т. п.
По поводу этого мы считаем нужным указать на превосходную статью
Крейенбюля в «Философском ежемесячнике», т. 18, вып. 3. В ней правильно
говорится о том, как принципы наших поступков проистекают из
непосредственных самоопределений нашей индивидуальности и как все этически
великое совершается не по властному внушению нравственного закона, а по
непосредственному побуждению индивидуальной идеи.
Только при таком воззрении возможна истинная свобода человека. Если
человек не носит в себе самом оснований для своих поступков, а должен
сообразоваться с заповедями, то он действует по принуждению, он подвластен
необходимости почти так же, как просто природное существо.
Наша философия поэтому есть в подлинном смысле философия свободы. Она
показывает прежде всего теоретически, как должны отпасть все правящие миром
извне силы и т. п., чтобы сделать затем человека своим собственным
властелином в наилучшем смысле слова. Когда человек поступает нравственно,
то для нас это не есть исполнение долга, а выражение его вполне свободной
природы. Человек поступает так не потому, что он должен, а потому, что он
хочет. Эту точку зрения имел в виду и Гете, когда он сказал: «Лессинг,
неохотно ощущавший всякого рода ограничения, вкладывает в уста одного из
своих действующих лиц слова. Никто не должен долженствовать. Умный,
жизнерадостный человек отвечал: Кто хочет, тот должен. Третий — правда,
образованный человек — к этому прибавил: Кто понимает, тот и хочет». Таким
образом, для наших поступков нет иного побуждения, кроме нашего разумения.
Без всякого внешнего принуждения свободный человек действует по своему
разумению, по заповедям, которые он сам себе дает.
Вокруг этих истин вращался известный спор между Кантом и Шиллером. Кант
стоял на точке зрения веления долга. Он думал, что это было бы принижением
нравственного закона, если бы он поставил его в зависимость от человеческой
субъективности. По его мнению, человек поступает нравственно лишь в том
случае, когда он отрешается в своих поступках от всех личных побуждений и
всецело преклоняется перед величием долга. Шиллер же усматривал в этом
воззрении унижение человеческой природы. Неужели она действительно так
плоха, что ей приходится непременно устранить все свои собственные
побуждения, чтобы стать нравственной! Миросозерцание Шиллера и Гете может
стать на сторону только изложенного нами здесь воззрения. В человеке самом
надо искать исходную точку его поступков.
Поэтому в истории, предметом которой является человек, нельзя говорить
о внешних влияниях на его поступки, об идеях как веяниях времени и т. д.,
тем более, о каком-либо заложенном в основе ее плане. История есть не что
иное, как развитие человеческих действий, воззрений и т.п. «Во все времена
только индивидуумы работали для науки, а не эпоха. Это эпоха поднесла чашу с
ядом Сократу; эпоха сожгла Гуса; эпохи оставались всегда тождественными
себе», — говорит Гете. Всякое априорное построение планов, якобы лежащих в
основе истории, направлено против исторического метода, каким он вытекает из
сущности истории. Он стремится выявить, что сделали люди для успешного
развития человечества, узнать, какие цели ставила себе та или иная личность,
какое направление она дала своему времени. История должна всецело
основываться на человеческой природе. Ее хотения, ее тенденции — нот, что
должно Сыть постигнуто. Наша наука о познании совершенно не допускает, чтобы
истории подсовывалась какая-либо цель, вроде воспитания человека от низшей
ступени совершенства к более высокой и т. и С нашей точки зрения , равно
ошибочно и рассматривать, как это делает Гердер в своих «Идеях к философии
истории человечества», исторические события наподобие фактов естественных
наук, как ряд причин и действий. Законы истории гораздо более высокой
природы. В физике один факт так определяется другим, что закон стоит над
явлением. Исторический факт, как нечто идейное, и определяется также
идейным. Поэтому здесь о причине и действии можно говорить, только оставаясь
совсем на поверхности. Можно ли думать, что точно передаешь самою суть дела,
называя Лютера причиной Реформации. История есть по существу наука идеалов.
Ее действительность суть уже идеи. Поэтому единственно верный метод состоит
в том, чтобы отдаваться объекту. Всякое выхождение за него неисторично.
Психология, народоведение и история суть главнейшие формы науки о духе.
Ее методы, как мы видели, основаны на непосредственном постижении идейной
действительности. Ее предмет есть идея, духовное, подобно тому, как в
неорганической науке им был закон природы, а в органической — тип.
20. Оптимизм и пессимизм
Человек оказался для нас центром миропорядка. Он как дух достигает
высшей формы бытия и создает в мышлении самый совершенный мировой процесс.
Вещи действительны только сообразно тому, как он освещает их. Это такое
воззрение, согласно которому человек опору, цель и сущность своего бытия
имеет в себе самом. Оно делает человека самодовлеющим существом. Он должен
найти в себе самом опору для всего, что в нем есть. Значит, и для своего
блаженства Последним он может быть обязан только самому себе. Всякая власть,
которая доставляла бы ему счастье извне, тем самым обрекала бы его на
несвободу. Ничто не в силах дать человеку удовлетворение, чему он сначала
сам не придал такой способности. Если что-либо доставляет нам радость, то мы
должны сначала сами предоставить ему ту власть, благодаря которой оно может
доставлять нам ее Радость и недовольство существуют для человека в высшем
смысле, лишь поскольку он ощущает их таковыми. Этим разрушается всякий
оптимизм и пессимизм. Первый принимает, что все в мире хорошо, так что он
приводит человека к высшему довольству. Но чтобы это было так, для этого
необходимо самому человеку найти в предметах нечто такое, чего он желает,
т.е. он может стать счастливым не через мир, а только через самого себя.
Пессимизм, напротив, приписывает миру такое устройство, что человек
вечно остается неудовлетворенным и никогда не может достигнуть счастья.
Только что приведенное возражение, конечно, относится и сюда. Внешний мир
сам по себе не хорош и не плох, он становится таким только благодаря
человеку. Человек должен был бы сам сделать себя несчастным, чтобы пессимизм
был обоснован. Он должен был бы желать своего несчастия. Но ведь на
удовлетворении его желания и основано как раз его счастье. Поэтому
пессимизм, рассуждая последовательно, должен был бы допустить, что человек в
несчастии видит свое счастье. Но тогда его воззрение опять-таки распалось
бы. Одно это рассуждение уже достаточно обнаруживает ошибочность пессимизма.
Ж. Заключение
21. Познание и художественное творчество
Наша теория познания лишила познавание его — столь часто
приписываемого ему — чисто пассивного характера и утвердила его как
деятельность человеческого духа. Обыкновенно думают, что содержание науки
воспринимается извне; полагают даже, что можно приписывать науке тем большую
объективность, чем более дух воздерживается от какой-либо придачи со своей
стороны к воспринятому материалу. Наши рассуждения показали, что истинное
содержание науки есть вообще не воспринятая внешняя материя, а в духе
постигнутая идея, которая нас глубже вводит в мировую жизнь, чем всякое
разложение и наблюдение внешнего мира, рассматриваемого как чистый опыт.
Идея есть содержание науки. В противоположность пассивно полученному
восприятию наука есть, таким образом, продукт деятельности человеческого
духа.
Таким путем мы приблизили познавание к художественному творчеству,
которое также есть акт деятельного произведения человека. Одновременно мы
пришли к необходимости разъяснить их обоюдное отношение.
Как познавательная, так и художественная деятельность покоятся на том,
что человек от действительности как произведенной поднимается к ней как
производящей: что он от сотворенного восходит к творчеству, от случайности к
необходимости. Тогда как внешняя действительность всегда являет нам лишь
нечто сотворенное творящей
природою, мы в духе поднимаемся к тому единству природы, которое
является нам Творцом. Каждый предмет действительности представляет собою
лишь одну из бесчисленных возможностей, таящихся в лоне творящей природы.
Наш дух поднимается к созерцанию того источника, в котором содержатся все
эти возможности. Наука и искусство суть те объекты, в которые человек
напечатлевает все добытое этим созерцанием. В науке это совершается только в
форме идеи, т. е. в непосредственно духовной среде; в искусстве же — в
чувственно или духовно воспринимаемом объекте. В науке природа является
чисто идейно, как то, «что объемлет все единичное», в искусстве является
объект внешнего мира, изображающий собою это объемлющее. То бесконечное,
