того, чтобы мы где-нибудь в данном нашли область, в которой наша познающая
деятельность не предпосылала бы себе нечто как данное, но пребывала бы
деятельно внутри этого данного. Другими словами: если строго держаться
только данного, то именно должно выясниться, что не все есть только данное.
Наше требование должно было быть таким, чтобы при строгом соблюдении его оно
частично упраздняло само себя. Мы поставили это требование не для того,
чтобы установить произвольно какое-либо начало теории познания, а чтобы
действительно найти таковое. Стать данным в нашем смысле слова может все
даже по своей внутренней природе не данное. Тогда оно является именно только
формально для нас данным, но раскрывается затем при более точном
рассмотрении само собою, как то, что оно есть действительно.
Вся трудность в понимании познавания лежит в том, что мы не производим
содержания мира из нас самих. Если бы мы это делали, то не было бы вообще
никакого познавания. Вопрос может для меня возникнуть по поводу веши тогда,
когда она мне «дана». То, что я произвожу, я наделяю определениями; таким
образом, мне не нужно сначала еще спрашивать об их правомерности.
Это второй пункт нашей теории познания. Он заключается в постулате: в
области данного должно находиться нечто такое, где наша деятельность не
витала бы в пустоте, где в эту деятельность входило бы само содержание мира.
Определив начало теории познания таким образом, мы поставили это начало
всецело перед познающей деятельностью, чтобы не затемнять внутри познания
никаким предрассудком само это познание; теперь мы определяем первый шаг,
который мы делаем в нашем развитии, и
