мышлением оставлена открытой.
Это та спецификация, в которой нам является мир, когда мы пользуемся
одним лишь опытом. Психологически первым является то, что фактически есть
только производное.
При всякой научной обработке действительности процесс таков: мы
встречаем конкретное восприятие. Оно стоит перед нами как загадка. У нас
возникает настоятельная потребность расследовать его подлинное что, его
сущность, которой оно само не высказывает. Эта потребность не что иное, как
работа понятия, прорывающегося из мрака нашего сознания. Понятие это мы
тогда удерживаем, между тем как чувственное восприятие протекает параллельно
с этим мысленным процессом. Немое восприятие внезапно начинает говорить
понятным для нас языком; мы узнаем, что постигнутое нами понятие и есть
искомая сущность восприятия.
Так возникает суждение. Оно различно от той формы суждения, которая
связует два понятия, не считаясь с восприятием. Когда я говорю: Свобода есть
определение какого-нибудь существа из самого себя, — то я тоже выношу
суждение. Члены этого суждения суть понятия, которые мне не даны в
восприятии. На таких суждениях основана внутренняя целостность нашего
мышления, о которой мы говорили в предыдущей главе.
Суждение, о котором здесь идет речь, имеет подлежащим восприятие, а
сказуемым — понятие. Определенное животное, которое стоит передо мной, есть
собака. Таким суждением определенное восприятие вставляется в
соответствующее место моей мысленной системы. Назовем такое суждение
восприятийным суждением.
Таким восприятийным суждением мы познаем, что определенный чувственный
предмет по существу своему совпадает с определенным понятием.
Поэтому если мы хотим понять то, что мы воспринимаем, тогда восприятие
должно быть преобразовано внутри нас как определенное понятие. Предмет, для
которого это не имело бы места, остался бы для нас непонятным; мы прошли бы
мимо него.
Лучшим доказательством того, что это действительно так, служит то
обстоятельство, что лица с более богатой духовной жизнью гораздо глубже
проникают в мир опыта, чем другие, с более бедной. Многое, что у последних
не оставляет никакого следа, на первых производит сильное впечатление.
(«Если бы глаз не был солнечным, он никогда бы не увидал солнца» — слова
Гете.) Прекрасно, скажут многие, но разве мы в жизни не встречаемся с
бесконечным множеством вещей, о которых мы до тех пор не имели ни малейшего
понятия, и разве мы не составляем себе тотчас же при встрече с ними понятий
о них? Совершенно верно. Но разве сумма всех возможных понятий равна сумме
понятий, составленных мною до сих пор в моей жизни? Разве моя система
понятий не способна к дальнейшему развитию? Разве я не могу перед лицом
непонятной для меня действительности тотчас привести в действие мое
мышление, чтобы оно здесь же на месте выработало понятие, которое мне надо
противопоставить этому предмету? Для этого я только должен обладать
способностью произвести извест ное понятие из общего фонда мира мыслей. Дело
не в том, что я уже раньше в течение моей жизни приходил к сознанию
известной мысли, а в том, что она может быть выведена из мира мне доступных
мыслей. Для содержания ее совсем несущественно, где и когда я ее постигаю.
Ведь все определения мысли я беру из мира мыслей. Ведь из чувственного
объекта ничего не вливается в это содержание. В чувственном объекте я только
снова узнаю мысль, добытую мною изнутри меня. Правда, объект этот заставляет
меня выхватывать в известный момент из единства всех возможных мыслей именно
это мысленное содержание, но он отнюдь не дает мне материала для постройки
их. Материал этот я должен добывать из самого себя.
Только когда мы приводим в действие наше мышление, действительность
получает свои истинные определения. До тех пор немая, она начинает говорить
понятным языком.
Мышление наше есть тот толмач, который разъясняет нам мимику опыта.
Мы привыкли до такой степени смотреть на мир понятий как на что-то
пустое и бессодержательное и противоставлять ему восприятие как полное
содержания и насквозь определенное, что правильной точке зрения на это
нелегко будет завоевать подобающее ей место. Совершенно упускают из вида,
что чистое созерцание есть самое пустое, что только можно помыслить, и что
оно все содержание получает только от мышления. Единственно верное во всем
этом то, что созерцание удерживает вечно текучую мысль в известной форме без
деятельного участия в этом удерживании с нашей стороны. Если человек с
богатой душевной жизнью видит тысячи вещей, которые для бедного духом равны
нулю, то это доказывает с полнейшей ясностью, что содержание
действительности есть лишь отражение содержания нашего духа и что мы извне
получаем лишь пустую форму. Конечно, мы должны обладать внутри себя силою,
чтобы познать себя создателями этого содержания, иначе мы вечно будем видеть
только лишь отражение и никогда не увидим нашего духа, который отражается.
Ведь и тот, кто видит себя в настоящем зеркале, должен знать себя как
личность, чтобы быть в состоянии снова узнать себя в этой картине. Всякое
чувственное восприятие, что касается сущности его, в конце концов,
разрешается в идейное содержание. Только тогда оно является нам ясным и
прозрачным. Науки бывают, по большей части, даже не затронуты сознанием этой
истины. Мысленное определение считается таким же признаком предметов, как
цвет, запах и т. п. Так, например, считают свойством всех тел определение,
согласно которому тела до тех пор остаются в состоянии движения или покоя,
пока этого не изменит внешнее влияние. В такой форме выражается в
естествознании закон инерции. Но истинное положение вещей совершенно иное. В
моей системе понятий мысль «тело» существует во многих видоизменениях. Одно
из них есть мысль о вещи, которая сама может привести себя в состояние покоя
или движения, а другое есть понятие о теле, которое изменяет свое состояние
только вследствие внешнего влияния. Последние тела я называю
неорганическими. Если я поэтому встречаю тело, которое мне в восприятии
отражает мое вышеупомянутое мысленное определение, то я его называю
неорганическим и соединяю с ним все определения, вытекающие из понятия
неорганического тела.
Все науки должны были бы быть проникнуты убеждением, что содержание их
есть исключительно мысленное содержание и что с восприятием они не стоят ни
в какой иной связи, кроме той, что видят в объекте восприятия особую форму
понятия.
12. Рассудок и разум
Наше мышление имеет двоякую задачу: во-первых, оно должно создавать
понятия с ясно обрисованными очертаниями; во-вторых, оно должно связывать
созданные таким образом отдельные понятия в одно целое. В первом случае
выступает деятельность различающая, во втором — связующая. Обе эти духовные
тенденции пользуются в науках далеко не одинаковой разработкой. Остроумие,
доходящее в своих различениях до мельчайших подробностей, свойственно
гораздо большему числу людей, чем связующая сила мышления, которая проникает
в глубь существ.
Долгое время задачу науки искали вообще только в точном различении
вещей. Стоит только вспомнить о состоянии, в каком Гете застал
естествознание. Благодаря Линнею идеалом стало отыскание точных отличий
между отдельными растениями, чтобы таким образом быть в состоянии
использовать ничтожнейшие признаки для установления новых видов и подвидов.
Две разновидности животных или растений с крайне несущественными отличиями
между собой тотчас причислялись к двум различным видам. Если в каком-нибудь
живом существе, дотоле причисленном к тому или иному виду, находили
неожиданное отклонение от произвольно установленного видового харак тера, то
не задавали себе вопроса: не объясняется ли такое отклонение самим этим
характером, — а просто устанавливали новый вид.
Такая установка различий есть дело рассудка. Его дело разъединять и
удерживать понятия в разъединении.
Это неизбежная подготовительная ступень для всякой более высокой
научности. Прежде всего необходимы твердо определенные, ясно очерченные
понятия, и только после этого мы можем приступить к отысканию гармонии между
ними. Но мы не должны останавливаться на одном разъединении. Для рассудка
разъединены такие вещи, которые человечеству существенно важно мочь
усматривать в гармоничном целом. Для рассудка разъединены: причина и
действие, механизм и организм, свобода и необходимость, идея и
действительность, дух
