или иначе определено. Ему недостает
понимания первоположений, основ: почему положено именно так. а не иначе.
Добыть знание об» этих первых положениях — в этом задача совершенно нового
чувства. Яснее всего выраженным я это нахожу во «Вступительных лекциях в
Наукоучение, читанных осенью 1813 года в Берлинском университете»43: «Это
учение предполагает совершенно новое внутреннее орудие чувства, дающее новый
мир, которого для обыкновенного человека совершенно не существует». Или:
«Пока ясно определен мир нового чувства и через него — оно само; он есть
видение первоположений, на которых основывается суждение: нечто есть;
основание бытия, которое потому именно, что оно таково, не есть снова само и
есть бытие»44. По ясное понимание содержания выполненной «я» деятельности
отсутствует у Фихте и здесь; он никогда не достиг ее. Поэтому его
Наукоучение не могло стать тем. чем оно иначе должно было бы стать по всему
своему предрасположению — теорией познания как основной философской наукой.
Действительно, если однажды было познано, что деятельность «я» должна
полагаться им самим, то легко было прийти к мысли о том, что она получает
свое определение от «я». Но как может это происходить иначе, как через
наделение чисто формального делания «я» содержанием?
43Nachgelassene Werke I. P. 4.
44Nachgelassene Werke I. Р. 16.
Но для того, чтобы через «я» действительно вложено было содержание в
его иначе совершенно неопределенную деятельность, оно должно быть определено
и в отношении его природы. Иначе оно могло бы быть .осуществлено самое
большее через заложенную в «я» «вещь в себе», орудием которой служит «я», а
не через само «я». Если бы Фихте попытался сделать это определение, он
пришел бы к понятию познания, которое должно быть осуществлено через «я».
Наукоучение Фихте есть довод в пользу того, что даже самому остроумному
мышлению не удается действовать плодотворно на каком-нибудь поприще, не
придя к правильной мысленной форме (категории, идее), которая, будучи
восполнена данным, дает действительность. С таким наблюдением происходит то
же, что и с человеком, которому предлагают прекраснейшие мелодии, но он их
вовсе не слышит, так как не имеет никакой восприимчивости к мелодии.
Сознание, как данное, может характеризовать только тот, кто умеет овладеть
«идеей сознания».
Однажды Фихте был даже совсем близок к правильному воззрению. В 1797
году во «Введениях к Наукоучению» он находит, что существуют две
теоретические системы: догматизм, определяющий «я» через вещи, и идеализм,
определяющий вещи через «я». Обе, по его взгляду, являются в качестве вполне
возможных мировоззрений. Как тот, так и другой, допускают последовательное
проведение их. Но если мы отдадимся догматизму, то мы должны отказаться от
самостоятельности «я» и сделать его зависимым от «вещи в себе». В обратном
положении находимся мы, когда склоняемся к идеализму. Какую из систем хочет
избрать тот или другой философ, это Фихте всецело предоставляет желанию «я».
Но если оно хочет сохранить свою самостоятельность, то пусть откажется от
веры в вещи вне нас и отдастся идеализму.
Теперь не хватает еще только соображения, что «я» не может вовсе прийти
к действительному, обоснованному решению и определению, если оно не
предположит нечто, что ему в этом поможет. Всякое определение, исходящее из
«я», останется пустым и бессодержательным, если «я» не найдет чего-то
содержательного, до конца определенного, что сделает ему возможным
определение данного и через это позволит произвести выбор между идеализмом и
догматизмом. Но это до конца содержательное есть мир мышления. И определять
данное через мышление называется познавать. Мы можем раскрыть Фихте, где
захотим: всюду мы найдем, что ход мыслей сейчас же приобретает твердую
почву, лишь только мы помыслим совсем сырую, пустую у него деятельность «я»
наполненной и упорядоченной тем, что мы назвали процессом познания.
То обстоятельство, что «я» через свободу может перейти к деятельности,
делает для него возможным осуществить из себя, через самоопределение,
категорию познания, между тем как в остальном мире категории оказываются
связанными через объективную необходимость с соответствующим им данным.
Исследование существа свободного самоопределения станет задачей основанных
на нашей теории познания этики и метафизики. Им придется также исследовать
вопрос, может ли «я» осуществить еще другие идеи, кроме познания. Но что
осуществление познания происходит через свободу — это ясно следует уже из
сделанных выше замечаний. Так как, когда непосредственно данное и присущая
ему форма мышления соединяются через «я» в процессе познания, то соединение
остающихся иначе всегда разделенными в сознании двух элементов
действительности может происходить только через акт свободы.
Но наши рассуждения бросают еще совершенно иной свет на критический
идеализм. Для того, кто подробно занимался системой Фихте, как бы задушенным
желанием этого философа является сохранение положения, что в «я» ничто не
может войти извне и что в нем не встречается ничего такого, что не было бы
положено первоначально им самим. Между тем бесспорно, что никакой идеализм
никогда не будет в состоянии вывести из «я» ту форму содержания мира,
которую мы обозначили как непосредственно данную. Эта форма может быть
именно только дана, а никогда не построена из мышления. Взвесим только, что
мы не были бы в состоянии, даже если бы нам была дана вся остальная шкала
цветов, дополнить исходя из «я» хотя бы один недостающий цветовой оттенок.
Мы можем составить себе картину самых отдаленных, никогда не виданных нами
стран, если мы однажды индивидуально пережили соответствующие элементы как
данные. Мы комбинируем себе тогда образ, сообразно данным указаниям из
пережитых нами отдельных фактов. Но напрасно будем мы стремиться к тому,
чтобы сочинить из себя хотя бы один только элемент восприятия, никогда не
бывший в области нам данного. Но одно дело — простое знание данного мира;
другое дело — познание его существа. Это существо не станет для нас ясным,
несмотря на то, что оно тесно связано с содержанием мира, пока мы сами не
построим действительности из данного и мышления. Настоящее «что» данного
полагается для «я» только самим этим последним. У «я» не было бы никакого
повода полагать сущность данного в себе, если бы оно не видело сначала перед
собою вещь в совершенно лишенном определения образе. Итак, то, что
полагается этим «я» как существо мира, полагается не без «я», а через это
последнее.
Истинный образ действительности — это не тот первый, в котором она
появляется перед «я», а последний, который «я» создает из первого. Тот
первый образ вообще не имеет значения для объективного мира и имеет таковое
только как основа для процесса познания. Итак, не тот образ мира, который
дается его теорией, субъективен, но скорее тот, который сначала дан этому
«я». Если называть этот данный мир опытом, как это делает Фолькельт и
другие, то нужно сказать: наука восполняет образ мира, являющийся,
вследствие устройства нашего сознания, в субъективной форме как опыт, до
того, что он есть по существу.
Наша теория познания дает основу для в истинном смысле этого слова
понимающего себя идеализма. Она обосновывает убеждение, что в мышлении
становится доступной нам сущность мира. Только через мышление может быть
раскрыто отношение частей содержания мира, будет ли то отношение солнечной
теплоты к нагретому камню или нашего «я» — к внешнему миру. Только в
мышлении дан элемент, определяющий все вещи в их взаимных отношениях.
Возражение, которое еще могло бы сделать кантианство, заключается в
том, что охарактеризованное выше определение существа данного будет таковым
только для «я». На это мы должны возразить в духе нашего основного
понимания, что и расщепление «я» и внешнего мира постоянно также лишь в
пределах данного, что, таким образом, это «для я» не имеет никакого значения
по отношению к мыслительному рассмотрению, соединяющему все противоречия.
«Я», как нечто отделенное от внешнего мира, всецело тонет в мыслительном
рассмотрении мира; таким образом, нет более никакого смысла говорить об
определениях только для «я».
7 Теоретико-познавательное заключение
Мы обосновали теорию познания как науку о значении всякого
человеческого знания. Только через нее получаем мы разъяснение об отношении
содержания отдельных наук к миру. Она делает для нас возможным с помощью
наук прийти к миросозерцанию. Положительное знание приобретаем мы через
отдельные познания; ценность же знания для
