Им противоречат лишь ошибочные взгляды на
значение и природу научных положений. Между тем как многие из наших
современников противоречат своим же собственным теориям, как только они
приступают к области практических исследований, не трудно было бы обнаружить
в каждом отдельном случае гармонию, в которой находится всякое истинное
исследование с нашими рассуждениями.
Наша теория требует для каждого закона природы определенной формы.
Последний предполагает известную связь между фактами и устанавливает, что
как только она где-либо в действительности возникает, тотчас должен
наступить определенный процесс.
Каждый закон природы имеет поэтому такую форму: Когда такой-то факт
действует вместе с другим фактом, то происходит такое-то явление… Легко
было бы показать, что все законы природы действительно имеют ату форму: Если
два тела различной температуры граничат друг с другом, то теплота от более
теплого до тех пор переходит в более холодное, пока температура в обоих
телах не уравняется. Если жидкость находится в двух соединенных между собой
сосудах, то она устанавливается в обоих на одинаковом уровне. Если между
источником света и каким-нибудь телом находится другое тело, то оно бросает
на него тень. Все, что в математике, физике и механике не есть простое
описание, должно быть первичным феноменом.
На нахождении таких первичных феноменов зиждется все развитие науки.
Как только удается высвободить какой-нибудь процесс из связи с другими
процессами и признать в нем прямое последствие определенных элементов опыта,
мы проникаем на один шаг глубже в пружины мирового процесса.
Мы видели, что первичный феномен может быть найден чисто мысленным
путем, если привести соответствующие факторы мысленно в связь согласно их
сущности. Но можно создать необходимые условия также и искусственно. Это и
делается в научном эксперименте. Тогда наступление известных фактов
находится в нашей власти. Конечно, мы не в силах устранить все побочные
обстоятельства. Но все-таки существует средство освободиться от них.
Производят какой-либо феномен в различных видоизменениях. В одном случае
дают действовать одним, в другой раз другим побочным условиям. Тогда
находят, что через все эти видоизменения проходят нечто постоянное. Конечно,
при всех комбинациях необходимо удерживать существенное. Тогда оказывается,
что во всех этих отдельных опытах одна составная часть фактов остается
неизменной. Она составляет высший опыт в опыте. Это есть основной факт, или
первичный феномен.
Эксперимент должен нам дать уверенность, что на известный процесс не
влияет ничего, кроме того, что нами учитывается. Мы устанавливаем
определенные условия, природа которых нам знакома, и выжидаем, что отсюда
последует. Так получаем мы объективный феномен на основании субъективного
творчества. Мы имеем нечто объективное, которое в то же время насквозь
субъективно. Эксперимент поэтому есть истинный посредник между субъектом и
объектом в неорганическом естествознании.
Зерно изложенного нами здесь воззрения находится в переписке Гете с
Шиллером. Письма Гете 410-ое и 413-ое и Шиллера 412-ое и 444-ое касаются
этого предмета. Они называют метод этот рациональным эмпиризмом, потому что
он делает предметом науки только одни объективные процессы; но эти
объективные процессы связуются воедино тканью понятий (законов), которую наш
дух открывает в них. Чувственные процессы в постигаемой лишь мышлением связи
— вот что такое рациональный эмпиризм. Если сопоставить упомянутые письма
со статьею Гете «Эксперимент как посредник между субъектом и объектом», то
вышеприведенную теорию придется признать последовательным выводом из нее*.
Итак, для неорганической природы вполне применимо то общее отношение,
которое мы установили между опытом и наукой. Обыкновенный опыт есть лишь
половина действительности. Для чувств только и существует одна эта половина.
Другая половина существует только для нашей способности духовного
восприятия. Дух поднимает опыт от «явления для чувств» к своему собственному
явлению. Мы показали, каким путем возможно в этой области подняться от
содеянного к действующему. Последнее находит дух, когда он подходит к
первому.
Мы получаем научное удовлетворение от какого-нибудь воззрения лишь
тогда, когда оно нас «водит в завершенное целое. Но чувственный
неорганический мир ни в одной точке своей не является завершенным; нигде не
выступает индивидуальное целое. Всегда один процесс отсылает нас к другому,
от которого он зависит; этот к третьему и т. д. Где же тут завершение?
Неорганический чувственный мир не доходит до индивидуальности. Только в
своей всецелости он закончен. Чтобы получить целое, мы должны стремиться
понять совокупность неорганического как единую систему. Такая система есть
Космос.
Проникающее до конца понимание Космоса есть цель и идеал
неорганического естествознания. Всякое не идущее до конца научное стремление
есть лишь подготовка, лишь часть целого, но не само целое.
* Интересно, что Гете написал еще другую статью, в которой он еще
дальше развивает, мысля первой об эксперименте. Мм можем восстановить статью
эту из письма Шиллера от 19 января 1798 г. Гете делит там научные методы на:
простой эмпиризм, который не ждет дальше внешних, данных чувствам явлений;
на рационализм. который на основании недостаточных наблюдений строят
мысленные системы, и значит вместо того чтобы группировать факты согласно их
сущности, сначала искусственно придумывает их связи и затем кое-что из этого
фантастическим образом вкладывает в мир явлений; наконец, на рациональный
эмпиризм, который не довольствуется простым опытом, но создает условия, при
которых опыт обнаруживает свою сущность.
16. Органическая природа
Долгое время наука не решалась приступить к органическому. Она считала
свои методы недостаточными для понимания жизни и ее явлений. Более того, она
вообще полагала, что здесь кончается вся та закономерность, которая
действует в неорганической природе. Если для неорганического мира
признавалось, что явление становится понятным, когда мы знаем естественные
условия его возникновения, то здесь это просто отрицалось. Представляли
себе, что организм целесообразно заложен Творцом по определенному плану. Для
каждого органа предначертано его назначение, все вопросы здесь могут
сводиться лишь к одному: какова цель того или другого органа, для чего
существует то или иное? Если в неорганическом мире обращали внимание на
предусловия какой-либо вещи, то для явлений жизни их считали совершенно
безразличными и главное ударение делалось на назначение вещи. И при
процессах, связанных с жизнью, не искали их естественных причин, как это
делалось при физических явлениях, но считали необходимым приписывать их
особой жизненной силе. То, что образуется в организме, представляли себе
продуктом этой силы, которая стояла просто вне прочих законов природы. Так,
наука до начала нашего столетия, собственно, не знала еще, как приняться за
организмы. Она ограничивалась одной областью неорганического мира.
Ища таким образом закономерность органического не в природе объектов, а
в мысли, которой следовал Творец при их создании, отрезали себе тем самым
всякую возможность какого бы то ни было объяснения. Как могу я узнать эту
мысль? Ведь я ограничен тем, что имею пред собою. Если оно сало не раскроет
мне внутри моего мышления своих законов, то моя наука прекращается. Об
отгадывании планов, которым следовало вне меня стоящее существо, в научном
смысле не может быть речи.
В конце прошлого столетия почти всюду еще продолжало господствовать
мнение, что не существует науки, объясняющей жизненные явления в том смысле,
как, например, объясняет свои явления физика. Кант пытался даже дать этому
воззрению философское обоснование. Он считал рассудок наш способным лишь
восходить — от частного к общему. Частное, отдельные вещи, ему даны, и из
них он мысленно отвлекает всеобщие законы. Этот род мышления Кант называет
дискурсивным и полагает, что оно единственное, свойственное человеку.
Поэтому, согласно его воззрению, наука может существовать лишь о таких
вещах, где частное, взятое само по себе, не имеет своего понятия и может
быть лишь подведено под отвлеченное понятие. Относительно организмов условие
это, по Канту, не соблюдено. Здесь каждое отдельное явление обнаруживает
целесообразное, т. е. понятийное устройство. Частное носит в себе следы
понятия. Для понимания таких существ у нас, по мнению кенигсбергского
философа, отсутствует всякое предрасположение. Мы в состоянии понимать лишь
там, где понятие и отдельная вещь разъединены; где первое представляет собою
общее, а последняя — частное. Поэтому нам не остается ничего другого, как
положить в основу наших наблюдений над организмами идею целесообразности и
смотреть на живых существ, как если бы в основе всех их проявлений лежала
система неких намерений. Таким образом, Кант здесь
